Худший случай

— Спрашивать всё ещё можно? — Всегда. Это не разовая акция. Снег набивается за шиворот. Дергаю молнию вверх, пытаясь застегнуться наглухо. Снег всё равно лезет в рот, в нос, в уши. Налипает на ресницы, мешает. — А вот Лариска… то есть тетя Лариса… — Ну? Ребенок задумчиво катает по перилам снежок, и я борюсь с желанием сказать ему, чтобы перестал, чтобы не мочил повязку, чтобы вообще ничего не трогал. Пусть. Снег холодный, может, ему от этого легче. — Она же тоже думает, что меня нагуляли? Как раз в этот момент ветка дуба роняет пригоршню снега мне за шиворот. Сговорились они, что ли… В памяти всплывает тот отвратительно откровенный разговор, состоявшийся после сцены у яблони. Это я ему тогда рассказал про мамины подозрения, которые она усиленно распространяла среди родных и близких? Кажется, тогда. И какого, интересно, чёрта? — И? — И вы меня всё равно ей отдадите. Втыкаю лопату в сугроб, поворачиваюсь. Задеваю головой воздушный шарик из красного стекла, свисающий с нижней ветки дуба. Шарик роняет на меня свою белую пушистую шапку. — Слушай, ты меня в три часа ночи разбудил. Нес что-то про то, как мы все умрем. Ты серьезно ожидал адекватного ответа? — Я не говорил, что мы все умрем. — А, да. Не мы все, а только я. Что ты хотел от меня услышать? Он пожимает плечами. Вдавливает снежок в перила. — Что вы не умрете. — Я так и сказал. — Не так. Беру лопату, яростно раскидываю снег, чтобы поскорее продвинуться вперед, уйти от дуба, от вдавленного в перила снежка, от этого разговора. — Какая она вообще? Чёрт. Лопату всё же придется отложить. — Кто? — Тетя. Лариса. Снежок разлетается на куски, не выдержав давления. Всё, больше никаких вопросов. Поиграли и хватит. Отстань от меня. — Я ее почти не помню. — Как это? — Так. Она намного старше, уехала, когда я был маленький. — Понятно… Вздыхает, отворачивается, катая по перилам следующий снежок. Красный стеклянный шар на дубе качается всё сильнее. Кровавая клякса в белой пустоте. — Я пойду. — Я не звонил. И не позвоню. — Кому? — Лариске. — Угу. Он всё же отступает к дому. — Ты куда? Пожимает плечами. Отряхивает от снега скамейку, садится. Сообщает: — Во время снегопадов количество смертей от инфаркта увеличивается. То есть от плана с моей смертью мы не отказались. — Оптимист ты, Алексей… — Это статистика. И это всё-таки не план. Это беспокойство. Может быть, даже страх. — Ты снег убирал когда-нибудь? — Нет. — Лопату я тебе сегодня не дам, так что пока изучай теорию. Считается, что именно вот это движение, которым сбрасывают снег с лопаты, если задействовать только руки, провоцирует инфаркт. Плюс стресс, неожиданная физическая нагрузка и так далее. Суть в том, что тело при физической активности нуждается в кислороде. Если его не хватает, может случиться судорога сердечной мышцы. Вы это проходили уже? Если убирать спокойно, неторопливо, то риск уменьшается. И разворачиваться, когда отбрасываешь снег, надо всем телом, а не только спиной, тогда меньше нагрузка. Я демонстрирую, как именно всё это делается, потом не выдерживаю: — Я от этого у тебя во сне умер, что ли? Он долго-долго катает по скамейке снежок, потом всё же отвечает: — Нет. — А от чего? Нетерпеливо передергивает плечами, лепит следующий снежок. Я снова берусь за лопату, полностью расчищаю дорожку к террасе, разворачиваюсь, начинаю прокапываться к лестнице. Отбрасывая снег в сторону, старательно задействую всё тело, чтобы избежать опасного движения руками. — Какой смысл убирать, если снег еще идет? — Я бы на твоем месте пошел дальше и спросил, какой смысл убирать, если весной всё равно растает. И какой смысл снегу идти, раз уж на то пошло. И какой смысл жить, если мы всё равно умрем. Я знаю, ты об этом думаешь. Мне тоже было четырнадцать — когда-то. — А он точно есть? Смысл. Ветер почти полностью уносит его слова. Кажется, я отошел слишком далеко. Прислоняю лопату к перилам, возвращаюсь. Мнусь возле крошечной декоративной скамейки, раздумывая о том, сесть ли рядом, потеснив ребенка и его снежки, или продолжать возвышаться; поддержать разговор, рискуя зацепить какую-нибудь тяжелую тему, или отмахнуться. Так ничего и не решив, беру один из снежков и ставлю его на другой. Ребенок тут же водружает сверху третий, совсем маленький. Я выдергиваю почти погребенный под снегом стебель аквилегии, разламываю его, вытряхиваю из жухлой коробочки остатки семян. Ребенок осторожно берет семена с моей ладони и вдавливает их в верхний снежок. Я втыкаю две веточки в средний. Крошечный снеговик широко улыбается. — Наверное, есть.