Худший случай

Струи воды бегут по окнам. По стеклу они змеятся легко и мягко, а вот по крыше, кажется, барабанит какой-то совсем другой дождь, решительный, сердитый. Никак не получается связать между собой картинку и звук. Я опускаю глаза, оставляя в сознании только яростный стук капель по черепице. Он вполне сочетается с книгой. Свет мелькает и гаснет. Ожидаемо. Ребенок выглядывает из своей комнаты. Я его не вижу, только слышу. Говорю: — Провода оборвало, бывает. — Угу… Вынимаю телефон, при свете экрана ищу и зажигаю свечи. Ребенок тоже достает свой телефон, включает на нем фонарик. — Не сажай батарею. Может, долго будут чинить. Послушно выключает фонарик, ощупью пробирается к дивану, садится. Дождь так и шумит, но мягких потоков на окнах теперь не видно. Ребенок молча сидит на диване. Хочу спросить, боится ли он темноты. Не спрашиваю. Я тоже много чего боюсь, но вслух об этом никому не скажу. — Я сейчас, — говорю. — Принесу фонарь. Едва не роняю себе на ногу топор, сбиваю с полки банку гвоздей, но фонарь всё-таки нахожу. Включаю его, тащу в гостиную, ставлю на стол. — Красиво, — говорит ребенок. Кажется, впервые он высказывает свое мнение по поводу моего дома. Нашего дома. — Красиво, — соглашаюсь я, глядя на разметавшиеся по потолку тени. Зажигаю еще несколько свечей, подбрасываю дров в камин. Говорю: — Надо еще принести. Темноты он, конечно, не боится. Но темноты никто не боится. Боятся того, что в ней может прятаться. Добавляю: — Пойдем, поможешь. Пробираемся в прихожую, я с трудом нахожу дождевик. Ребенку он великоват, но от ливня укроет. Сам надеваю куртку, спотыкаюсь об уроненный раньше топор. Для полного счастья не хватало только наступить на гвозди. Не понимаю, как люди обходились без электричества. Вспоминаю, что у дедушки в деревне регулярно отключали свет. Тогда это казалось таким естественным, что мы даже не обращали на это внимания, жизнь вообще была проще… А сейчас выйти в темноте за дровами — уже приключение. Вручаю ребенку фонарь: — Освещай дорогу. Кое-как добираемся до поленницы, я пытаюсь выбрать дрова посуше, складываю их в корзину, прикрываю полой куртки. — Они гореть будут? — робко спрашивает ребенок. — Будут. Но чем меньше воды, тем лучше. Возвращаемся в дом, я подбрасываю пару поленьев в камин, поворачиваю вентиль. — Это зачем? — спрашивает ребенок. — Уменьшаю приток воздуха, чтобы горели медленнее. Это как с… Как с водой в трубах в квартире твоей покойной матери. Напоминаю на тот случай, если ты вдруг перестал каждую минуту думать о том, что она умерла. Я что, совсем идиот? — Если он повернут вертикально, то канал полностью открыт, кислорода в топке много, огонь горит интенсивнее, — поспешно объясняю я. — Когда разжигаешь огонь, открываешь оба вентиля максимально, даже дверцу можно оставить приоткрытой. Только ненадолго, иначе начнет выгорать кислород из помещения. — А в этом канале он откуда? — непонимающе хмурится ребенок. — С улицы. Как раз потому, что иначе в доме нечем будет дышать. Пока дверца открыта, от камина отходить нельзя. Надо отойти — закрой. — А огонь из-за этого не погаснет? — Ну и пусть погаснет. Снова можно разжечь. Надо будет дать ему растопить камин самостоятельно, пригодится. А пока пусть теорию изучает. — Если нужно, чтобы огонь погас, поворачиваешь оба вентиля горизонтально, дверцу закрываешь. Когда кислород закончится, огонь гореть перестанет. — А если дверцу потом открыть? — Тогда может снова разгореться. Окончательно гаснет примерно за сутки, так что дверца должна быть закрытой. Кивает. Ему что, действительно интересно? Телефон разражается звоном. Отвечаю и в тусклом свете фонаря вижу, с какой тревогой на меня смотрит ребенок. — Да, — говорю. — Света нет, наверное, провода оборвало. Договорив, сую телефон в карман, объясняю: — Сигнализация без электричества не работает. Они всегда звонят и спрашивают, всё ли в порядке, стандартная процедура. Ребенок выдыхает. А он чего ждал? Но ведь это очевидно. Нельзя ждать хорошего от телефона, который сообщил, что Таня умирает. — Чай будешь? — Так света же нет, — теряется он. — А походная плитка есть. Так будешь или нет? — Буду. Ой. Я совершенно забыл, что не надо давать ему право выбора. А он пренебрег возможностью отказаться. Что это с ним? Беру фонарь, иду на кухню, вытаскиваю из шкафа газовую плитку. Приоткрываю окно, и ребенок спрашивает: — Это чтобы кислород из помещения не выгорал? — Соображаешь. Набираю воды в маленькую кастрюльку, говорю: — Насос отключен, когда вода в баке закончится, она и в кране закончится. Так что без дела ее не лей. — Угу. Разливаю закипевшую воду по чашкам, убираю плитку, закрываю окно. — Как думаете, скоро свет дадут? — Если повезет, завтра утром. Сегодня уже вряд ли, поздно и ливень же. Вздыхает. Мы берем свои чашки и возвращаемся в гостиную. Там как-то уютнее. Роюсь в ящиках секретера, больно стукаюсь головой о книжную полку, но зато нахожу еще несколько фонарей. Расставляю их на журнальном столике, один пристраиваю на спинке кресла. Говорю: — Вообще-то так делать нельзя, зрение садится. Беру снова свою книгу. Собираюсь занырнуть в нее, но ребенок не пускает, спрашивает: — Интересно? — Интересно. — Про что там? — Про какую-то девицу, которая дружит с призраком ребенка. — Страшно? — Нет. Грустно. Молчит. Раскрываю книгу. Берет фонарик, идет к себе. Чёрт меня дернул сейчас читать… Возвращается. Честное слово, возвращается. Ну и что, что это только из-за отсутствия электричества… Мог же затаиться у себя с фонариком, а не затаился. Чудеса. Садится на диван, втыкает фонарик в складку между подушками, раскрывает принесенную из комнаты книгу. Спрашиваю: — Интересно? — Интересно. — Про что там? — Ну, там в тумане какие-то непонятные твари живут… — Страшно? — При свете — не очень. Ныряем каждый в свою книгу, благополучно забываем про чай. — Как там твари в тумане? — спрашиваю я через некоторое время. — Почти всех убили. А как там призрак? — Про него я уже дочитал, теперь какая-то девочка вспоминает свои прошлые жизни. Это сборник рассказов. Синхронно берем со столика свои чашки. — Остыл. — Угу. Снова погружаемся в чтение. «Туман» с тихим стуком падает на пол. Я поднимаю его и кладу на столик, потом набрасываю на ребенка плед.