Худший случай

Утром я специально встаю пораньше. Вдруг ребенок вчера забыл поставить будильник? Надо будет разбудить его, чтобы не проспал школу. Он не забыл. Выпускает во двор Нику, собирает рюкзак, одевается, запирает Нику в спальне, убегает. Я слушаю, как хлопает дверь. Нет, я и не собирался лезть к нему с утра. Потом поговорим, когда вернется. Пока он в школе, нахожу себе еще одного психолога. На этот раз не ограничиваюсь именем, гуглю и рассматриваю фотографию. Никакого сходства с мамой быть не может, потому что это мужчина. Но мне надо проверить. Не хватало еще, чтобы он оказался похож на отца… Не похож. Никаких неприятных ассоциаций его лицо у меня не вызывает. Слегка напоминает Доцента из «Джентльменов удачи». Подойдет. Звоню, договариваюсь на среду. Как всё-таки удобно, что сейчас «любой каприз за ваши деньги»… А если бы по старинке? Представляю, как получал бы талончики и направления, стоял в длинных очередях и вообще. «Галя! Га-аль, тут этот, ну, с острым психозом на почве шизофрении и комплексов, где его карта? Га-а-аль!» И бабки со всех сторон глазами хлопают и платки потуже подвязывают, чтобы не заразиться. Бр-р-р! Ни за что бы не пошел. А сейчас — позвонил, договорился, получил время. Всё шито-крыто. Не буду приставать к ребенку с извинениями, подожду. В среду съезжу к товарищу Доценту, он меня вылечит, научит, может, даже весь сценарий пропишет. Доверюсь специалисту. Со спокойной совестью сажусь за перевод, заставляю себя не разочаровываться, когда ребенок, вернувшись из школы, идет прямиком к себе в комнату. Послезавтра всё поправим, заживем дружно… Полностью погружаюсь в мир масляных фильтров и провожу в нем весь вечер. Где-то в одиннадцатом часу в конце коридора открывается дверь. Мое сердце радостно подпрыгивает: я прощен! Мозг тут же напоминает, что это не от хорошей жизни. Если ребенок и решил явиться в гостиную среди ночи, это значит, что его мучают кошмары, а не что я такой уж замечательный. Я ему нужен, он это понимает, но совершенно этому не рад. Если бы у него был выбор, он никогда не остался бы со мной. Сосредотачиваюсь на номинальной тонкости фильтрации. Буквы разбегаются во все стороны и отказываются сотрудничать. Ребенок не говорит ни слова, не смотрит на меня, даже голову в мою сторону не поворачивает. Роется в ящиках секретера. Значит, не кошмары. Просто голова болит. Ладно, пусть не разговаривает со мной. Сейчас пойдет на кухню, нальет себе воды. Может, приляжет на диван. Ненадолго, пока таблетка не подействует. Может, разговор завяжется сам собой. Он глотает таблетку без воды и уходит. Зато масляные фильтры остаются. Хорошо, что хоть они есть у меня. Ночь проходит. Вторник. Спокойно, уже вторник. Завтра добрый доктор меня починит, завтра всё наладится. Сижу на кухне, пью чай, удерживаю это свое временное равновесие. Камера сообщает, что ребенок вернулся. Сейчас запрется у себя. В гостиной раздаются тихие шаги, выдвигается ящик секретера. Выхожу, наблюдаю, как ребенок пихает в карман таблетки. Много таблеток. Не выдерживаю: — Зачем тебе столько? Он разве что не подпрыгивает от неожиданности. Оборачивается, смотрит на меня с нескрываемой досадой, отвечает: — Чтобы два раза не ходить. Подхожу к нему, рассматриваю, пытаясь понять, что происходит. Обычная головная боль не должна держаться так долго. И потом — сколько он там распихал по карманам, таблеток десять? Пятнадцать? Двадцать? Решаю не гадать. — Что болит? Молчит. Смотрит в пол. Повторяю вопрос. Всё так же молча протягивает руку, поворачивает ладонь, чтобы я мог рассмотреть резко очерченный синяк. На перелом не похоже, просто ушиб. Сильный ушиб. — Что случилось? Отвечает нехотя, но хотя бы отвечает: — Упал на физкультуре. Правда? Вообще-то да, если неудачно упасть, то именно такой ушиб и будет. Но почему он упал? — Давно? — Вчера. Разумеется, вчера. Это я и так знаю. Вчера ему понадобилась таблетка, чтобы заснуть. И физкультура у него по понедельникам, всё правильно. Сходится. — Почему не сказал? А вдруг у него там трещина? А вдруг его толкнули? Кто? Зачем? Почему? Неловко ощупываю ушибленное место, явно причиняю боль. Он выдергивает руку, кривится: — А зачем? Таблетку я и сам могу принять. Пытаюсь понять, всё ли в порядке. Нет, конечно, рука у него болит, это факт. А еще он очень и очень не любит меня. Это, увы, тоже факт. Но в остальном? Его никто не обидел? Он бы сказал, если так? Нет, конечно же. Видимо, я слишком пристально его рассматриваю. Вздрагивает, бормочет: — Дыру прожжете. Мне становится неловко. Я не хочу его пугать и смущать, не хочу, чтобы он от меня шарахался. Наверное, уже успел напридумывать, что я с ним сделаю за эту утаенную информацию. Спрашиваю: — Дозировку хоть знаешь? Отвечает хмуро: — Знаю. Киваю. Хорошо, хоть язву себе не заработает. Хотя лучше бы он всё-таки запивал таблетки водой. Ребенок молчит, бросает на меня быстрый вопросительный взгляд, снова смотрит в пол. Вечно он залипает, как муха в смоле. Но на этот раз ему хватает сил вырваться. Он говорит: — Я пойду, мне еще с Никой гулять. Почему-то мне тревожно, и я, поборовшись с собой какое-то время, иду за ним в коридор. Спрашиваю, когда он выводит из комнаты Нику: — Ты далеко? — В лес. Я с тобой. Позволь мне пойти с тобой. Примерно это я и говорю вслух: — Я не хочу, чтобы ты ходил в лес один. Он отмахивается от меня, как от надоедливого насекомого: — Я не один, я с Никой. Ладно. У него есть собака. Это же прекрасно, правда? Он не один. Не один. Возвращаюсь в гостиную, сажусь на диван, закрываю глаза. Может, не надо идти ни к какому психологу. Может, всё уже уладилось настолько, насколько это вообще возможно. У ребенка есть собака, он нашел в себе храбрость открыто оттолкнуть меня… Это же хорошо, правда? Он самостоятельный. Сильный. Я ему не нужен. Они возвращаются довольно быстро. Не ходили в лес? Почему? Не мое дело. Откидываюсь на спинку дивана, разглядываю потолок. Может, покрасить его? Или и вовсе поменять деревянную панель на что-нибудь… Ребенок влетает в гостиную, обрывая эти размышления, и от одного взгляда на него я будто проваливаюсь под лед, на секунду теряя ориентацию в пространстве и способность дышать. Что-то не так.