Худший случай

— Ты на меня тоже обиделась? Ника молчит, смотрит исподлобья. Вынимаю телефон, фотографирую ее. Кадр выходит хороший. Столько собачьей преданности в ее глазах, столько мудрости… Может, отправить фотографию ребенку? Добавить какую-нибудь глупую подпись. Или без подписи отправить. Сделать шаг навстречу. Нет. Я и так только и делаю, что обижаю его. Надо просто оставить его в покое. Не подходить близко. Не задевать. Это мне хочется с ним помириться, это меня грызет совесть. Пусть грызет. Для ребенка будет лучше, если я продолжу соблюдать дистанцию. Он делает всё возможное, чтобы со мной не встречаться, и я ему помогаю. Работаю в спальне, не высовываюсь, если есть риск с ним столкнуться. У нас замечательно получается друг друга избегать. Я его даже не видел с тех пор, как он поблагодарил меня за чай и вышел из гостиной. Как будто и нет его здесь. Проматываю снова и снова записи камер, пытаюсь прочитать по его лицу настроение. Рад он, что я отвязался? Или обижен? Или ему всё равно? Угадывать не получается. Он больше не смотрит в объектив. Ну и ладно. Я уже не помню, почему мне нужно избегать его. Осталась только сосредоточенность на самом процессе. Не подходить. Не приставать. Я не знаю, правильно это или нет, и стараюсь об этом не думать. Делаю так, как хочет он. Не навязываюсь. Берегу нас обоих от травм. В субботу ухожу за грибами, чтобы не мозолить ему глаза. Ловлю себя на дурацких фантазиях о том, как мы идем в лес все вместе. Я совершенно сбит с толку. Однажды, когда мне было, наверное, лет пять-шесть, я прятался в шкафу. Не помню, что я такого сказал маме, что я ей сделал, как помешал. Помню, что нужно было прятаться. Мамина шуба щекотала мокрое лицо и пахла теплом. Какое-то время было просто очень спокойно, как будто я надежно защищен. Потом что-то звякнуло, распахнулись дверцы, перед моим лицом оказалось металлическое рыло утюга. Я помню горелый след на поцарапанном металле, пестрый черно-белый шнур. Помню, что именно звякнуло: это мама взяла утюг с металлической подставки с каштановым листом и большими буквами, сплетающимися в неправильное, непонятное слово «КИIВ». Помню напряжение в маминой руке, которая тыкала утюг мне в лицо… Нет, напряжение было не в тычке, а в том, как она сдерживалась, сохраняла эти несколько миллиметров между кожей и металлом. Я плохой, поэтому заслужил утюг. Мама хорошая, поэтому она сдерживается, хотя не должна бы. Позже, когда я зачем-то напомнил маме об этом эпизоде, она удивилась. Этого не было, не могло быть. Я это придумал. Я всегда был вруном и специально сочинил про утюг, чтобы огорчить маму. Но я помню до сих пор этот горелый след и идущий от металла холод. Наверное, я действительно придумал. Не знаю, почему я вообще думаю об этом… Не об утюге, а о тех минутах в шкафу. Я хочу в шкаф. Спрятаться, уткнуться лицом в шубу и не высовываться. Не мешать. Не быть. Я почти не ненавижу себя, когда никому не мешаю. Я так и не нашел ни одного гриба. Измазался в грязи, промок, исколол ладони еловой хвоей, устал, но не нашел равновесие. Наверное, ищу не там, где потерял. Возвращаюсь домой. Слышу приглушенные звуки какого-то кино из-за закрытой двери. Ребенок наслаждается свободой. Хорошо ему…