Худший случай

— Как твои ребра? Ребенок пожимает плечами: — Нормально. Он собирается уходить, но я его останавливаю: — Погоди. Присядь. Настороженно смотрит на меня, но на диван садится. Я закрываю ноутбук, думаю, как подступиться к теме, наконец говорю без предисловий: — Я тебя перевел в другую школу. Он мог бы что-нибудь сказать на это, но он молчит. Снова открываю ноутбук, захожу на сайт школы, разворачиваю экран к ребенку. Он рассматривает страницу с портретами учителей, листает всякие правила и мероприятия, доходит до адреса, хмурится: — Туда ехать еще дольше. И с пересадкой. — Я буду тебя возить. Не обсуждается. «Не обсуждается». Так отец говорил. — Могу тебя высаживать за углом. Молчит. — Устроит тебя это? Стискивает челюсти — от этого четче проступает уже почти зажившая ссадина — и говорит: — Устроит. Но домой я всё-таки сам. На автобусе. Это ведь именно после школы произошло. Именно по пути домой на него напали. А вдруг опять? В тот раз на спортплощадке, а сейчас? Да в том же сквере, например. Или возле остановки. Мало ли опасных мест? А вдруг в этот раз… Ребенок, кажется, читает мои мысли: — Можете вживить мне под кожу маячок, чтобы точно знать, чей труп. Ни черта он не понимает. Он хотя бы представляет себе, через что я прошел? Догадывается, насколько мне страшно? Насколько хрупкая штука — жизнь? Я чуть не лишился всего, что у меня есть. Я чуть его не потерял. — Дурак ты, Алексей. У него странное, незнакомое выражение лица. Я даже угадывать не берусь, о чем он сейчас думает. А потом всё это странное и непонятное исчезает, его лицо становится угрюмо-непроницаемым. — Мне завтра туда идти? Закрылся, ощетинился, занял оборону. — В понедельник. — Угу. В понедельник я останавливаю машину за углом, как и обещал. — Дальше сам? — Угу. Перекидывает рюкзак через плечо, шагает прочь. Интересно, страшно ему? Тревожно? Неуютно? Или — никак? Может, с ним уже столько всего произошло, что он переполнился раз и навсегда. Может, его уже ничто не тронет. Ни плохое, ни хорошее. Может, он никогда больше не будет ни плакать, ни улыбаться. Я пытаюсь вспомнить, когда он в последний раз плакал. Кажется, в первые дни после похорон Ники, но я точно не помню. А улыбался? Не помню. Давно. Очень давно. Может, в этой школе у него будут друзья. Может, он оттает. Может, кто-то другой сделает для него всё то, на что не способен я. Пожалуйста, пусть всё будет хорошо. Пусть его примут… Паркуюсь возле сквера — на всякий случай. Достаю телефон, смотрю, как точка на карте заходит в здание школы и замирает там. Устраиваюсь поудобнее, время от времени перевожу взгляд с телефона на здание школы и обратно. Будем считать, что у меня сегодня выходной. Издалека наблюдаю, как ребенок идет к автобусу, когда занятия заканчиваются. Заезжаю в магазин, хватаю первую попавшуюся упаковку эклеров, бутылку колы, сетку яблок. Отвратительно долго торчу в очереди на кассе. Стараюсь не думать о всевозможных авариях и похищениях. Обгоняю автобус уже почти возле самой остановки, останавливаюсь на обочине перед поворотом в лес. Ребенок подходит к машине, и я отвечаю на его вопросительный взгляд: — За продуктами ездил. Как школа?