Худший случай

Ребенок на секунду отрывается от своей книги, смотрит на телефон, который я кладу на стол, потому что убрать в карман не могу: волна адреналина захлестнула противной дрожью, тут не забыть бы, как дышать. А может, отец умер. Может, из-за этого мама решилась позвонить. Если подумать, это логично. С чего бы она стала интересоваться ребенком? Смерть Тани ничего не изменила. А вот если отец… Ну и хрен с ним. Это тоже ничего не меняет. Телефон молчит. Она ведь перезвонила бы, если бы дело было в этом? Ребенок перелистывает страницу, и от шороха я едва не подпрыгиваю. Мама не может сказать ничего, что имело бы значение. Она не может сделать ничего, что имело бы значение. Я не стал с ней разговаривать только потому, что не хочу. Имею право. Пытаюсь взять со стола чашку. Растерянно смотрю на лужицу чая, растекающуюся по ковру. Еще растеряннее — на салфетки, которые мне протягивает ребенок. — Уже руки не слушаются, переутомился. Пусть думает, что я немощный старик. Плевать. Не говорить же ему, что меня выбил из колеи какой-то звонок… Это даже хорошо, теперь он не настаивает на том, чтобы продолжать с полом прямо сегодня. Мы строим по чуть-чуть, и он как раз успевает пойти в школу, когда настает черед стекловаты. — Отвезти тебя? — спрашиваю я. — Нет, спасибо. Я на автобусе. — Цветы надо? Кажется, полагаются цветы. Это же своего рода похороны… Похороны лета, похороны свободы. Мотает головой. Тоже думает о похоронах? Вряд ли. Может, всё изменилось, откуда мне знать? Может, сейчас не положено. Наблюдаю, как он спускается по лестнице, потом приступаю к строительству. Стекловата окутывает, забивается в нос, в рот, в глаза, пытается поглотить меня, пока я заталкиваю ее между балок. Но голова всё равно остается свободной, и теперь, когда я один, мысли становятся назойливее. Может, мама звонила, чтобы сказать, что они решили познакомиться с внуком поближе и поэтому приедут. Может, они уже в пути. Может, выяснили, в какой он школе, и караулят. Уведут обманом, похитят… Нет. Бред. Зачем? Во-первых, мы не в латиноамериканском сериале. Во-вторых, ребенок им не нужен. Меня просто терзает неизвестность. Надо было поговорить с мамой, вот и всё. Заполняю стекловатой всю площадь пола, сверху раскатываю рулоны пластика. Можно выдохнуть. Долго-долго стою под душем, смываю с себя стекловату, но зуд всё равно остается. Не от стекловаты, от мыслей. Я эгоист. Не захотел, чтобы мою недостойную кандидатуру решительно отсеяли, и поэтому лишил ребенка права выбора. Как собака на сене… Он же мне не нужен, что я вцепился в него? Пусть бы забирали. Телефон звякает уведомлением. Смотрю на него, как на врага, потом открываю запись. Наблюдаю, как ребенок поднимается по лестнице, и меня почему-то накрывает волна облегчения. Как будто я действительно поверил, что мама его разыскала и забрала, что он больше не вернется. Как будто я рад, что он еще здесь. Входная дверь открывается, впуская его в дом. Я ухожу на кухню, давая ему время выдохнуть и прийти в себя после первого школьного дня. Интересно, он голодный? Опыт подсказывает, что спрашивать не надо, надо накормить. Всё валится из рук, вода выкипает и заливает плиту. Почему я не могу просто жить нормально? Как раньше. Как до Таниного звонка. Ребенок заходит как раз в тот момент, когда я снимаю с кастрюли крышку, обжигаюсь и швыряю ее в раковину. Молчит, помощь не предлагает. Усилием воли давлю раздражение. Он не виноват, что мама позвонила. Он не виноват, что я не стал с ней разговаривать. Он не виноват, что я себя накручиваю. Даже в том, что вода выкипела, он не виноват. Тыкаю вилкой картофелину, покрытую противной упругой пенкой. Дедушка здорово управлялся с картошкой, у него она выходила красивая, вся такая довольная, круглая, сияющая от масла и посыпанная укропом, а у меня — унылый отряд утопленников в морской пене… Тьфу. Наверное, разница в том, что дедушке всё было в радость. Мы у него были желанными гостями. Он не пересиливал себя, не давил каждый раз раздражение, не уговаривал себя потерпеть… Он нас любил. — Помочь? — наконец спрашивает ребенок. Если бы дедушка был жив, я бы тебя ему отдал. Нет, мне не пришлось бы. Таня бы отдала. Если бы дедушка был жив… Может, и я бы вырос человеком. Может, Сережка бы не погиб. Может, всё было бы иначе. — Помоги.