Худший случай

— Ваш кот у меня на лице спал, — ворчит ребенок, появляясь на кухне субботним утром. И берет вышеупомянутого кота со стола, заглядывает в его круглые глаза, спрашивает: — Совесть у тебя есть, Тимофей Тимофеевич? Каким-то образом мне удается не подавиться насмерть, но несколько капель кофе я всё же на себя проливаю. — Почему Тимофеевич? — А как, Александрович? — Ребенок критически оглядывает кота, констатирует: — Не похож. Кот начинает активно вырываться, и ребенок ссаживает его на стул. Впрочем, там Тимофей не задерживается. Он перебирается на стол, сбрасывает на пол чайную ложку, сам прыгает следом, отвлекается на украденный ранее сухарик, пытается прихлопнуть собственную тень. Ребенок роется в холодильнике, ойкает, когда Тимофей решает вскарабкаться по его ноге, что-то ему сердито выговаривает, и я вдруг понимаю, что вот эта ворчливость — признак того, что ребенок наконец чувствует себя как дома. Уютное такое, совсем не колючее недовольство. А еще мне приходит в голову, что из него получился бы отличный старший брат, и от этого становится грустно. Если бы жизнь была справедливой… Но я тут же одергиваю себя. Никаких «если бы». Здесь и сейчас у нас всё прекрасно. — Какие у тебя планы на выходные? Ребенок пожимает плечами, продолжает деликатно отодвигать стаканчик с йогуртом от загребущих кошачьих лап. Мне хочется повыспрашивать насчет школы, друзей и вообще, но я сдерживаюсь. Захочет — сам расскажет. — Поможешь мне? — Угу. Ребенок сдается, позволяет Тимофею окунуть рыло в йогурт, с небольшим опозданием спрашивает: — А что надо делать? — Убрать листья, подготовить место для костра, потом бревна распилить… — Ого. — Угу. Я понимаю, что надо уточнить: — Это если у тебя время есть. — Есть. После завтрака мы вооружаемся граблями. Убирать листья не так уж и трудно, но муторно: постоянно приходится прерываться, едва не споткнувшись о кота. — Как он может быть везде одновременно? — жалобно вопрошает ребенок, глядя, как Тимофей с разбегу крушит результаты его трудов. — Кот, — пожимаю плечами я. У ребенка, наверное, никогда не было котов. Ничего, привыкнет. Тимофей пытается вскарабкаться на дуб, а мы потихоньку перемещаемся к лестнице. Ребенок вдруг отбрасывает грабли, нагибается, разгребает листья, поднимает что-то с земли, выдыхает: — Не задел. На ладони у него сидит красивая жирная жаба. Я подхожу поближе, и ребенок спохватывается: — Она ядовитая, да? Ух, сколько же я дров наломал. На всю жизнь хватит. Ребенок думает, что ему влетит за то, что он поднял с земли эту несчастную жабу. Он не забыл гадюку, разумеется, не забыл… — Надо ее куда-то спрятать, пока кот не облизал, — продолжает ребенок. Мне становится отвратительно стыдно, что я подумал, будто он подумал… Тьфу. Вечно я себе напридумываю. — За сарай отнеси. Я отвлекаю кота прошлогодней шишкой, пока ребенок занимается эвакуацией жабы. Потом мы снова беремся за грабли. — А вдруг… Ребенок рассматривает кучи листьев, сложенные на месте будущего костра. — Что? Он смущается и совсем тихо договаривает: — Вдруг там еще жабы, а мы их подожжем? Я собираюсь заверить его, что жабы успеют выбраться, что у них инстинкты, что никто не пострадает. Но вместо этого говорю: — Ладно, давай не будем ничего жечь. Только тогда ты мне поможешь строить компостный ящик.