Худший случай

Меня не удивляет, что он уходит в школу, не позавтракав. Я и предполагал, что он будет меня избегать. Подумаешь, новости… Я не сделал ничего плохого. Наоборот, я пытаюсь всё делать правильно. Я решаю его не трогать. Не буду приставать к нему. Не буду насильно кормить. Пусть сам разбирается со своими обидами. Пусть подумает хорошенько и поймет, что мне на него как раз не наплевать. У меня есть мои приложения, я увижу, если что-то пойдет не так. Увижу, успею вмешаться, успею всё исправить. Хотя нечего исправлять. Вон она, точка на карте. Направляется к автобусу, как и положено. Я всё делаю правильно. Чем чаще я это себе повторяю, тем сложнее верить, что всё так. Может, не надо было ему этого говорить. Может… Чёрт. Стыдно признаться, но мне начинает казаться, что я его не отдам, даже если Мэри Поппинс, Макаренко, Ушинский, Амонашвили и прочие гении педагогики разом объявятся у меня на пороге, чтобы взять на себя заботы о ребенке. Я эгоист. Как иначе это объяснить? Я произнес вслух то, что мне казалось правильным, и почему-то обидел его, но на самом-то деле я даже не смогу сделать то, что нужно. Я его не отдам. Вот что меня пугает. Вот что неправильно. Не отдам, потому что всего этого у меня раньше не было. Не было собственного человека. Не было кого-то, кого нужно кормить, одевать, оберегать от кошмаров и тупых училок… Не было кого-то, у кого никого нет, кроме меня. Я себя чувствую нужным, и мне это нравится. Я себе тамагочи завел, вот что. У меня от него игровая зависимость. И с этим надо что-то делать. Я снова гуглю номер телефона, звоню и сбивчиво обрисовываю свою проблему. Может, к ним никто не обращается с такой ерундой? Может, я себя накручиваю? Голос с приклеенной приветливой улыбкой ничуть не смущается: — Когда вам удобнее будет начать? — Как можно скорее. — Есть время уже сегодня, вас устроит? В половине третьего. — Вполне. Сегодня. Мне вдруг становится страшно. Может, не ходить? В конце концов, что за чушь эта терапия? Раньше никто по психологам не шлялся, а сейчас напридумывали… Может, у меня его отберут. Ну и пусть отбирают, ему же лучше. Я должен заботиться о нем, а не о себе. А в последнее время я расслабился, радовался тому, как мне хорошо, какой я молодец. Я, я, я. Долго и тщательно бреюсь, стараясь не порезаться. Выбираю самую нейтральную одежду. Хочу показаться нормальным. Ну, не идиот ли? Еду по указанному адресу, захожу в приемную. Я слишком рано, придется подождать. Стрелки часов с сочным хрустом отрезают минуты, как ломтики яблока. Такие часы всегда были в чужих школах, где проводились олимпиады. Стоишь в темном коридоре, ждешь, когда настанет твоя очередь, а они всё хрусть да хрусть. Нагнетают. Из кабинета вываливается крепкая бабища с татуированными руками. На ходу вынимает из кармана пачку сигарет. Интересно, это она — мой психолог? Не имеет значения, как она выглядит. Лишь бы помогла. Жду. Наконец девочка из приемной говорит: — Проходите, пожалуйста. Бабища не возвращалась. Значит, она всё же пациент. Я захожу в кабинет. Смотрю на миниатюрную женщину, сидящую в кресле. У нее темные волосы, собранные в высокий пучок, строгая челка, дурацкий платочек на шее, обилие серебряных колец на пальцах. Она похожа на маму. — Извините, я не могу, — говорю я и поскорее отступаю в коридор.