Тайна профессора Хайне

      — Ты действительно  нравишься мне, Хайне, — смущенно пробормотал Виктор, заливаясь густым румянцем.        — Я предполагал, — обезоруживающе просто произнес Виттгенштайн. Он будто и не стыдился вовсе, только легко покрасневшие скулы выдавали его. Не будь он немного подшофе, он бы никогда не сказал ничего подобного. Как, впрочем, и Виктор.        — Раз так, то почему молчал? Издевался? Нравилось смотреть, как я мучаюсь? — с легкой обидой в голосе спросил принц.        — Нет. Думал, что ошибаюсь или мне кажется, — немного подумав, Хайне оперся лбом на грудь Виктора, и уже неуверенно продолжил:       — Разве так может быть, чтобы одному мальчику нравился другой мальчик?        Граннцрайх был готов простить Хайне все его прегрешения, стоило ему лишь почувствовать тепло его хрупкого тела рядом.       — Впрочем… — Хайне поднял янтарный взор. — Мне глубоко наплевать. Ты… Тоже кое-что значишь для меня. Многое. Больше, чем я могу сказать и чем ты можешь представить.       Такого признания для Виктора было достаточно. Он снова впился в губы Виттгенштайна, а когда тот стал инстинктивно отвечать, углубил поцелуй и проник кончиком языка в его рот. Хайне вздрогнул всем телом, вцепляясь маленькими пальцами в рубашку Виктора. Пока не кончился воздух, оба они наслаждались друг другом, неопытные, но искренние до самых потаенных недр своих юных душ.       На их счастье трава на холме была мягкая, ночь — теплой, а место, где они самозабвенно предавались чувствам, совершенно безлюдным.       Виктор обхватил Хайне за плечи и с мягкой настойчивостью повалил на землю, на что тот осторожно заметил:       — Я никогда не занимался ничем подобным. Было дело, какой-то подонок пытался меня лапать, он заплатил за это разбитым носом, а я сбежал. Ты же не будешь так, правда?       — Я и сам совсем неопытен. Но ты мне доверяй, пожалуйста, Хайне, — Виктор заправил за ухо юноши выбившуюся огненную прядь и трепетно поцеловал друга в шею.       Виттгенштайн млел под прикосновениями принца, вздрагивая всякий раз, когда мягкие губы касались особенно чувствительных местечек на теле. Но пока не давал ни одному стону сорваться с уст — слишком привык подавлять любой внутренний порыв.       Виктор же хотел услышать Хайне, жаждал узнать, как меняется его спокойный голос, когда тот стонет от наслаждения.       — Что ты… М-м-м!.. — Виттгенштайн прервался на начале фразы и едва не отпихнул от себя Виктора, когда тот сжал оба его соска прохладной тканью перчаток, такое невыносимое удовольствие охватило тело. Если до этого он был только слегка возбужден, то сейчас стояк больно упирался в ширинку брюк.       — Сними их к черту, — почти зло шепчет Хайне, сам начиная стягивать с рук принца белоснежные перчатки.       — Потихоньку теряешь самообладание, — удовлетворенно хмыкает Виктор. Он играется и не дает Хайне исполнить желаемое до конца: одну руку ему удалось оголить, левую, правая же осталась в перчатке. — А если не сниму? Тебе же приятно.       Принц довольно щурится — он уверен, что Хайне доставляет удовольствие контраст между холодной тканью и разгоряченным телом. Виттгенштайн снова сжимает губы до побеления. Сдерживается, правда, из последних сил.       — Значит, будем играть по твоим правилам, — негромко произносит он, довольно жестким движением берет принца за бедра и сдергивает с него брюки и белье, предварительно несколькими отрывистыми движениями расправившись с ремнем.        Неумело обхватывает в кольцо из пальцев его возбужденную плоть и проводит сверху вниз, Виктор отвечает сдавленным стоном. Дрожащей рукою Виттгенштайн пытается сделать так, как было бы приятно ему самому: оголить головку и провести по ней кончиками пальцев. Виктор такой же чувствительный, как Хайне и предполагал, его отзывчивое тело выгибается навстречу любой ласке.       — Боже мой, Хайне… — принц сейчас стоял на коленях, нависнув над хрупким телом друга. Все в нем казалось ему невероятно красивым: и узкие плечи, и тонкие, изящные ключицы, и плоский живот, внизу которого виднелась рыжеватая полоска волос.       — Один-один, — бормочет Виктор, в свою очередь тоже освободив Виттгенштайна от штанов. Он толкается вперед и задевает своим членом член Хайне, а потом гладит их обоих сразу. Медленно, тягуче, растягивая удовольствие, и ведь знает, подлец несчастный, что его друг на пределе.       Тогда Виттгенштайн и сдается, стонет хрипло и протяжно, и умоляет почти фальцетом:       — Быстрее, пожалуйста, быстрее…        Виктор готов кончить только от того, каким стал обычно низкий голос Хайне, который ни капли не соответствовал его детской внешности. Но он не поддается — из интереса, как поведет себя его рыжеволосый друг. Ласки все такие же неспешные.       — Виктор! — Виттгенштайн привстает и больно кусает принца за плечо, почти до крови, правда потом, в качестве извинения, зализывает укус, прижимаясь лбом к его руке. Сил терпеть эту сладостную пытку у него уже нет сил. В голове вместо мыслей спутанный ком, а смысл у них лишь один — Виктор.       Граннцрайх запускает пальцы в спутавшиеся волосы Хайне и несколькими стремительными движениями доводит их обоих до конца.       В первые несколько секунд им ужасно неловко. Оба не знают, как теперь вести себя, и кто они теперь друг для друга. Друзья? Любовники? Или, может, все это было глупой ошибкой, пьяным помешательством?        — И что же теперь? — вдруг задал странный вопрос Хайне, глядя прямо принцу в глаза. Не было понятно, что он имеет ввиду, но Виктор понял. Граннцрайх мог бы поклясться, что видит во взгляде Хайне потаенный страх — страх быть отвергнутым.        — Теперь — мне не надо будет каждый раз подавлять желание тебя поцеловать.       Виттгенштайн тяжело выдохнул через рот. Он лежал совсем неподвижно, прижавшись к теплому телу рядом.       — Я думал, ты меня трахнешь, — немного вульгарно — совсем не в своей манере — сказал он и откинул со лба прилипшую челку.       — Не пойми меня неправильно: твое тело очень маленькое. Я бы сделал тебе больно, — объяснил Виктор и тихо шикнул, когда друг — или уже больше, чем друг? — куснул его за ухо.       — Я не ребенок.       С минуту они молчали, пока Виктор не произнес смешливо:       — У тебя, оказывается, есть веснушки… Совсем маленькие, но они есть.       Хайне прикоснулся рукой к своей щеке, удивленно щурясь. У него никогда не было нормального зеркала, чтобы хорошо разглядеть, как он выглядит. Он знал только, что рыжий, как чертенок, и что совсем плохо выражает эмоции на лице.       Они бы лежали так вечность, но трава, увы, далеко не кровать в королевских покоях. Вскоре лежать стало неудобно, да и времени прошло много.       — Не подскажешь, который час? — Виктор приводил себя в порядок, когда вдруг понял, что, если его отсутствие во дворце заметили, то точно уже ищут. А это было бы совсем не кстати.       — Без четверти десять. А что?       Граннцрайх охнул:       — Да так. Пойдем, у нас еще есть время погулять на фестивале.