Худший случай

Под вечер опять зарядил дождь, и наутро в воздухе чувствуются влажность и прохлада, так и тянет в лес за грибами. Но сразу же возникает вопрос, что делать с ребенком. Позвать с собой, чтобы он из вежливости согласился, а потом отыскал себе очередную гадюку? Или сбежать тайком? Я обдумываю этот вопрос за завтраком, ничего не решаю, продолжаю думать, пока мою посуду. Наконец просто собираюсь, беру корзину, заглядываю к ребенку в комнату и говорю: — Я за грибами. — Угу. И всё. Конечно, он не хочет идти со мной. Я понимаю. Но он же не любит быть один? Он сам говорил. Всматриваюсь в его лицо, пытаясь понять, можно ли оставить его ненадолго. Говорю: — Я скоро вернусь. — Угу. В лесу я не ощущаю привычной гармонии. Меня тянет назад, чувство смутной тревоги не отпускает, будто может произойти что-то очень плохое. Будто непременно произойдет, если я не вернусь немедленно. Наскоро набираю в корзинку шампиньонов и лисичек, спешу домой. По пути лезу в приложение: вдруг пропустил уведомление? Но на камерах ничего не было с тех пор, как я сам прошел мимо с пустой корзинкой. Взлетаю по лестнице почти бегом, отпираю двери, захожу, прислушиваюсь. Тихо. Может, он повесился. Или вскрылся. Или таблеток наглотался, можно же умереть от передозировки любого лекарства? Без стука заглядываю к нему. Выдыхаю. Он отрывается от экрана телефона, вопросительно выдергивает из уха наушник. Сообщаю: — Я вернулся. — Угу. Похоже, он не очень-то скучал. Иду на кухню, чищу грибы. Даже жаль, что свет дали. В темноте мне было как-то проще. Вспоминаю свои недавние планы, снова лезу к ребенку, выдергиваю его из объятий Ютуба и говорю: — Пойдем. — Куда? — настороженно спрашивает он. — Камин растапливать. Он послушно встает, идет за мной. — Сначала выгребаешь золу, но не всю. Потом складываешь дрова. Ребенок подчиняется, кладет дрова плотно-плотно. — Чем больше воздуха, тем легче им гореть. Хмурится. Жестом прошу его подвинуться, складываю дрова посвободнее. — Какой воздух легче: теплый или холодный? — Теплый? — Теплый. Значит, брикет для розжига нужно класть куда? Снова хмурится. Достаю из банки брикет, показываю ему: — Вот эту штуковину поджигаешь, от нее огонь перекидывается на дрова. Как думаешь, куда ее лучше всего положить? Осторожно берет у меня брикет, просовывает его в щель между нижними дровами. Молодец какой. Соображает. — Правильно? — Правильно. Вентили открыты? Бестолково смотрит на них, потом тихо признается: — Я забыл. Открыты — это когда вертикально? — Да. — Тогда открыты. — А должны быть? Вопрос с подвохом, но он неожиданно уверенно отвечает: — Сейчас должны быть открыты, всё правильно. Протягиваю ему коробок. Первые три спички ломаются, четвертая гаснет. Хочу сказать ему, чтобы не нервничал. Вместо этого встаю, отодвигаю ведро с золой, перекладываю дрова. Брикет вспыхивает. Ребенок оглядывается, соображая, куда деть потухшую спичку. — Ее тоже в камин, — подсказываю я. Смущается, поспешно кидает все использованные спички в топку, задевает дверцу и растерянно смотрит на измазанную сажей руку. — Дальше? — спрашиваю я. Оставляет дверцу чуть приоткрытой, поворачивается ко мне: — Когда можно будет закрыть? — Когда увидишь, что горят дрова, а не брикет. Смотрим на разгорающееся пламя. Ждем. Я ничего не говорю. Он сам вспоминает, что дверцу можно закрыть. — Вентили минут через десять прикроешь наполовину. Где-то через полчаса закроешь почти полностью. — Угу. — Когда подбрасываешь дрова, открывай дверцы осторожно. Если что-то выпадет, подбираешь только совком. Кивает. Спрашиваю: — В следующий раз сможешь сам? Пожимает плечами. Сможешь. У тебя же здорово получилось, честное слово. Неужели ты настолько в себя не веришь? Ничего не говорю. Иду на кухню, начинаю готовить лазанью с грибами. Долго вожусь с соусом, вспоминаю, что оставил камин и ребенка без присмотра, выглядываю в гостиную. Ребенок сидит на диване, уткнувшись в свой телефон. Я собираюсь было возмутиться, что он не следит за огнем, но бросаю взгляд на камин и вижу, что вентили прикрыты ровно наполовину. Вот почему я сразу думаю о худшем? Что со мной не так? Продолжаю возиться с лазаньей, краем уха слышу, как открывается и закрывается дверца камина. Вот если бы взять этот нож, которым я только что резал грибы… Бросаю нож в раковину. Ребенок заглядывает на шум, спрашивает: — Помочь? — Не надо. Не надо меня трогать. Просто уйди и не лезь в мое равновесие. Он отступает так быстро, что мне хочется чем-нибудь в него запустить. Хочется как-то отомстить за то, что и он от меня ждет худшего. Хочется взять его за плечи и встряхнуть, чтобы понял, что я… Что — я? Хороший? Вот уж вряд ли. Нормальный? Точно нет. Что я на его стороне, вот что. Неужели нельзя хоть немного мне доверять? Разумеется, нельзя. В дурку меня надо. Запереть и ключ выкинуть. Закрываю глаза, пытаюсь расслабиться. Звякает таймер. Я уже спокоен и умиротворен. Накрываю на стол, зову ребенка. Лазанья получилась вполне съедобной. Ребенок поддевает вилкой гриб, спрашивает: — Это вы сегодня собирали? Думает, что ядовитые? — Угу. Больше он ничего не говорит, но ест без отвращения. Может, ему даже нравится. Уже убирая со стола, я вдруг кое-что вспоминаю и говорю: — Я забыл, что ты не любишь грибы. Действительно забыл. Честное слово, я не специально. — Я тоже, — говорит он и принимается надраивать посуду. Я беру из его рук вымытые тарелки, вытираю, ставлю на полку. Не так уж и тесно у раковины. И разговаривать не надо, шум воды мешает. Ставлю чайник, открываю пачку печенья. Разговор не клеится. Какое-то время сидим молча, потом ребенок включает телевизор. Прыгает с канала на канал, останавливается на каком-то фильме. Нет, это не просто фильм. Это «Сладкий ноябрь». Серьезно, ребенок? Ты собираешься смотреть фильм про рак? Она же умрет в конце! Ты вспомнишь Таню, будешь плакать, мы опять вернемся туда, откуда еле-еле вылезли, я не хочу, я не могу, с меня хватит… Отбираю у него пульт. — Что, весь вечер тут будешь сидеть? Допивай чай и займись чем-нибудь полезным. Выключаю телевизор.