Худший случай

Ветер крепчает. Я понимаю, что нужно снова занырнуть в атмосферу агрессивного праздника, и говорю: — Подожди в машине, я назад. — Зачем? — Надо воды купить. — Зачем? — Без света останемся, наверное. Если не повезет, в самый разгар праздников. Хрен починят тогда… — Угу. Надо бы купить ему подарок. Или не надо? Наверное, не надо. С боем прорываюсь в нужный отдел, беру большую упаковку питьевой воды, проталкиваюсь к кассе. Настоящая буря начинается, когда мы выходим из машины. С ребенка срывает шапку, и он едва успевает поймать ее. Щурится, прикрывает глаза, чтобы их не резало ветром. Мы тащим наверх покупки, ставим их на крыльцо. Пакеты трепещут, будто бы собираются взлететь. Дверь вырывается у меня из рук, стоит только отпереть ее, хлопает со всего размаху. Противно скрипят деревья. — Принеси дров, — говорю я, затаскивая пакеты в дом. Ребенок тащится к поленнице, уворачиваясь от хлестких еловых веток. Я придерживаю дверь до его возвращения, потом запираю ее. Оставленная снаружи буря не сдается, пытается проникнуть в дом хоть сквозь дымоход, хоть немножко. Воет, стучится в окна. Два раза задувает огонь в камине. — Здесь часто так? — спрашивает ребенок. — Иногда. Он зябко ежится, вроде бы собирается что-то сказать, но передумывает. Я наконец разжигаю огонь, прикрываю наполовину оба вентиля. — Вы же здесь давно живете? — спрашивает ребенок. — Давно. — Я бы не смог. Он тут же жалеет о сказанном, это видно по его лицу. Наверное, думает, что обидел меня. — Ты городской, я помню, — киваю я. Ребенку, кажется, очень неуютно. — Хочешь, переедем? — неожиданно для себя спрашиваю я. Я же даже не думал об этом… А вдруг он скажет, что хочет? Я смогу из-за него всё бросить? Постоянно жить среди людей, терпеть классического соседа с перфоратором, чужую грязь в подъезде, чужие голоса в моей голове? — Не надо. Я же тут не навсегда, — говорит ребенок. И я вдруг очень явственно представляю, как он при первой же возможности собирает вещи и съезжает в самостоятельную жизнь. Просто уходит, отсекает все контакты. У нас в семье так принято… И я останусь один. Буду сидеть в пустом доме и слушать, как стучится в окна декабрьская буря. Скрежещут по крыше ветки осины, которую я так и не собрался спилить. Ребенок тревожно озирается, находит глазами силуэт мокрого дерева за окном, спрашивает: — Оно не упадет? — Ну, пока не упало, — пожимаю плечами я. — Если и решит, то рухнет скорее на машину, чем на дом. — Почему? — Гравитация. А о том, что с гравитацией сделает порыв ветра, думать не будем. — Может, кино посмотрим? — А вдруг свет выключится? — А мы на ноутбуке будем смотреть. Пока ребенок выбирает фильм, я готовлю максимально быстрый ужин, кипячу воду. Не хочется без нужды пользоваться газовой плиткой: проветривать в такую погоду будет сложно. На всякий случай наполняю маленький термос кофе, а термос побольше — чаем. Наливаю воды в большую кастрюлю, чтобы было чем мыть руки. Ребенок по моей просьбе складывает на журнальный столик фонарь, коробок спичек и пару свечей. Всё, теперь пусть отрубают свет сколько угодно. Кино убаюкивает. Там все куда-то едут, кого-то время от времени убивают, я не вникаю. Ребенок вздрагивает каждый раз, когда осина задевает крышу. Я приношу из кухни миску чипсов. Они хрустят намного веселее, чем ветки за окном. Ребенок пододвигает миску к себе, роется в ней, время от времени что-то отбрасывает в пустую тарелку. — Что ты делаешь? — спрашиваю я. — Зеленые есть нельзя. Вредно. Он слегка встряхивает миску, еще раз осматривает содержимое, возвращает миску на середину стола. Сначала про инфаркты говорит, теперь вот это. Интересно. Заканчиваются чипсы, заканчивается фильм. Тикают часы. Мы прислушиваемся и не слышим бурю. Она сдалась, поняла, что ее не впустят, и ушла со двора, поплелась рыдать где-нибудь еще. — Всё? — спрашивает ребенок. — Видимо. В тишине за окном мягко и искристо падает снег. — А свет так и не отключили…