Худший случай

Дом погружается в атмосферу ожидания. Ребенок усаживается на пол возле Никиной подстилки и как будто переводит себя в режим энергосбережения: никаких лишних движений, никаких лишних мыслей. Просто сидит и гладит свою собаку. Я жалею, что поленился сделать пол с подогревом, откапываю в шкафу толстое ватное одеяло, кое-как подсовываю его под ребенка, раз уж он собрался тут сидеть. Он не замечает моих манипуляций. Не замечает меня. Я приношу ему бутерброд, и он машинально ест, а потом долго кормит Нику, по кусочкам заталкивает корм ей в пасть. Я пою его чаем. Он поит Нику водой. Я нахожу в аптечке мазь от ушибов, втираю ее в его ладонь. Он пытается накормить Нику обезболивающим, подмешивая пасту в корм, который она отказывается есть. Он сворачивается калачиком возле Ники, кладет голову на ее подстилку и засыпает. Я иду в гостиную и пытаюсь нагуглить, сколько дней можно пропускать школу без справки. Оказывается, на следующей неделе каникулы. Как кстати… Интересно, это я уболтал мироздание прикончить Нику? Я хотел, чтобы ребенок снова со мной разговаривал, и не нашлось иного способа… Вообще, если подумать, то я в абсолютном выигрыше. У ребенка больше не будет собаки. Он снова станет спать на диване, потому что не к кому будет прижаться, некому будет защитить его от кошмаров. Снова потянется ко мне, потому что больше у него никого нет. Ох. Да пусть бы никогда со мной не разговаривал, пусть бы презирал и ненавидел до конца моих дней, только бы как-то отменить вот это всё… Я не хочу, чтобы он переживал это в одиночестве, и снова тащусь в его комнату, опускаюсь на пол, наблюдаю, как они дышат вразнобой. Тянусь к выключателю. Комната погружается в темноту. Я не сплю, просто спускаю с поводка мысли, и они кружатся по комнате, принимая самые причудливые формы. Небо за окном сереет. Будильник молчит. Ребенок и не собирался идти в школу. Правильно, его место здесь. Я снова собираю мысли в кучу, поднимаюсь. На пороге еще раз вглядываюсь в ребенка и его собаку. Дышат. Пирамида потребностей скукожилась до одной позиции: дыхание. Пока они оба дышат, всё настолько хорошо, насколько это вообще возможно. Я заставляю себя заниматься рутиной. Прибираю, мою посуду, выношу мусор, готовлю еду. Каждую секунду борюсь с желанием сбегать и убедиться, что собака еще жива. Что они оба живы. Мне почему-то кажется, что ребенок умрет с ней вместе, что ему не хватит сил пережить еще одну смерть. Вспоминаю, что нужно отменить визит к Доценту. Звоню и сообщаю, что прийти не смогу. Мне предлагают назначить другое время, но я уже не уверен, надо ли. Есть ли вообще смысл? Всё скоро закончится само по себе. Всё рушится. — Я пока не знаю, когда смогу, — сбивчиво говорю я. — Извините. Ника почти совсем не ест и не встает с подстилки. Ребенок выносит ее на улицу на руках, и я чувствую за него боль в ушибленной ладони. Сам он не обращает на нее внимания. Смотрит, как Ника неловко оседает на траву, и вытирает слёзы грязным рукавом. Он так и не переоделся. Начинает накрапывать мерзкий дождик. Я помогаю ребенку отнести Нику в дом, укладываю ее на подстилку, говорю: — Приведи себя в порядок. Сходи в душ и вообще. Он молча подчиняется, а я сажусь на пол рядом с Никой. Мне столько всего хочется сказать ей… Например, спросить, почему она не могла пожить еще хоть год. Попросить ее умереть легко, чтобы не рвать душу ребенка своими страданиями. Попросить ее выздороветь. Вздыхаю. Осторожно глажу Нику по голове, молчу. Двигаюсь, когда ребенок возвращается из ванной. Теперь он одет в неуместно яркую красную футболку и заляпанные краской джинсы. То ли не глядя их достал, то ли у него нет других. Может, остальные порвались. Может, он из них вырос. Не спрашиваю. Сейчас это не имеет значения. Ребенок втискивается на свое законное место возле подстилки, принимается гладить собаку здоровой рукой. Тянусь к комоду, беру с него тюбик, втираю мазь в синяк. Ребенок не протестует, не выдергивает свою руку из моей. Пока я лечу его мазью, он пытается вылечить свою собаку силой прикосновения.