Худший случай

Он опаздывает. Я смотрю на часы, потом на телефон. Самое время заглянуть в приложение, самое время позвонить… Куда он подевался? Если бы что-то случилось, он позвонил бы, так? Если бы смог. Или нет? Может, мне почудилось это доверие, может, он специально усыпил бдительность, а сам… Нет, хватит фантазировать. Не так уж он и опаздывает. Обещал вернуться не позже шести, а сейчас еще только без десяти. Просто обычно он возвращается на полчаса раньше обещанного, будто боится опоздать, боится, что я его запру в доме и никогда никуда не пущу. Или это всё — снова проекция? Надо будет сходить к Доценту. Звякает уведомление. Пришел. В двери поворачивается ключ, Тимофей вприпрыжку несется в прихожую и через минуту возвращается — верхом на плече ребенка. Я смотрю на настенные часы — без двух минут шесть. И ребенок тоже поворачивается к часам, перехватив мой взгляд. Недоуменно хмурится. Хочу спросить, где его носило, но не могу, не имею права. Он вернулся вовремя. — У нас есть пластырь? Я тут же сканирую ребенка взглядом, пытаясь с ходу обнаружить все его жуткие травмы. Он услужливо демонстрирует мне ободранную ладонь: — Упал. Я встаю, беру его за руку, рассматриваю рану. — Надо было сразу промыть. — Там негде. — Там? — В парке. — Садись. Он ссаживает на диван кота, потом садится сам. Кот тут же тянется усатой мордой к раненой ладони, неодобрительно фыркает. — Согласен, — говорю я, копаясь в аптечке. — Как будто я специально, — сердито бормочет ребенок. — Под ноги надо смотреть. — Так вся жизнь мимо пройдет, если только под ноги… Я решаю не влезать в эту дискуссию. Осторожно смываю подсохшую кровь и грязь, пытаюсь вытащить глубоко засевший осколок гравия. Ребенок недовольно кривится, но молчит. Интересно, он хоть сам упал? Его не толкнули? А вдруг этот его Игорь ему никакой не друг? Может, у них там какие-нибудь дикие игры для демонстрации власти. «Ты мой раб», например. Или эта, в которой руку трут резинкой до крови. Или… Только у него уж очень цветущий вид. Вот сейчас ему больно, но это второстепенно, в основном-то он… счастлив? Пожалуй, да. Я еще раз промываю рану, заклеиваю ее пластырем. Вообще-то на воздухе зажило бы быстрее, но ему же еще этой рукой домашку делать… — Много задали? — Как обычно. Закрываю аптечку, снова открываю, достаю дезинфицирующие салфетки и пачку пластыря: — Положи в рюкзак, мало ли. — Угу… Ребенок поднимается, стряхивает с себя Тимофея. — Ужин почти готов, — говорю я. — Угу. Я переоденусь. Только сейчас я замечаю, что у него порвана штанина. Наверное, и колено разбил, но его уж пусть сам обработает. Тем более, что салфетки и пластырь я ему дал. После ужина ребенок делает уроки, а я перевожу. Тимофей долго не может решить, кого из нас ему донимать, но в конце концов выбирает ребенка: ловить карандаш и атаковать шуршащие тетрадки всё же интереснее, чем наблюдать за мигающим курсором. Ребенок недолго думая запихивает кота в просторный карман своей кенгурухи. Это неожиданно помогает, потому что в поле зрения Тимофея теперь шнурок от капюшона. — Он вообще спит когда-нибудь? — спрашивает ребенок, снова погружаясь в геометрию. Кот самозабвенно грызет кончик шнурка. — Ночью — точно нет. Тимофей, будто желая показать, как мы к нему несправедливы, засыпает прямо в кармане. — Не буди его, — прошу я. Ребенок доделывает уроки, аккуратно стягивает с себя кенгуруху прямо вместе с котом, кладет ее на журнальный столик. Тимофей не просыпается, только крепче прижимает к себе шнурок. — Включить кино? — Угу. Разумеется, он засыпает посреди завязки, и я досматриваю фильм в одиночестве. Возвращаюсь к переводу, стараясь не слишком громко стучать по клавишам. Обещаю себе не заваливать ребенка всякими строительными проектами, потому что он и так выматывается за день. Уже третий раз за неделю вот так вырубается. Кажется, я слишком сильно щелкаю пробелом, потому что ребенок открывает глаза, ошарашенно озирается, пытаясь сообразить, как он здесь очутился, потом встает, пихает в рюкзак учебники и тетради, тащится к себе. Сейчас забросит рюкзак в угол, пойдет в ванную, обязательно уронит в раковину тюбик с зубной пастой… Ну вот, грохот подтверждает мою догадку. Надо будет прибрать на полках. Вся эта предсказуемость наполняет меня каким-то непонятным теплом. Я наблюдаю, как Тимофей выползает из кармана и крадется прочь. Просочится в комнату, спрячется под кроватью, а ребенок будет потом удивляться, как кот оказался у него на лице. Потому что дверь надо закрывать, Алексей. Даже когда идешь в ванную.