Худший случай

Прямо здесь. Сейчас. Невыносимо. Коробочка на полке, достать, распаковать. Искромсать вдоль и поперек, чтобы наверняка, чтобы без шансов… Нельзя. Не думать. Не думать. Вон из дома, невозможно здесь. Нельзя. Ныряю в темноту. Выныриваю у заброшки. Сюда он меня привел, когда… Надо было сразу выкинуть этот поводок. Почему он вообще лежал на комоде, как оказался в моей руке? Не может быть, чтобы я это специально… Это вообще не я. Но память безжалостна. Она показывает мне всё. Я вижу, как ворвался в комнату, как пихнул ребенка на кровать, как огляделся и схватил с комода поводок. Я не хочу помнить, с какой силой хлестал этим несчастным поводком, чтобы ярость, отравляющая меня изнутри, наконец ушла. Не хочу слышать криков и мольб, не хочу видеть, как он барахтается, пытаясь вырваться, а потом затихает. Но всё это окружает меня, нарастает, будто кто-то постепенно прибавляет звук и четкость. Я вспоминаю, как ко мне вернулись мысли. Я подумал… Я подумал, что всё же убил его, убил и даже не заметил, еще какое-то время избивал труп, потому что остановиться не мог. И от этой мысли я наконец пришел в себя, бросил поводок, будто обжегшись, и… Не буду больше ничего вспоминать. …и он поднял голову, посмотрел на поводок и… Хватит. Пожалуйста, хватит. Я так не могу. «Зачем вы так, я же никогда вас не прощу…» Я сжимаю руками голову, но этот хриплый шепот не желает никуда деваться. «Зачем вы так, я же никогда вас не прощу…» Я не могу чувствовать и его боль тоже, мне моей хватает. Нет, очень даже могу. Я с обеих сторон сразу, это слишком много, слишком интенсивно, слишком… Я толкаю трухлявую дверь, захожу, осматриваюсь. Вот здесь лежала и жалобно скулила Ника. Я позволил ребенку взять ее, я наблюдал, как она умирала, а теперь… Зря я бросил поводок. Надо было взять его с собой. Перекинул бы через балку — и всё, дело сделано. На ремне хрен повесишься, длины не хватит, чтобы как следует закрепить. Может, поискать в багажнике веревку? Бросаю взгляд на белеющий в углу прямоугольник. Нагибаюсь, поднимаю его, разворачиваю бумажку. Ребенок не соврал. Лезвие действительно так и лежало тут, дожидалось меня. Ржавое. Будет столбняк… Я фыркаю. Абсурдные мысли. Какой столбняк, если я умру? Ох, ребенок. Спасибо тебе, что оставил для меня этот выходной билет. Я не заслужил. Всё складывается так гармонично, что я не могу не восхититься. Я сломал всё, что могло быть сломано, и сейчас наконец сделаю необходимое. И всё завершится. Только я не могу. Машина припаркована совсем рядом. Меня найдут. Нельзя рисковать. Это мне всё кажется правильным, а каково будет ребенку? Нельзя, чтобы он узнал, нельзя, чтобы винил себя за лезвие. А он будет, потому что он хороший. Я кладу лезвие на место. Может быть, я всё же вскроюсь. Надо, чтобы ребенок знал, что не его лезвием. Может быть, его будут терзать сомнения. Может, он придет сюда. Надо, чтобы он нашел лезвие там, где оставил, чтобы не думал, что подал мне идею. Выхожу из дома, снова сажусь за руль. Сцена избиения до сих пор стоит перед глазами, но теперь она чуть менее невыносима, потому что есть шанс на искупление. Сейчас я всё обдумаю, всё сделаю правильно — в первый и последний раз. Звякает уведомлением мобильник, и я отключаю звук. Я не могу сейчас смотреть записи с камер, не могу рисковать встретиться взглядом с ребенком даже через экран. Сначала я еду к реке. Утопиться в ней в принципе возможно, но я не представляю толком, как это делается. Ну, прыгну, а дальше что? Инстинкты же заставят плыть… Да и не хочется осквернять одно из любимых мест ребенка. Подумав немного, я прихожу к выводу, что сгоряча действовать не надо. Боль поутихла, превратилась в тупую пульсацию. Она со мной, но меня греет осознание того, что выход близко. Я только спланирую, чтобы всё прошло гладко… Захожу в аптеку, рассматриваю лекарства на прилавке. Чёрт его знает, чем лучше травиться… Может, скупить всё, чтобы наверняка? Если принять всё сразу, должна отказать печень. Наверное, это будет мучительно, но так мне и надо, заслужил. А вдруг откачают? Запрут в дурке и не позволят повторить попытку. Запрут навсегда, я буду валяться на кровати, к которой меня привяжут, и слушать хриплый шепот: «Зачем вы так, я же никогда вас не прощу…» Значит, надо сделать так, чтобы не откачали. Уединиться. Может, в лесу? Так там толпы шашлычников сейчас, найдут. Я заезжаю в ближайшую гостиницу, снимаю номер. Хватит мне ночи, чтобы умереть? Должно хватить. На всякий случай оплачиваю три ночи. Номер отвратительно похож на тот, который мы снимали, когда ездили хоронить Таню. Вспоминаю, как составлял список дел. Здесь тоже есть ручка и блокнот, и я сажусь за хлипкий откидной столик, чтобы составить план своей смерти. Иллюзия была бы полной, если бы на кровати лежал всхлипывающий во сне ребенок. Но я и так слышу его в своей голове. Разумнее всего было бы начать с самого сложного: с прощальной записки. Я зависаю. Нужна ли приветственная фраза? Или ограничиться просьбой в моей смерти никого не винить? Всё это было ошибкой, мне не надо было отвечать на Танин звонок. Но прошлое исправить нельзя, остается позаботиться о будущем. Я пишу, зачеркиваю, вырываю лист. Ничего. Блокнот довольно толстый, а впереди у меня весь вечер.