Худший случай

Однажды летом, когда мы были у дедушки, отец приехал на пару дней. Я не любил эти его визиты, не любил, хоть и не решался сам себе в этом признаться. Дедушкин дом был чем-то вроде заповедника, там можно было жить и дышать. А отец заявлялся без предупреждения — и всё, ходи снова на цыпочках, не нарывайся, соответствуй. В тот раз дедушка попросил меня принести гнет для квашеной капусты. Я притащил с улицы огромный камень, которым мы обычно пользовались, и собирался аккуратно опустить его на тарелку, лежавшую поверх капусты в чане. Но то ли рука дрогнула, то ли я слишком торопился… Как-то так получилось, что камень выскользнул у меня из рук, тарелка треснула, я испугался, что всё это сейчас повалится прямо на меня, и изо всех сил пихнул чан в противоположную сторону. Чан полетел с лавки и раскололся надвое, капуста рассыпалась по полу, а я, кажется, даже расплакался от испуга и стыда. Помню, как дедушка утешал меня. — Ничего, — говорил он, — этот чан еще моя мама до войны на гончарном круге делала. Хорошо послужил. Отец молча наблюдал за происходящим, потом встал, принес веник и совок. Вручил их мне, снова сел. — Капусту в маленьком будем квасить, — продолжал дедушка, помогая мне убирать. — А этот куда? — всхлипнул я. — Выкинуть, — сказал отец. Я снова всхлипнул, а дедушка отмахнулся: — Да что ты, Коля, зачем выкидывать? Склеим. — Протекать будет, — возразил отец. — А мы его под крупу употребим. Я совсем уже успокоился и даже улыбался какой-то истории, которую начал рассказывать дедушка. Он к тому времени вытер разбитый чан насухо и смазывал сколы клеем. Отец так и сидел за столом, наблюдая за нами. Потом дедушка сказал: — Ну вот, видишь, как ровно? Постоит пару дней, подсохнет — и будет как новенький. Принеси из сарая велосипедную камеру, которая возле двери висит. — Зачем? — Я подержу, пока клей схватится, а потом камерой стянем, как тисками, крепче будет. Я побежал к двери и краем глаза заметил, как отец поднялся. — Я с тобой, — сказал он и положил мне на плечо тяжелую руку. Крапива росла прямо за сараем, близко-близко к стенке. — Рви, — велел отец. Я испуганно оглянулся на него. — Рви. Крапива ужалила мою руку, но я всё же сорвал один стебель, перехватив его у самого основания. — Еще рви. Если прикусить губу и обрывать стебли быстрее, не так больно. — Еще. Отец заглянул в сарай, сдернул с крючка кусок старой наволочки, обмотал им руку. Взял у меня подрагивающие стебли. — Штаны снимай. Я подчинился, понимая, что заслужил это наказание. Отец спокойно, как-то даже миролюбиво взял меня за плечо, подвел к пеньку. — Его мать в войну умерла, — тихо сказал он, поставив ногу на пенек и перекинув меня через колено. — Не вздумай орать, а то заберу тебя домой на всё лето. Я отчаянно заерзал, тихо поскуливая и с ужасом думая о том, что дедушка может пойти нас искать, что он увидит, что узнает о моем позоре. Зуд, поначалу вполне терпимый, становился невыносимым. Хотелось плакать, кричать, просить прощения и пощады, а больше всего хотелось прыгнуть в ледяную воду, чтобы погасить пожар. Из всего этого я мог позволить себе только первое. — Я же случайно, — прошептал я, когда отец наконец поставил меня вертикально и зашвырнул измусоленную крапиву на межу. Мне ужасно жаль было дедушкиного чана. Если бы дедушка сам решил меня за это выпороть, я бы на него даже не обиделся. И на отца я, пожалуй, не обижался, даже наоборот. Я мог бы, кажется, сказать ему, что всё понимаю, что заслужил, что благодарен за эту своевременную расплату. — Если бы специально, вообще убил бы, — ответил отец. — Нюни подбери. Он аккуратно снял с руки тряпку, встряхнул, вернул на крючок. — Бери камеру, дед заждался уже. Доцент задумчиво барабанит карандашом по ладони, потом спрашивает: — Почему мы говорим именно об этом? Я на секунду прикрываю глаза, собираюсь с мыслями и начинаю: — Я всё время проверяю, где сейчас ребенок. Ничего не могу с этим поделать.