Худший случай

Наслаждаться наступившим затишьем совершенно некогда. Сначала я беру себя в руки, звоню страшной и ужасной директрисе и сообщаю, что ребенок больше так не будет. Беседа проведена, меры приняты, новый учебник купим. И да, разумеется, в джинсах он больше не появится, простите, пожалуйста. Ребенок слушает этот захватывающий разговор, обняв диванную подушку и широко распахнув глаза, будто перед ним разворачивается самая кровавая сцена из его разлюбимого Кинга. — Что? — говорю я, убирая телефон в карман. — Тебе еще там учиться… Или всё же переведем тебя в другую школу? — Да ну, везде одинаково, — пожимает плечами ребенок. Вообще-то, наверное, так лучше. Пусть живет с последствиями своих поступков. Пусть теперь мирится с математичкой, с директрисой, с классной, терпит их придирки, отстаивает свои оценки… А есть ведь еще физкультура, где он большую часть времени просиживает на скамейке запасных. Есть перемены, которые он наверняка проводит один. Может, действительно поменять школу? Или лучше не убеждаться в том, что везде одинаково плохо? Ладно, подождем пока. Может, всё наладится. Если мирозданию угодно, чтобы я перевел ребенка в другую школу, оно даст мне знак, а излишняя суета до добра не доводит. Я смотрю на часы и объявляю: — Магазины еще открыты. — И что? — спрашивает ребенок. — И то. Мы с тобой еще должны купить учебник геометрии. И точилку, наверное, — добавляю я. — Механическую. С цельнолитым корпусом. Ребенок мог бы обидеться, но он только фыркает и с невинным видом заявляет: — Механическую даже лучше, она острее точит. Всё-таки сейчас жить проще, чем во времена моего детства. Я захожу на сайт ближайшего книжного, проверяю наличие учебника, оформляю заказ, а потом мы едем и забираем его. Да, разумеется, точилку мы тоже покупаем, но самую обыкновенную. Не будет же ребенок таскать с собой эту механическую бандуру… Вечером мы занимаемся каждый своими делами: я перевожу, ребенок учит химию. — Тебе теперь придется всю тетрадь по геометрии переписывать? — спрашиваю я. — Думаете? — пугается он. Пожимаю плечами. Откуда мне знать? — Спроси у математички. — Угу… Он сердито листает конспект, и на секунду среди букв и цифр мелькает что-то неожиданное. — Это что за художества? — спрашиваю я и тянусь за тетрадью. Он инстинктивно отодвигает ее от меня, кажется, подумывает о том, чтобы спрятать за спину, но ограничивается тем, что поспешно закрывает ее и кладет сверху карандаш. — Можно? — спрашиваю я. Разумеется, нельзя. Разумеется, он нехотя пожимает плечами, позволяя мне взять тетрадь. А что ему остается? Я листаю конспект, дохожу до страницы, исписанной только наполовину. Дальше — пустые листы. Ну, то есть им полагается быть пустыми. Я внимательно разглядываю разворот почти в самом конце тетради. Какие-то фрагменты орнаментов, чудища вперемешку с мультяшками, старательно затененные трехмерные буквы — это на левой стороне. С правой на меня смотрит нарисованная черной шариковой ручкой интеллигентная ворона Наталья Михайловна. Ребенок поглядывает на меня с опаской. Я перевожу взгляд с тетради на него и обратно. Потом встаю, иду в спальню. Открываю дверцу шкафа. Где же он?.. А, вот. Ребенок так и сидит на диване. Ждет. — В конспектах нельзя рисовать посторонние картинки, — говорю я. — Из-за них у тебя могут быть проблемы. — Угу, — уныло соглашается ребенок. — Держи. Он остолбенело смотрит на блокнот в твердой серой обложке. Обычный блокнот без линовки, который мне когда-то прислал Сережка и которому я так и не нашел применения, потому что даже на линованной бумаге пишу криво. Выходит, Сережка для своего ребенка его присылал. Это кажется очень уместным и правильным. — Если тебе так уж хочется рисовать, — говорю я.