Тайна профессора Хайне

      Первым отмирает Виктор, не выдерживая такой всепоглощающе-сладкой близости.  Хайне слишком много, он везде, в каждой клеточке тела Виктора, в каждой капельке его крови.       — Все будет хорошо, — принц ловит губами судорожный вдох партнера, нежит, гладит худые выступающие лопатки.       Прибавляет что-то ободряюще-бессмысленное, укладывая его на спину. Острая боль прошибает Хайне насквозь, словно выпущенная руками возлюбленного стрела. И без того спутанная реальность плывет совсем не воображаемо, и, кажется, в уголках глаз собирается влага. Он судорожно сжимается, впиваясь пальцами в горячие плечи напротив. Виттгенштайн знал о боли, но не мог вообразить ее степень. Да и она сама не была похожа на любую другую боль: слишком была глубокой, неожиданной, интимной. Глупо было думать, что такое противоестественное занятие будет приятным.       Хайне не издал и звука. Это совсем немногое, чем он может отплатить любимому — подарить удовольствие через свое страдание. Может, Хайне заслужил, Виктору было больнее, — думает он, — когда ему прострелили грудную клетку.       Как он умудрился при этом не морщиться — сам не знал. Все в порядке. Совсем-не-хочется-скулить-от-разрывающего-ощущения-снизу. Вот-осталось-еще-немного-потерпеть-и…       — Я так не могу, — коротко выдохнул Виктор и отстранился, двигаясь бедрами назад.       — Я же не слепой, Хайне. Это неправильно — через боль.       Виттгенштайн услышал в его голосе жалость и разозлился настолько, насколько позволяло его положение. Не мог терпеть, когда его жалеют.       — Но я хочу, чтобы ты продолжил, почему ты предоставляешь себе право решать? Не учитываешь мое мнение? — выпалил Хайне.       Виктор в ответ скривил рот. Виттгенштайн знал, на что давить: может, и не хотел задевать его, но сделал это инстинктивно.       — Посмотри на меня, — неожиданно жестко произнес Виктор.       Хайне почувствовал на подбородке уверенные пальцы, и приподнял голову, безмолвно подчиняясь. Виктор смотрел отстраненно, без капли похоти. Кудри прилипли к мокрым от пота вискам, беспорядочно обрамляя его лицо. «Он красивый, » — подумал Хайне, беззастенчиво глядя на Виктора, подмечая его взволнованный, нет… испуганный, вид.       — Хайне, ты что, наказываешь себя?       Хайне сжал зубы, впервые в жизни почувствовав, что хочет ударить Виктора. Тот был чертовски прав — и именно за это хотелось врезать ему по лицу. Хайне не принимал его слова — не хотел принимать. Наказать себя — это простейший способ избавиться от чувства вины, которое то угасало, то вспыхивало с новой силой.       По правде говоря, Виттгенштайн не считал себя вправе иметь связь с Виктором. Не бывает так, чтобы человек королевских кровей любил какого-то оборванца, они же не в сказке. Некая болезненная форма зависимости — может быть, но точно не любовь. Хайне подпитывал эту зависимость, не в силах развернуться и уйти. Боялся даже представить, что принесет его возлюбленному больше боли — расставание и продолжение этого безумия. Хайне носил в себе эту мысль очень давно. Она мучила его, но поделиться своими страхами он не мог. Разум подсказывал, что добром это не кончится, но сердце, чтоб его!       Рядом с Виктором он чувствовал себя в безопасности. Мог доверить ему всего себя, любил вопреки логике и здравому смыслу.       Принц, не услышав ответа, коротко вздохнул. Его ладонь проскользила с подбородка на щеку любимого, поглаживающими движениями переместилась на скулы. Хайне прикрыл глаза, наслаждаясь лаской и теплотой родных рук.       — Если ты хочешь, чтобы я намеренно причинял тебе боль, знай, я не смогу.       — Совсем немного, — окончательно сдавшись, прошептал Хайне, еле разлепив сухие губы. — Разве тебе не понравилось, что я не могу и не стану сопротивляться?       Виктору понравилось, и это ощущение напугало его хуже предстоящей коронации. Он всегда считал себя человеком высоких моральных принципов, защищал слабых. Никогда бы не стал обижать никого намеренно. Причинять физическую боль — тем более. И кому — человеку, которого он любил больше жизни?       — Нет, — солгал Виктор.

***

      Принц лежал на постели, считая часы до рассвета, и думал. Хайне дремал у него на плече, не имея привычки засыпать крепко. Совсем скоро он проснется и скажет, что должен идти, а Виктор не станет его останавливать, потому что время, которое они могли уделить друг другу, кончилось вместе с ночью. Как же быстро оно пролетело — все равно что миг.       — Виктор, — сонно пробормотал Хайне, попытался что-то прибавить и прервался на короткий зевок, потеревшись носом о руку принца.       — Так ты не спишь? — устало удивился Виктор.       — Сплю и тебе советую. Виттгенштайн услышал, как Виктор тяжело вздохнул:        — Не выходит. Оба помолчали. Хайне окончательно проснулся, встал, подошел к окну и уселся на широкий подоконник, оказавшийся очень удобным для такого времяпрепровождения. Память услужливо подкинула события почти ушедшей ночи, их небольшую размолвку с Виктором, и вопрос, который остался так и не решенным. Обсуждать все это сейчас не было ни времени, ни желания, однако недосказанность, непонимание и доля обиды острой спицей кололи сердце.       — Ты злишься на меня? Хайне вздрогнул: слишком громко прозвучал голос принца в хрустальной утренней тишине. Не сразу поняв, что он имеет ввиду, Хайне нахмурился.       — Издеваешься? — спросил Виттгенштайн, не оборачиваясь. Так он мог с успехом адресовать свои слова оконному стеклу и не волноваться, что его лицо слишком бесстрастно для разговора о вещах, которые его по-настоящему тревожат.       — Нет, — честно ответил Виктор, подошел к Хайне сзади, положил руки ему на плечи. — Мне показалось, я обидел тебя. Тем, что требую доверия, но сам не доверяю тебе так, как тебе хотелось бы.       «Разве я могу злиться, — подумал Хайне, — Когда он меня касается?». На прикосновения Виктора у него была интересная реакция — как бы он не был зол, тотчас успокаивался. Вначале Хайне не обращал внимания, а когда заметил, решил, что не так уж это и плохо.       — Тебе показалось. Не волнуйся, это совсем неважно, к тому же, тебе надо поспать хотя бы несколько часов перед коронацией, — прохладно заметил Хайне, и, пересилив себя, накрыл руки Виктора своими.       Они оказались непривычно холодными, почти чужими.Виттгенштайн обратил на это внимание: У принца всегда были теплые руки, и это тепло ассоциировалось у него с покоем, безопасностью. Не почувствовав привычного тепла, Хайне напрягся.       — Холодно? Виктор неопределенно угукнул, то ли согласившись, то ли нет. У него было несколько часов, чтобы осмыслить все происходящее; выводы, к которым он пришел, ему не понравились.       — Кажется, я боюсь, — Виктор уперся подбородком в его макушку, периодически нервно и с нажимом проводя большими пальцами от плеч Хайне к лопаткам. — Все это очень непривычно… Для меня, и для тебя тоже. Мне иногда бывает очень непросто. А сегодня, знаешь, я чуть не сорвался на тебе; хожу весь на нервах в последние несколько недель. Не хочу, чтобы это так происходило. Я же люблю тебя.       Хайне беззвучно произнес «о», когда пространные рассуждения Виктора дошли до него.       — Ты имеешь ввиду, что при других обстоятельствах мог бы не остановиться, даже если бы я попросил?       — Я бы мог остановиться слишком поздно.       Хайне чувствовал, что нажим пальцев Виктора усилился, это не было больно или неприятно, скорее ново — раньше принц так не делал. Виттгенштайн знал, что Виктору пришлось очень нелегко в последнее время, и, на самом деле, был бы рад помочь ему. Даже таким ненормальным способом.       — Ты забываешь, Виктор, что я не слабее тебя, — Хайне в одно движение вывернулся из его рук, очень ловко нанес ему несильный удар, спрыгивая с подоконника. Виктор машинально поставил блок; его учили боевым искусством, он как никто должен был уметь себя защитить. Юноши сцепились в коротком, но яростном поединке.       Виктор был выше и превосходил в весе, Хайне же напоминал ласку или лисицу, и уходил от большинства ударов без особого труда. Сам он бил редко, но метко — уличный стиль драки не был похож ни на одно боевое искусство, потому Виктор какое то время был сбит с толка его манерой драться.       Комната явно не была рассчитана на подобные забавы; Виктор чуть не снес лампу с тумбы рядом с кроватью, во избежание разгрома собственной комнаты очень неудачно отклонился и перенес вес не на ту ногу, Хайне воспользовался преимуществом и подножкой свалил его на пол. Они оба упали, Виктор на спину, а Хайне на Виктора.       — В следующий раз, когда будешь загоняться по этому поводу, будь добр, помни: я никогда не дам тебе сделать со мной то, чего я не хочу. Это будет пакт взаимного доверия, — несмотря на резкий тон, Хайне не выглядел разозленным. — Мы договорились?       Виктор несколько секунд бездумно пялился Хайне в лицо, а потом рассмеялся, прикрыв ладонью глаза. Он чувствовал себя вымотанным и счастливым.       — Договорились.

***

      Хайне не любил толпы. А огромное количество людей, собравшееся на площади перед королевским дворцом, иначе было и не назвать. Разномастная и разноцветная, толпа мерно гудела, кто-то с громким и отрывистым голосом пытался навести порядок. Хайне не был среди большинства. Он преспокойно сидел себе на крыше дома, откуда открывался чудесный вид на площадь и королевский дворец. Сверху было видно, что жители постарались одеться в цвета королевства Граннцрайх — синий индиго и светло-желтый.       Церемония коронации происходила на широком длинном балконе, чтобы каждый человек мог увидеть юного монарха. Хайне не видел лица Виктора, но если бы увидел, то понял бы, что тот выглядит чрезвычайно хорошо для человека, не спавшего всю ночь. Виктор не видел Хайне в принципе, сколько не вглядывался в окно условленного дома, но если бы увидел, то удивился бы, какой великолепный фонарь светился у него под глазом.       Виктор, на деле, чувствовал себя превосходно. Страха больше не было — он устал бояться. Уже не боясь он думал об ответственности, обязанностях, людях, в конце концов, что теперь стали его людьми. О его Королевстве. Начиналась новая глава в жизни Виктора, сложная, многогранная и непредсказуемая. И когда ему надевали церемониальную корону, невероятно увесистую и украшенную драгоценными камнями, когда произносили множество длинных речей, когда клялись в верности, то в голове было только: «Я справлюсь».        «Конечно, справится. Куда денется? Ведь он обещал мне».