Худший случай

Ребенок просыпается и хмуро разглядывает сбрызнутое каплями дождя окно. — Собирайся, — говорю я. — Зачем? — Съездим в магазин. Вздыхает. Встает, и я прямо слышу, как где-то внутри у него захлопывается дверь. Всё, момент слабости прошел, теперь он готов противостоять всему миру. Вспоминаю, каким колючим и недружелюбным он был после смерти Тани. Нам снова предстоит всё это? Чтобы проверить, предпринимаю очередную попытку подсунуть ему йогурт. Вздыхает, ничего не говорит. Ест. Может, в этот раз всё будет по-другому. В конце концов, смерть Ники не перевернула его жизнь… Нет, что я несу? Разумеется, перевернула. Но ему не нужно переезжать, не нужно всё бросать, не нужно соглашаться жить со мной… Всё самое плохое уже произошло. Ему уже просто нечего терять. Он идет на кухню, чтобы выбросить пустой стаканчик и помыть ложку. Долго-долго льет воду, возвращается с красными глазами. — Собирайся, — повторяю я. Если бы он хотел, чтобы я видел, плакал бы при мне. Кивает, идет собираться. Перед дверью в свою комнату надолго зависает. Я протискиваюсь мимо него в ванную: мне тоже надо привести себя в порядок. Говорю: — Одевайся как следует, на улице холодно. Под теплым душем хочется стоять вечно, но меня не отпускает тревога. Вдруг ребенок что-нибудь с собой сделает, пока я тут размываюсь? Понимаю, что страх лишен оснований, но всё же тороплюсь вытереться и одеться. Без стука открываю его дверь и обмираю. Ребенок стоит на стуле и тянется к люстре. Оборачивается. Ищу взглядом веревку, не нахожу. Спрашиваю, каким-то образом проталкивая слова сквозь застрявшее в горле сердце: — Что ты делаешь? — Лампочка погасла. Думал, перегорела, хотел выкрутить, но она снова заработала. Наверное, контакт отошел. — Наверное. Я, конечно, рад, что он не вешался, но как же хочется взять и придушить его за причиненное беспокойство… Мы наконец собираемся и выходим из дома. Ребенок зябко ежится под дождем, и я собираюсь уже отругать его за то, что так и носит свою не по сезону тонкую куртку. Вовремя вспоминаю, что не видел у него другой. Значит, надо еще и за зимней одеждой съездить. Вот и хорошо, чем больше дел, тем лучше. Что-то мне подсказывает, что вне дома будет легче. В продуктовом почему-то полно народу. Наверное, из-за погоды. Заняться больше нечем, вот все и кинулись за покупками. Ребенок растерянно смотрит на слоняющихся по магазину людей. Я пытаюсь привлечь его внимание, спрашиваю: — Которые? Он без интереса поворачивается, смотрит на коробки с пирожными в моих руках, пожимает плечами: — Всё равно. Кладу в тележку обе, раз он такой. Останавливаемся у холодильника с йогуртами, я снова спрашиваю: — Клубничный или персиковый? Ребенок бросает взгляд на коробки с пирожными, отвечает: — Никакой не надо. — И тут же добавляет поспешно: — Спасибо. Я собираюсь уже предъявить какой-нибудь аргумент или просто демонстративно сгрузить в тележку всё содержимое холодильника, но тут ребенок начинает проявлять повышенный интерес: берет один из стаканчиков, внимательно изучает состав, стоя как можно ближе к холодильнику, будто пытаясь полностью с ним слиться. Из общего гула вырывается приближающийся цокот каблуков. Маленькая женщина, похожая на интеллигентную ворону, семенит в нашу сторону. У нее очень учильский вид. В основном из-за очков на цепочке, но есть что-то еще, что-то неуловимое и неоспоримое. Я понимаю, что это очень глупо, что мне просто показалось, что меня снова охватила эта дурацкая беспричинная тревога, но всё же загораживаю собой ребенка, тянусь за сливками с самой верхней полки, потом принимаюсь перекладывать содержимое тележки, заслоняя проход, заставляя женщину свернуть в сторону макаронных изделий. Когда она исчезает из поля видимости, испаряется и интерес ребенка к йогурту. — Мы ее знаем? — спрашиваю я. — Это Наталья Михайловна, — нехотя признает ребенок. Через пару секунд сосредоточенной работы мой мозг вспоминает, что так зовут его классную. Значит, не показалось. Он не хотел, чтобы она его заметила. Конечно, не хотел. Обязанность классного руководителя — докопаться, изображая неравнодушие: «А где ты был? А почему в школу не ходил?» Он не готов к таким вопросам. Может, в школе сумеет соврать в нужный момент, что болел, но мое присутствие на внезапном допросе сильно помешало бы его актерскому мастерству. Сложно врать, когда точно знаешь, что кому-то из присутствующих известна правда. И что теперь, всех в нее посвящать? Вот ведь чертова ворона! Оглядываюсь, готовясь ее отгонять в случае чего. Понимаю, что она уже уцокала дальше, спрашиваю: — Выбрал? Ребенок с мученическим вздохом кладет в тележку стаканчик персикового йогурта. Один. Ладно, значит, завтра снова поедем в магазин. Может, он сделает выводы. Идем на кассу. Ребенок нервно озирается по сторонам, и в конце концов я сую ему ключи: — Подожди в машине. Я тут же об этом жалею. Складываю товары на ленту и рисую себе всякие картины. А вдруг ему вздумается прокатиться? Выйду я из магазина, а там машина в столб впечатана. А вдруг ворона выловит его на парковке, прицепится с вопросами, спровоцирует нервный срыв? А вдруг он просто испарится, исчезнет, как будто и не было его никогда? Разумеется, он никуда не врезался, не сбежал и не испарился. Он сидит в машине и гипнотизирует взглядом прилипшие к стеклу листья.