Худший случай

Ненавижу минералку. Когда мне было восемь, я проснулся в больничной палате совершенно один. Нет, вообще-то там были еще другие дети, но я их не помню. Помню жажду и страх. Никого не было рядом, ужасно хотелось пить, я немедленно решил, что так и умру в одиночестве. Я почему-то знал, что рядом с кроватью тумбочка, знал, хотя и не видел ее. Чтобы повернуть голову, требовались силы, а у меня их не было. Я не глядя протянул руку к тумбочке — какое счастье! Мои пальцы сомкнулись на прохладной стеклянной округлости. Вода. Бутылка воды. Еще одно усилие — приподнять голову. Взять бутылку с тумбочки, не уронив. Получилось. Горлышко к губам. Сейчас жажда пройдет, сейчас я снова буду жить… Это была не вода. Мерзкая, теплая, соленая жидкость с непонятным привкусом, который мгновенно обметал мне язык и сковал горло. Я решил, что после операции так будет всегда. Я во всём буду чувствовать этот мерзкий вкус, я каким-то образом сломался, а починить это никому не под силу. Я поставил бутылку на место, снова закрыл глаза и досуществовал до следующего дня. Потом было светло и людно, других детей навещали родители. Ко мне тоже пришла мама. Она говорила про раздобытую специально для меня очень полезную минералку, спрашивала, помогли ли мне уже ее целебные свойства, а я стыдился сказать, что не могу ее пить, потому что со мной что-то не то. Я соврал, что пить не хочется. Мама обиделась, я видел, что обиделась. Она из вежливости побыла со мной еще минут пять и ушла, а я позорно расплакался. Какая-то женщина, сидевшая на соседней кровати, спросила меня, что случилось, и я вдруг выложил ей всю свою трагедию, всхлипывая, что теперь никогда не смогу ничего пить. Она достала из своей сумки бутылку воды, налила немного в стоявший на тумбочке стакан и протянула мне. Это была вода. Простая, вкусная вода. Без соли, без тяжелого послевкусия, без обидных спазмов в горле. Та женщина объяснила, что у минералки разный вкус. Выходит, этот мне просто не понравился, бывает. Она оставила мне всю бутылку, и я потихоньку пил из нее, а мамину спрятал под кровать. Мне кажется, я имею все основания ненавидеть минералку. Я и простую газированную воду не люблю, чем-то она напоминает мне ту подлую бутылку с больничной тумбочки. Этой кислинкой, которой в воде не должно быть, этим обманом… Но сейчас мне хочется чего-нибудь с пузырьками. Пусть даже минералки. Это странно. И это бесит, потому что газированных напитков в доме нет. Я запиваю парацетамол простой водой, иду в душ. Струйки воды причиняют боль. Мыло причиняет боль. Всё тело протестующе ноет. Вытираться полотенцем и вовсе невозможно, я просто не в силах поднять руки, чтобы им обмотаться. Кое-как обсыхаю, натягиваю наиболее мешковатую одежду. От нее всё равно всё болит. Ребенок наблюдает, как я измеряю себе температуру, но ничего не говорит. — Я в город, тебе что-нибудь купить? — спрашиваю я. — Вам, наверное, нельзя за руль, — робко говорит он. — Парацетамол на способность водить не влияет. — А температура? Вот же въедливый! В кого только уродился такой? — Всё нормально. Таблетки действуют, — говорю я и показываю ему экран термометра. Тридцать семь и семь — не смертельно, да же? — У нас всё есть, зачем вам в город? — не отстает ребенок. Видимо, от температуры у меня развивается словесное недержание, потому что я честно выбалтываю: — За газировкой. Горло чешется. Звучит совершенно по-идиотски. Но ребенок прав, нечего ради нее мотаться туда-сюда. Врежусь еще куда-нибудь, а он тут один… Потерплю. Черт с ним, с горлом. — Вам любая подойдет? Он тянется за рюкзаком, который так и валяется у журнального столика, достает непочатую бутылку кока-колы. Протягивает мне, виновато опускает глаза: — Вообще-то она вредная… Давлю в себе порыв взъерошить ему волосы. Если у него всё тело болит так же, как у меня, сейчас действительно лучше этого не делать. — Может, от нее все микробы вымрут, — говорю я вместо этого и иду на кухню за стаканами. Сидеть весь день в кресле не хочется, идти к себе и ложиться — тоже. Немного подумав, я отодвигаю журнальный столик к центру гостиной, укладываю на пол перед диваном матрас и устраиваю себе лежбище. — Может, поменяемся? — спрашивает ребенок. — Еще чего. Сто лет на полу не спал, дай хоть детство вспомнить. Судя по его лицу, он не верит, что у меня вообще было детство. Оно было — по крайней мере, иногда. Иногда к дедушке приезжали всякие дальние родственники, и мы с Сережкой уступали им свои кровати, а сами спали на полу или на сеновале. Это было здорово, захватывающе и немножко жутко: вдруг мышь укусит или уховертка в ухо заползет? Мама настаивала, чтобы мы затыкали уши ватой, но мы об этом благополучно забывали, а дедушка не напоминал. Иногда мама с отцом тоже приезжали, даже Лариску брали с собой, и тогда… Но об этом вспоминать не хочется. Я беру ноутбук, спрашиваю: — Кино включить? — Можно, — пожимает плечами ребенок. Он привстает, трет переносицу, запрокидывает голову. — Что? — Дышать трудно. Вспоминаю ад, через который приходилось проходить в детстве. Иногда мама рассказывала страшилки про то, как от насморка почернеет и отвалится нос, если не капать в него луковый сок. Сок обжигал, вызывал слёзы, но дышать не помогал. Иногда мама натирала нам переносицы бальзамом «Звездочка». От него глаза жгло огнем, но и дыхательные пути с перепугу приоткрывались. Но чаще всего мы просто не принимали горизонтальное положение, пока не выздоровеем, даже спали сидя, потому что так легким перепадало хоть немного кислорода. Читали, когда уснуть не удавалось. Потом, когда в продаже появились всякие спреи, легче не стало. Мама говорила, спреи вредные. Вообще вся химия — вредная. Луковый сок с алоэ, луковый сок с редькой, хрен, горчичники, перцовый пластырь. Хорошее лекарство причиняет боль и не содержит химии. Достаю из аптечного пакета спрей, протягиваю ребенку. Слышу скорбный мамин вздох: «Угробишь!» Уйди из моей головы, мама. Лекарства для того и сделаны, чтобы лечить. — Легче? — Вроде. — Что будем смотреть? — Что-нибудь… — Выбирай. Сую ему ноутбук, сам иду на кухню за чипсами. Жалко, что сейчас не делают такие прямоугольные чипсы в коробочках, которые нам тайком покупал дедушка. Или делают, но у нас не продают? Возвращаюсь, спрашиваю: — Выбрал? — Угу… Только он без перевода. — Ничего, тебе полезно. Мы смотрим «Заложницу» с Лиамом Нисоном, пьем колу, едим чипсы. Это, наверное, неправильно. Болеть полагается по-другому, со страданиями и самопожертвованием. Без лекарств. Без развлечений. Мама знает, как правильно. Мамы здесь, к счастью, нет. — Мне даже нравится с тобой болеть, — говорю я ребенку. Он не отвечает, потому что спит. Уснул минут за пять до титров. А даже если бы и не спал, я бы всё равно ему это сказал — наверное.