Худший случай

Я вытаскиваю из сарая садовую мебель, чищу ее от паутины и трухи — снова шершни гнезда под потолком вьют, надо что-то с этим делать — и расставляю на траве. Надо будет затащить всё на террасу. Или лучше оставить здесь? Давно хотел построить беседку, может быть, в этом году соберусь. Да, точно. Вместе с ребенком построим. Сделаем частично черепичную крышу, а частично — деревянную решетку, чтобы по ней ползло какое-нибудь вьющееся растение. Может, дикий виноград или хмель? Будет красиво. Тимофей путается под ногами, грызет ножку ротангового кресла, возмущается, когда я прошу его прекратить. На перевернутый вверх ногами круглый столик садится крапивница, и кот несется ее ловить, обезумев от счастья. Прижимает растопыренные лапы к столешнице, приподнимает их, разочарованно разглядывает пустоту. — Что, — говорю, — не поймал? Кот обиженно фыркает. — Ну, не всё сразу… И вообще, бабочка тоже хочет жить. Кот возвращается к ножке кресла. Ее ловить удобнее, она не убегает. Интересно, где бы он сейчас был, если бы я не поехал тогда за ребенком? Кстати о нем. От резкого звонка кот подпрыгивает, изображает из себя верблюда и боком уносится в дом. Я подношу к уху телефон и спрашиваю: — Нагулялся? — Можете меня забрать? — спрашивает ребенок каким-то очень странным голосом. Что-то не так, что-то не так, что-то не так. Паника бьется жилкой где-то в районе левого виска. Почему именно там? — Что случилось? — Я не специально, я… мы… в общем… — Он замолкает, потом продолжает: — Я не подумал. Но я же даже… — Дай сюда, — перебивает его кто-то. Чужой голос становится отчетливее, рявкает в трубку: — Следить надо за своими ублюдками малолетними! — Вы кто? — Я кто? — Судя по голосу, незнакомый человек пучит глаза в приступе удушья на почве гнева. — Я — жертва! Оно мне надо, чтобы всякие… Пауза. Обладатель голоса явно собирается с мыслями и сообщает уже спокойнее: — Я в тюрьму не собираюсь. — В тюрьму? — тупо переспрашиваю я. Я уже ничего не соображаю. — Так, погоди, — настораживается вдруг голос. — Ты ему отец или что? — Или что. Дядя я ему. Абсурд. Сон. Так не бывает. Не должно быть. Всё было хорошо. — Так и знал! Вот паразит, я ж тебе говорил, родителям звони, — шипит голос куда-то чуть в сторону. — Всё правильно, — говорю, — я его ближайший родственник. Что случилось? — Ближайший? Других нет, что ли? — Нет. Что случилось? — повторяю я. — Под колеса он мне кинулся, чуть сердце не остановилось. Ребенок на заднем плане мямлит что-то в свое оправдание, и незнакомец угрюмо соглашается: — Ну, свернул. И что? С моста прыгать собирался на своей досточке. Это ж надо настолько не иметь мозгов, а? Я подвисаю на слове «досточка», пытаясь сообразить, что под этим подразумевается. И снова мост. И колеса. Значит, дорога? Другой мост? Я о чем-то спрашиваю, слушаю ответ, а сам уже захожу в дом, распихиваю по карманам ключи и документы, запираю дверь, бегу к машине. Значит, этим они с Игорем занимались в парке. Отсюда его усталость, отсюда недавняя ссадина на руке. Упал! Со скейта упал. Интересно, часто они так развлекаются? Может, мой несчастный собеседник — просто первый, кто их поймал? Я чувствую, как во мне всё закипает. Снова и снова рисую себе красочные сцены всевозможных падений с участием ребенка, скейта, мостов и машин. И гроб — я знаю, как ребенок будет выглядеть в гробу, я видел обоих его родителей мертвыми, моему мозгу ничего не стоит совместить две картинки в одну. Какого чёрта? Я перекроил всю свою жизнь ради него, а он… Убью. Пальцы впиваются в руль. Хочется сжать кулаки еще сильнее, но не получится, и от этого становится досадно. Надо сбавить скорость, мало ли. Вдруг и мне под колеса кто-то кинется? Не кинется. Единственный малолетний идиот, способный на такую глупость, уже схвачен и ожидает… …расправы? Надо успокоиться. Как тут успокоиться? Он специально. Назло мне. В глаза врал. Я ведь действительно его убью… Счастье, что я еще не на месте. Есть время взять себя в руки. Я стараюсь дышать ровнее. Скорость убавить не получается — я просто не могу растягивать пытку. Мне надо доехать, надо оборвать эту дрожащую от напряжения струну. Они оказываются на условленном месте: припаркованная кое-как бордовая «тойота», рыхлый пучеглазый водитель, скейт и ребенок. Ребенок не поднимает головы. Водитель, уже явно успокоившийся, смотрит на меня с сочувствием. — Извините, — говорю я. Жду продолжения речи об остановившемся сердце, но водитель, кажется, уже выговорился. Он молча машет рукой, передает мне ребенка и идет к своей машине. Мне хочется запустить руку в темные кудри, намотать их на кулак, дернуть, сделать больно. Нельзя. Надо держаться. Ярость пройдет. Не удерживаюсь, беру его за шкирку и заталкиваю в машину — слишком грубо, как будто давлю сопротивление, которого нет. Стараюсь не стискивать руль слишком сильно. Если расслабить тело, то и сознание тоже расслабится. Нельзя же вечно держать напряжение… Или можно? Не терять контроль. Я и не теряю. Я рассуждаю здраво — о том, что кресло возвращается в список альтернатив. Нет, альтернативы были до этих выкрутасов со скейтами и мостами. Сейчас других вариантов нет. Очевидно, что без порки его воспитывать не получается. Почуял свободу — и нате вам. Ничего, разберемся. Расставим на место все рамки — и пошел он к чёрту, этот Доцент. Ребенок бросает на меня виноватые, настороженные взгляды, но тишину не нарушает. Правильно, не надо. Я сейчас от любой мелочи взорвусь. Плевать, пусть надуется, пусть замкнется в себе, пусть сидит в своей комнате, как раньше. Я хотя бы буду знать, что он живой. Блин. Знает же, каково мне было в морге… За что он так со мной? Что я ему сделал? Уже припарковавшись во дворе, я вдруг соображаю, что не было никакого Игоря. Это всё — часть грандиозного обмана. Он использовал против меня мое чувство вины, притворился, что наконец завел друга, а всё ради того, чтобы шляться по городу со скейтом и кидаться под машины. Он хочет сдохнуть. Ему плевать на меня. Я выдергиваю его из машины за шкирку и волоку до самой двери, не ослабляя хватку. Ярость находит крошечную лазейку в этой возможности стиснуть, вцепиться, сжать изо всех сил. Это же только одежда, это допустимо... Не только допустимо. Необходимо. Я не могу всё держать в себе. Надо всё-таки разжать руку. Тем более, что дверь уже заперта, он не сбежит. Слова не идут. Он и так должен понимать, насколько разочаровал меня, насколько подвел, насколько… Оказавшись в прихожей, он вдруг оживает, срывается с места, в панике бежит к себе в комнату — будто боится меня, будто это я всё делаю не так, будто я виноват. Я кидаюсь следом за ним. И теряю контроль.