Худший случай

Утром иду ухаживать за фундаментом. Ребенок выходит во двор, смотрит, как я поливаю столбы из лейки, молчит. Наверное, решил, что я свихнулся. — Это чтобы они не высохли, — говорю я. Молчит. Думает. Потом спрашивает: — Их теперь всегда надо поливать? — Нет, несколько дней. Столбы небольшие, высохнут быстро. — Так надо, чтобы они высохли? — переспрашивает ребенок. — Надо. Молчит. Я прямо вижу, как не складываются в уравнение все исходные данные. Но спрашивать он не решается, и поэтому я сам объясняю: — Я поливаю, чтобы они сохли медленно и равномерно. Если верхний слой высохнет быстрее, могут пойти трещины. — Это плохо? — Плохо. Если в них будет скапливаться вода, то что будет зимой? — Лед? — Лед. А у него объем больше, чем у воды. Вся опора на куски развалится. — Из-за льда? — недоверчиво переспрашивает ребенок. Надо будет показать ему расколотые льдом скалы в лесу. — Угу. Снова укрываю опоры мешковиной, чтобы вода не испарялась, иду в дом. Ребенок следует за мной. Делаю себе кофе. Ребенок присаживается на стул и водит пальцем по прилипшему к столу горелому пластику. Надо будет отполировать столешницу, давно собирался. — Чай? Кивает. Наливаю воды в чайник, нажимаю кнопку. Кофе готов. Беру свою чашку, ухожу в гостиную. Надо начать работать над каркасом. Можно всё распилить и даже начать собирать прямо во дворе. Поставлю пока под навес, чтобы дождь не мочил. Программы программами, а карандашом на бумаге приятнее. Вычерчиваю рамы, подписываю размеры. Ребенок подходит, заглядывает через плечо, тут же смущается и уходит. Чай он себе так и не налил. Возвращаюсь во двор, достаю циркулярку, начинаю пилить брус. Замечаю, что ребенок снова здесь. Спрашиваю: — Не хочешь помочь? Соглашайся. Я же не окончательно отпугнул тебя? Я строю для тебя, но как же здорово было бы строить с тобой, не чувствовать этой постоянной настороженности и неловкости… — Нет, спасибо. Целее буду. Блин. Почему я надеялся на что-то другое? Всё логично. Мои воспитательные меры себя оправдывают, ребенок держится подальше от всего, на чем обжегся. — Ну, как хочешь. Отворачиваюсь к пиле, надеясь, что на моем лице не читается разочарование. В конце концов, это я всё затеял. Я строю. Он не обязан мне помогать. С каких пор мне вообще хочется строить с ним вместе? Я люблю быть один. В самом деле. Люблю. Дни идут. Строю до темноты, потом перевожу. Почти каждую ночь ребенок приходит спать на диван. Может, ему здесь просто удобнее, чем на кровати. Может, ему лучше спится под тиканье часов и треск дров в камине. Может, мне и не надо сидеть в гостиной почти до самого рассвета. Но я же всё равно работаю, какая разница. Детали каркаса почти собраны, пора ставить их на опоры. Пару раз чуть не роняю на себя брус, приспосабливаю пару веревок и бетономешалку, чтобы не давать деталям падать, кое-как всё собираю и закрепляю. Ребенок снова выглядывает во двор, мнется, потом подходит ближе, разглядывает плоды моих трудов. Я чувствую, что надо что-то сказать. В последние дни я почти с ним не разговаривал, некогда было. — Давно собирался разобрать инструменты, — говорю я наконец. — Надо будет купить пару шкафов и всё разложить. Опять я начал с конца. Но ребенок не удивляется, только спрашивает: — По алфавиту? Считает меня занудой. Ну и ладно, пусть. Решаю подыграть, киваю: — Может быть. Ребенок продолжает рассматривать скелет своей комнаты, и я решаюсь на хитрость. Прошу: — Подержи вот здесь. Он добросовестно держит, пока я орудую шуруповертом. Потом я прошу его принести из подвала рулетку, потом — сделать разметку на досках. Без необходимости не разговариваем, но в молчании нет тяжелой неловкости. Мне нравится с ним работать. Ему со мной, наверное, не очень, но он ничего об этом не говорит. Этим вечером он даже не уходит к себе, а сразу же укладывается на диване. Я наливаю кофе, чтобы не уснуть, раскрываю ноутбук и погружаюсь в работу. Время от времени протягиваю руку, уже привычным движением приглаживаю его волосы. Это как-то умиротворяет, что ли. Может, мне кота завести?