Худший случай

— Мы же в субботу ничего не делаем? — спрашивает ребенок. — А что? Мы с ним пытаемся подлатать старый брезент, чтобы соорудить навес для дровокола. Лето обещает быть дождливым, нужно подготовиться заранее. — Ну, просто… Мы с Игорем в парк собирались. Мне становится тревожно до тошноты. Хочется спросить, какие именно отношения у него с этим Игорем, но я не смогу. Не смогу сформулировать, чтобы он меня правильно понял. Чтобы не замкнулся в себе, не испугался… Я же до сих пор не знаю, почему именно к нему пристали те трое. А вдруг поэтому? Вдруг он с этим Игорем за ручку ходит — в лучшем случае? Вдруг это еще кого-нибудь выбесит, вдруг… Но ему же нравилась та учительница?.. Я ее загуглил, не удержался. Красивая, глаза такие… испанские. На маслины похожи. Я не знаю, как это работает. Может, осознание ориентации приходит позже, может, он вообще би. Но не могу же я прямо сказать ему, что беспокоюсь? Не из-за самого факта, но из-за того, что кому-то другому это может не понравиться, что мне снова придется ехать в морг, но на этот раз… — Нет, — говорю, — мы ничего такого в субботу не делаем. Мне еще перевод закончить к воскресенью. Тебя отвезти? — Не надо, я на автобусе. Конечно. На Игоря мне смотреть не положено. Ну и ладно, обойдусь. Как будто я его не нагуглю в случае чего и не повыдергаю ему руки-ноги. Может, как раз поэтому и не положено? Хм. В субботу ребенок соскакивает неожиданно рано, плещется в ванной, потом заявляется на кухню. Одет он в затертые джинсы и любимую серую толстовку, и я начинаю сомневаться в правильности своих гипотез. Нет, я не думаю, что гей обязан быть манерным и носить боа из розовых перьев, но на свидание так не одеваются, правда? Хотя что бы я понимал в свиданиях. — Что будете делать? — спрашиваю я, пока он сооружает себе бутерброд. — Не знаю, Игорь не сказал. Я наблюдаю, как он пытается отобрать у кота свои наушники, как сдается и играет с ним, отложив в сторону бутерброд. Какие свидания, что я там себе нафантазировал? Он же еще совсем дитя. — Когда вернешься? Он растерянно поднимает голову: — Не знаю. — Давай не позже семи тогда. — Угу. Чем я думаю? Это же почти одиннадцать часов неизвестности. За это время его сто раз продадут в рабство и распотрошат на органы. Это… Это его заслуженный выходной. Я должен привыкать к его свободе. Он и так вкалывает целыми днями, пусть отдохнет. Я привычно сую ему деньги, отмахиваюсь от скомканной благодарности, говорю: — До вечера. Звучит сухо, но что мне полагается сказать? Пожелать ему приятного дня? Удачи? Чёрт его разберет. Я хочу, чтобы он хорошо провел время и вернулся домой целым и невредимым, но не вслух же это говорить… Я наблюдаю, как он сбегает по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Не через приложение наблюдаю, а вживую, с террасы. И он оборачивается и машет не в камеру, а лично мне.