Худший случай

Утром уже всё работает, и я наверстываю упущенное: тоже работаю. Ребенок просыпается поздно, отмахивается от завтрака и прячется у себя в комнате. То ли смущается, что уснул на диване, то ли еще что. Думать об этом мне некогда, нужно успеть допереводить. Добиваю последнюю страницу за полчаса до дедлайна, отправляю. Можно выдохнуть. Заглядываю к ребенку, говорю: — Поехали в город. Отрывается от телефона, после паузы спрашивает: — Зачем? Затем, что тебе нравится в городе и не нравится на природе, а я хочу тебя выгулять… Нет, плохое слово. Сводить куда-нибудь. Вместе сходить. Потому что вчера ты выглянул из своей раковины, а сегодня опять спрятался. Пожимаю плечами. — Прямо сейчас? — спрашивает он. — Угу. Встает, нерешительно смотрит на толстовку, и мне вдруг становится очень смешно — и одновременно очень больно. Вообще в последнее время в груди как будто какой-то ком растет, отдает щекоткой в горло и не дает дышать. Может, умираю? Говорю: — В городе комаров нет. И гадюк тоже, но об этом я вслух не говорю. Толстовка остается висеть на спинке кровати. Прилавки уже пестрят школьными принадлежностями, и я вспоминаю стопку тетрадей в опустевшей квартире. Потом, с секундным опозданием, думаю о щемящей тоске, с которой я смотрел на все эти раскладки в свои школьные годы. Бросаю быстрый взгляд на ребенка, но не могу понять, что он чувствует. Да я вообще никогда этого не понимаю. Может, пора собирать его в школу? Нет, впереди еще целый месяц, времена дефицита прошли, можно не торопиться. Пусть отдохнет. Веду его в тот самый книжный, на самом пороге кое-что вспоминаю. Достаю из бумажника несколько купюр, вручаю ему. Он мнется, не берет. — Бери, — говорю. — Не надо, спасибо. — Надо. Бери. Мотает головой: — Я и так за ваш счет живу. Вот дурень упрямый! — Дают — бери, — говорю я и тут же вспоминаю вторую половину этой поговорки. Ребенок нерешительно принимает из моих рук деньги, бормочет: — Спасибо. — Трать на свое усмотрение, — говорю я и открываю дверь магазина. Решаю сам последовать своему совету, иду к полке с букинистикой, вижу, что Крапивин так и стоит на прежнем месте. Вынимаю его, пока не передумал, кладу в корзинку. Брожу вдоль полок, выискиваю еще что-нибудь. Нахожу пару словарей, хорошее издание «Дживса и Вустера». Ребенок тоже что-то рассматривает, берет с полки разноцветные томики, иногда листает, но каждый раз возвращает их на место и идет дальше. — Нашел что-нибудь? Мотает головой. Ну и ладно, пусть. Несу свои покупки на кассу, ребенок плетется следом. Уже на улице он спотыкается, я едва успеваю его поймать. — Ты что? — В глазах потемнело, — очень виновато говорит он и высвобождает руку. Какой же я идиот… Веду его в ближайшее кафе, чтобы накормить, он вяло отбивается и твердит: — Не надо, уже всё нормально. Неужели не мог сразу сказать, что голодный? Неужели не мог просто позавтракать, а не прятаться в своей комнате? Я его совершенно не понимаю.