Худший случай

— Жалко, красивое… — А крышу не жалко? Я в последний раз провожу напильником по зубьям цепи. Ребенок озадаченно рассматривает осину, опершись на лопату и задрав голову. Надо было пилить, пока он в школе. Запускаю бензопилу, и она начинает грозно булькать. Казалось бы, это знак, что нужно посторониться, но ребенок не реагирует. — Отойди, чтоб не пришибло. — А вас не пришибет? — Размечтался. Отгоняю его подальше, примериваюсь. Вырезаю клин, оборачиваюсь, убеждаюсь, что ребенок так и стоит на безопасном расстоянии. Еще раз осматриваюсь. Если не повезет, задену провода. Если очень не повезет, дерево упадет на меня, а потом расплющит крышу. Интересно, как меня будут выколупывать из-под ствола. Некстати вспоминается мультик про Тома и Джерри, эпизод, в котором Тома заколачивает в землю телеграфным столбом. Вот не надо слишком много думать, а то рука дрогнет. Дерево падает как раз туда, куда и надо. Я выключаю пилу, стаскиваю защитный шлем, чтобы отдышаться. Потом надо будет обрезать ветки, распилить ствол на части, оттащить все бревна к поленнице. Снова оборачиваюсь, но ребенка на прежнем месте не нахожу. Чёрт! Не мог же он в последний момент переместиться туда, куда повалилось дерево? Нет. Я бы заметил. Наверное, в дом ушел. А снег так и не расчистил до конца, вон и лопата торчит из сугроба. Что за безответственность… Поднимаюсь на крыльцо, приоткрываю дверь. — Алексей, ты где? Слышу, как скрипит дверь, и ребенок появляется в прихожей. — Замерз? — Нет, просто… — Ты с дорожкой заканчивать планируешь или как? Молча обувается, натягивает куртку и рукавицы, проскальзывает мимо меня во двор. Пока он убирает снег, я расчленяю дерево, а потом мы вдвоем перетаскиваем бревна. Делаем передышку, ребенок без сил падает в сугроб. — Тяжело? — спрашиваю я. — Угу. — Представляешь, что было бы, если бы вся эта тяжесть рухнула на крышу? — Угу. Что, надулся, что ли? Или просто устал? Ладно, чёрт с тобой, отдыхай. — Дальше я сам. Иди в дом, пока не отморозил что-нибудь ценное. Ребенок то ли фыркает, то ли просто с дыхания сбивается. После небольшой паузы поднимается. Я почти жду, что будет настаивать, но он молча скрывается в доме. Может, действительно устал. Или ленится? Да какая разница. Мое дерево, мой двор, мои проблемы. Ребенок здесь не навсегда, как он справедливо заметил. Не надо его этим грузить. Я прикрываю бревна брезентом, оттаскиваю остатки веток в сторону, убираю бензопилу. Хватит на сегодня. Ребенок обнаруживается у себя в комнате. Что-то рисует, склонившись над блокнотом. Карандаш летает над листом, вычерчивая быстрые-быстрые, яростные в своей угловатости линии. — Спину угробишь, сядь ровно, — говорю я, чтобы что-то сказать. Он нехотя выпрямляется. — Что рисуешь? Дурацкий вопрос. Ненужный вопрос. Зачем я лезу? Он не отвечает, весь напрягается, будто хочет защитить от меня свой рисунок, но не решается прикрыть его и тем самым выдать его ценность. А потом неожиданно поворачивает блокнот ко мне. Дерево. Разумеется, он рисует это идиотское дерево, которое надо было спилить в его отсутствие… Убитое дерево и жалкий, беззащитный пенек. — У папы на памятнике такое выгравировано, — буднично сообщает ребенок и снова берется за карандаш.