***
— Пропустите меня! — небезызвестный нам юноша в бинтах силой пытался прорваться сквозь стражу, охранявшую одиночную камеру Центральной Тюрьмы Граннцрайха. Выглядел он донельзя взволнованным: бледный, с всклокоченными волосами и блестящими от возбуждения глазами. — Ваше Высочество, но Вы же еще не оправились от ран… К тому же, зачем Вам видеться с преступником? — неуверенно сказал в ответ охранник. — Да пропустите же! Это приказ! Охрана была вынуждена подчиниться. Еще никогда не видели они улыбчивого, учтивого со всеми принца настолько разозленным. Наконец, скрещенные копья разомкнулись, и юноша смог пробраться в узкое темное помещение. Сквозняк ледяной волной скользнул по ногам: в камере было зябко, а пахло сыростью. Сквозь неширокий оконный проем, заколоченный решеткой, внутрь пробивался серебристый свет луны. Лица Хайне Виктор не увидел. Зато еще издали разглядел его маленькую, сгорбленную фигуру, стоящую на коленях. Тут же он кинулся к другу, забыв обо всем ином. — Хайне! Виттгенштайн остался совершенно недвижим, только губы его, в лунном сиянии выглядевшие совсем побелевшими, легко шевелились. Теперь Виктор увидел, что глаза Хайне закрыты, а руки сложены в молитвенном жесте. Виктор присел и осторожно накрыл своими руками его маленькие холодные ладони. — Прости, прости, что тебе пришлось так долго меня ждать… Виттгенштайн вздрогнул, открыл глаза, несколько секунд осознавал, кто перед ним, потом отшатнулся назад. — Ты… Вы… В общем, мне очень жаль, что так случилось, Ваше Величество, — заплетающимся языком выговорил Хайне, а после склонился в поклоне. — Ты дурак? — увы, Виктор не смог сказать ничего более вразумительного. — Но вы не представляете, как я рад, что вы живы, — словно не услышав принца, негромко продолжил Виттгенштайн, не поднимая головы. Вместо ответа Виктор рывком, как в самый первый раз, притянул друга к себе и стал без остановки бормотать: — Не обращайся ко мне так, пожалуйста, Хайне. Прости, что не сказал раньше, я не знал, я ужасно боялся, что ты это не примешь. Я бы просто не вынес, если бы мы перестали общаться. Черт, как же долго я был в беспамятстве… Виттгенштайн долго молчал, боясь прижаться к Виктору крепко, чтобы не причинить ему боли. Меньше всего на свете он хотел причинить боль этому невероятном человеку. А в глазах самого принца это выглядело так, словно Хайне до сих пор на него злится. — Посмотри на меня, Хайне. Пожалуйста, — почти прошептал Виктор. Он чувствовал себя ужасно виноватым за все это дурацкое происшествие и заключение друга в темницу. А еще было немного страшно, что теперь скажет Виттгенштайн. Неожиданно Хайне первым пошел на контакт, боязливо прикоснувшись к пальцам Виктора. Тот сразу же крепко сжал его руки в своих, не дав и шанса вырваться. — Спасибо тебе, Виктор, за все, — на большее выдержки Виттгенштайна не хватило. Он прижался сухими губами к тыльным сторонам рук Виктора, и лишь спустя мгновение тот запоздало понял, что обжегшие кожу капли — это слезы Хайне.Глава_3 "Надежда"
12 января 2020 г. в 00:03
Сколько Хайне себя помнил, он не позволял себе плакать. Конечно, в далеком детстве он ревел, как и все малыши, но жизнь на улице очень скоро отучила его лить слезы по пустякам.
Последний раз, когда он по-настоящему плакал — когда умерла Гарриэт, самая старшая из детей-беспризорников, оказавшихся на улице по воле злого рока. Она была кем-то вроде их предводителя и заботилась о ребятах, как могла, самым маленьким заменяла маму.
Как-то в промозглую февральскую ночь Гарри сильно простыла, кашель перерос в воспаление легких. Девочка угасла быстро. Дети не могли похоронить ее, как следует, на кладбище, а потому сам Хайне с несколькими ребятами постарше сами вырыли ей могилу. Это воспоминание больно врезалось в память: как болели ладони, стертые до мозолей о черенок лопаты — промерзшую землю сложно копать — и как слезы, горячие и горькие, обжигали на холоде щеки.
Так как Хайне был следующим по старшинству после Гарри, а ему было двенадцать, он занял ее место. По своему желанию, разумеется. Хайне учил детей всему, что знал сам: как воровать, как скрываться от стражников, в общем, основам правил выживания на улице. Дети его любили и уважали, Хайне отвечал им тем же.
После смерти Гарри Виттгенштайн был уверен, что уж больше никогда не будет так долго реветь. Глупая была мысль. Ведь слезы не всегда есть признак слабости. Может, ты просто кого-то сильно любишь. Правда, понял он это намного позже.
Едва стражники приволокли Хайне, обессилившего от боли и злобы, в тюремную камеру, и грубо втолкнули внутрь, на него мигом навалилось осознание, на чьих плечах лежит вина за случившееся.
Не будь там Хайне, Виктору бы никого не пришлось бы прикрывать своей грудью. Не пригласи Хайне Виктора сегодня гулять, ничего бы не случилось.
Не познакомься Виктор с Хайне, ему бы не пришлось погибнуть так глупо и бессмысленно.
Больно стало почти физически. Виттгенштайн сжал губы до побеления и стукнул кулаком по каменному полу темницы. Вернее, сразу двумя кулаками, наручники не позволяли двигаться свободно. Облегчения не пришло, только руки тупо засаднило.
И тогда Хайне наконец позволил себе заплакать по-настоящему. Скорчившись в углу в комок, он мечтал только о том, чтобы все это оказалось дурным сном.
Наутро его допрашивали. Он сидел напротив высокого мужчины в форме, и рядом с ним казался словно еще меньше, чем он есть.
— Как посмел ты покушаться на жизнь наследного принца, щенок?
Хайне молчал, но взгляда не опустил. Ему не было страшно: он знал, что не совершал никакого покушения, однако сил оправдываться не было. Да и желания — тоже.
— Молчишь… Ну молчи. Вот доказательство, — военный вытащил из кармана часы Виктора, пропажу которых Виттгенштайн в пылу погони даже не заметил.
— Ты украл их у принца, а после, когда тот попытался их вернуть, напал на него и подверг смертельной опасности, — мужчина угрожающе хлопнул рукой по столу и рявкнул:
— Признаешь ты свою вину или нет?
Хайне, закусив изнутри щеку, ничего не ответил.
Лицо обожгла сильная пощечина, от которой мальчишка чуть не свалился со стула. После бессонной ночи силы были совсем на исходе.
— Бросьте его обратно в камеру!
Во время дальнейших допросов Виттгенштайн также не проронил ни единого слова. Он не защищался — но и не признавал вину. Смотрел на всех исподлобья, с немым укором и чуточку печально. Взрослых такое поведение злило до ужаса, но сломать упрямого мальчишку им так и не удалось.
Мало кто верил, чтобы такой вот дохляк смог нанести серьезные травмы семерым королевским стражникам, но их сломанные руки, ноги, и носы говорили сами за себя. Хайне оставили в тюрьме, обвиняя его в покушении и краже. Звучало смешно, однако до истины никому не было никакого дела.
Вот как неделю Виттгенштайн провел в темнице. Уже на третий день в голову начали закрадываться мысли, что если Виктор и правда принц, о его гибели мигом узнала бы вся страна. Никаких беспорядков не было слышно, а значит — тут внутри зажглась искорка слепой надежды — тот только серьезно ранен, но жив.
Он не мог знать наверняка. Единственное, что было у Хайне, это слабая надежда на то, что Виктор не погиб. Она и стала его спасением, единственной причиной, из-за которой еще стоило жить.
Хайне стал молиться, и он никогда в жизни так горячо не молился, о Викторе. Только о нем. Чтобы Бог, если он есть, спас его, уберег от смерти.
Правда часто, чаще, чем хотелось бы, в голове сами собой всплывали два въевшихся в память ощущения — как тяжело поддаются лопате копья припорошенной снегом земли и как наваливается на сердце непосильным грузом пустота. Только вместо Гарри в голове у Виттгенштайна хоронили Виктора.
Тогда Хайне проваливался в липкое отчаяние. До крови сбивал костяшки пальцев о стены и пол, обезумев от боли утраты, вины и ненависти к себе. А потом силой воли приводил себя в чувство и снова принимался молиться. Он почти ничего не ел, спал настолько мало, насколько мог, а все остальное время умолял небо спасти его друга, стоя на коленях и смиренно склонив голову.
Только бы Виктор был жив.