Худший случай

Вечер пятницы мы проводим в гостиной. Едим пиццу собственного приготовления, смотрим кино. — Всё-таки не надо было класть ананас, — говорит ребенок. — Или этот ваш гнилой сыр… Либо одно, либо другое. — Он не гнилой, а с плесенью, — возражаю я. Ребенок преувеличенно брезгливо морщится, беря с тарелки еще кусок, выколупывает оливки, и я вдруг осознаю, насколько далеко мы отошли от бездны, которая едва не поглотила его в день смерти Ники. Мы вернулись к нормальной жизни, мы разговариваем о всякой ерунде, у нас всё хорошо. Даже непонятный фокус с лезвием пошел нам обоим на пользу. Может, это был такой последний шаг на пути к исцелению? — Когда мы с твоим отцом были маленькими, мы иногда делали пиццу, — вдруг сообщаю я. — Тесто из муки и воды укладывали на противень, сверху мазали краснодарским соусом, клали колбасный сыр и что угодно еще, что в холодильнике было. — Например? — заинтересованно спрашивает ребенок. — В основном соленые огурцы, макароны, горох, картошку, лук, перловку, иногда еще грибы, — говорю я и добавляю: — Пока дедушка был жив. — Макароны? — переспрашивает ребенок. — Макароны, — киваю я. — Еще была мерзкая ливерная колбаса, мы ее не ели. Сами не ели, только если отец заставлял. Но это редко бывало, чаще он молча съедал ее сам. Ливерная колбаса вообще была одним из немногих продуктов, к которым мы не прикасались, если имелся хоть какой-то выбор. — У вас там совсем нечего было есть? — спрашивает ребенок. — Когда как. Иногда перебивались супом из «Вегеты», это такая приправа, знаешь? Ребенок пожимает плечами. — Ну, она приблизительно как бульон, только порошком, а не кубиком. Желтая такая… Пару ложек в чашку насыпаешь, заливаешь кипятком — и готово. — И что, вкусно? — Жить можно. Особенно — если хлеб есть. А он был почти всегда. Иногда, правда, плесневелый, но это ничего. Всю зелень можно срезать, а остатки кубиками и в духовку, получались сухари. — Иногда маме на работе подсказывали рецепты праздничных блюд из ничего, было интересно, — продолжаю я. — Например, ватрушки из сушек. Берешь сушки, вымачиваешь в воде, кладешь на противень, в серединку — ложку начинки. Лучше всего, конечно, творог, а если его нет — ну, что-нибудь другое. Манную кашу, вареное пшено, картофельное пюре… Сверху солью посыпаешь, зеленым луком, потом в духовку. Вкусно получалось. Лук был почти всегда, его на окне в банке выращивали. Ребенок кивает: — Мама рассказывала. Конечно, рассказывала. Интересно, в каком ключе? Как страшилку, когда он отказывался есть кашу? Как напоминание и предупреждение? Истории о голодных девяностых рассказывают так же, как истории о войне: чтобы помнили, чтобы не повторили. Нет, это же Таня… Наверное, у нее все эти луковицы на окошках и пирожные из хлеба с сахаром выходили просто теплыми и забавными историями из детства. — Еще делали горячие бутерброды, — продолжаю я. — Со всякими извращениями, чтобы не надоели. Например, вырезаешь в куске хлеба дырку, хлеб кладешь на сковородку, а в дырку желток выливаешь. Или вот торт из буханки черного хлеба и банки рыбных консервов. Сначала срезаешь хлебную корочку, крошишь мелко и заливаешь водой, потом из буханки нарезаешь коржи, пропитываешь их маслом из-под рыбы, а саму рыбу разминаешь вилкой, смешиваешь с размоченной в воде корочкой, добавляешь вареные яйца, если есть, промазываешь торт, сверху зеленый лук — и в холодильник на ночь. Этот рыбный торт мама приготовила один раз. Он вышел красивым, но закончил свое существование на кухонном полу. Отец собирался отрезать себе кусок, мама напомнила, что сначала торт должен пропитаться, ну и… Я в спешке вспоминаю еще что-нибудь. Что-нибудь, что отец не швырнул на пол или мне в лицо. Так что кабачковые оладьи не подходят. И пшенные тефтели тоже. — А одна тетка у мамы на работе варила груши, — говорю я. — Огромные такие… Приходилось их есть из вежливости, а они были невкусные. Лучше бы свежими отдала. А другая тетка фаршировала перец тертым сыром и маргарином, вот это было вкусно. Только мало… Мама половинку перца с работы приносила, и это было на всех. А у одной моей одноклассницы мама пекла печенье в виде розочек на стебле из хлебной соломки, я один раз пробовал и много лет забыть не мог. Весь второй класс собирался на ней жениться, чтобы породниться с той мамой. У нас просто из сладкого чаще всего было только варенье, но и его растягивали как могли, помногу не ели. Ребенок задумчиво рассматривает остатки пиццы, спрашивает: — Я очень неблагодарный, да? — Нет.