***
Это было давно, когда они только познакомились с Виктором. Тогда, как и сейчас, была зима, только положение сирот было куда более печальным и бедственным. В канализации было страшно холодно, и, чтобы хоть немного согреться, приходилось сидеть, тесно прижавшись друг к другу. Особенно ночью. Так вот, перед сном, когда все беспризорники образовывали живую кучку, и нельзя было понять, где чья рука, нога, или голова, Хайне рассказывал им различные истории, добрые и смешные, страшные и не очень. Дети слушали, затаив дыхание, и на какой-то краткий миг забывали тяготы бродяжьей жизни. Виттгенштайн улыбался, глядя на их заинтересованные мордашки с блестящими глазками. Он был рад, когда ему удавалось подарить ребятам хоть небольшой кусочек детства. Но истории, которые ты слышал от других, имеют свойство заканчиваться, а сочинять у Хайне не очень выходило. Приходилось рассказывать одно и то же по много раз. Наконец, когда дети засыпали, Хайне никогда сам не ложился спать. Ему было важно выждать некоторое время, чтобы удостовериться, что все на месте. Машинально пересчитав детей, он вдруг понял, что одного человека не хватает. Это было нехорошо. Зачем кому-то из ребят шляться на улице ночью? Хайне снова пересчитал их и, как и в прошлый раз, не досчитался одного. Он встал, прошелся вдоль стены. Было не очень темно, потому что в десяти шагах от него свет пробивался сквозь решетку. Подойдя ближе, Виттгенштайн увидел очертания Эндрю, недостающего мальчишки. Беспокойство улеглось. — Доброй ночи, — улыбнулся Хайне. — Доброй, — тихо ответил Эндрю. Он был невысокий, щуплый и вертлявый. Идеальный маленький воришка. Из всех ребят он справлялся с мелкими кражами лучше всего. — Я тут нашел… То есть… Позаимствовал одну штуку. Я видел, как одна девочка читала вслух сказки для своей сестренки. Жаль, что я не умею читать… Тут все очень интересно. Эндрю вытащил из-за пазухи небольшой томик в темно-зеленом переплете и подал Хайне. Тот хмуро поглядел на книжку, взял, полистал странички и закрыл. Он тоже не умел читать. — Иди-ка ты спать, Эндрю. На завтра есть планы, надо хорошо выспаться. Так перед Хайне впервые встала проблема его абсолютной безграмотности. Потому, как только он встретился с Виктором на следующий день, Виттгенштайн спросил: — Ты мог бы мне кое-чем помочь? Принц улыбнулся. — Конечно. В чем дело? Хайне вдруг смутился. Он никогда ничего не стеснялся — а тут краска густо залила его лицо. Он не любил… Просить. Ничего постыдного здесь не было, конечно. Виктор очень удивился, но постарался себя не выдать. Он подумал, что Хайне выглядит очаровательно, когда краснеет. Желание прикоснуться к его лицу и почувствовать жар кожи удивило и немного напугало принца. Виктор тупо уставился на свою ладонь и одернул себя. Хайне, ему подумалось, это не очень-то понравится. — Я хочу научиться читать. Ты сможешь научить меня? Принц выпал из раздумий и поспешил улыбнуться. Улыбка была тем, что позволяло ему взять себя в руки. — Конечно, смогу. Так они начали заниматься. Виктор во время занятий с грустью думал, как много ребят с замечательными способностями, у которых просто нет возможности пойти в школу. Это было неправильно и жестоко, и задевало принца до глубины души. Хайне оказался благодарным учеником, но были вещи, которые получались не сразу. Особенно, если дело касалось буквосочетаний, которые следовало произносить совсем не так, как они были написаны. — С чего бы «ch» читаться как «х»?* — бурчал Хайне, недовольно глядя в тетрадку, которую ему приволок Виктор. Там ровным почерком принца были выведены буквосочетания и их транскрипции. На предыдущей странице был алфавит. С его изучением никаких проблем не возникло. — Им обязательно было так заморачиваться? Ведь можно читать по буквам. Так нет же… Надо выдумать какую-то чушь. Виктор улыбнулся; его рассмешила непосредственность Хайне. — Я думаю, им было нечем заняться, — ответил он. Дописав слева от «ch» несколько слов в качестве примера, Виктор попросил Виттгенштайна прочесть. — Granzrei-ch, — с некоторой запинкой в конце прочел Хайне. — Наше Королевство. Черт, это здорово. Но буквосочетания все равно бесполезные. — Как ты мог заметить «ei» тоже читается не так, как пишется, а читается как «ай». Это дифтонг. Ты и сам знаешь, как это произносится, как бы от одного гласного к другому, притом один ударный, а второй теряется в первом. Виктор взял карандаш и крупно написал в начале новой страницы новое слово, подчеркнув карандашом «ei». — Heine, — прочел Хайне. У Виттгенштайна был такой умильно-сосредоточенный вид, что Виктор не сдержал широкой улыбки. — Хайне, — повторил принц мягко. Он смотрел на своего друга и не мог отвести взгляд. Лицо Хайне казалось ему таким… Странным. Красивым. Нос, щеки, глаза, губы: их линии обрели неведомую ему раньше гармонию, а непослушные рыжие вихры придавали Хайне несколько детский вид. Виктор поймал себя на мысли, что никогда не задумывался о том, что именно он считает красивым, что ему по душе. Он находил красивой свою мать, особенно, когда она распускала свои прекрасные золотые волосы. Виктор видел ее без прически только в раннем детстве, но воспоминания сохранились по сей день. Хайне был красивым по-другому. И это вызывало другой отклик. Снова хотелось прикоснуться. Виттгенштайн поймал его чересчур долгий взгляд, нахмурился и машинально поправил прядь, заслонявшую ему обзор. У него что-то на лице? В голове пронеслись тысяча мыслей, одна неприятней другой. Такое пристальное внимание настораживало. — Что? — вскинулся Хайне. Он не знал, что ему думать. — Задумался, — виновато улыбнулся Виктор. — Давай продолжим… Хайне оказался хорошим учеником, схватывал на лету, и после недели занятий перестал смущаться. На беглое чтение ушел месяц, а еще через месяц он читал уже достаточно хорошо, чтобы взяться читать детям ту зеленую книжку со сказками. Уроки чтения невероятно сблизили мальчишек, чему Виктор не мог не радоваться. Хайне вначале чувствовал себя очень глупо, потом привык. Недоверие, преследовавшее его по отношению к Виктору, таяло с каждым днем, и в конце концов пропало без следа. Как ни пытался Хайне найти в мотивах Виктора некую корысть, так ее и не нашел. Они просто общались, дружили, чувствуя себя хорошо друг с другом.***
— Братик Хайне, помоги! У меня не выходи-и-ит! — из воспоминаний Виттгенштайна вывел голосок Софи, которая изо всех своих сил пыталась освоить прописи. Увы и ах, он сам в этом деле был пока не мастак, но не показывать же ребенку свою некомпетентность. Внемля мольбе о помощи, Хайне подошел к своей воспитаннице и чуть не рассмеялся. Софи пыталась писать ручкой пера, и, само собой, у нее ничего не выходило. Девчонка нахмурила тонкие бровки и надула щеки в искренней обиде. — Ну я же так стараюсь! Он помог ей правильно взять писчий инструмент, разжав маленькие пальчики и положив их на перо должным образом. — Теперь все должно получиться. У Хайне был замечательный стимул учиться, а именно — его дети. Он привык быть для них наставником и примером. Для этого требовалось за короткое время освоить много нового и обогнать детишек на несколько шагов вперед. Дети же, видя заинтересованность Хайне в обучении, хотели на него походить и проявляли такое же рвение к учебе, как и он. Нет, конечно, были и те, у кого правописание, чтение и иже с ними не вызывали особого восторга. Однако Хайне был авторитетом для всех без исключения. Потому непоседливые сорванцы усмиряли свой нрав и сидели над тетрадками. Виттгенштайн был почти счастлив. Ключевое слово — почти. Теперь, когда Виктор стал королем, они практически перестали видеться. Они и раньше виделись не каждый день, а теперь встречи ограничивались десятью-пятнадцатью минутами, коротким разговором, касанием ладони, но не более. Хайне злился. Не на Виктора, на себя — за то, что эта злость в принципе возникала. Он понимал, что Виктору сейчас попросту не до него, что ему приходится трудиться, не покладая рук. И что глупо и самонадеянно полагать, что в их отношениях все останется также, как прежде. У короля, должно быть, миллион забот, куда уж ему до него, Хайне. Виктор предполагал, что королем быть сложно. Но он и не знал, какие круги ада ждут его — любая руководящая должность несёт за собой море проблем, а должность короля несла, по меньшей мере, целый океан. Виктор думал, что свихнется от количества документов, которые ему следовало просмотреть и подписать. Также к нему приходило на аудиенции, по меньшей мере, человек по шестьдесят за день, а иногда их количество переваливало за сто. К вечеру у него начинал заплетаться язык и голова шла кругом. Сил не оставалось от слова совсем. Он выключался сразу же, как его голова касалась подушки. Несколько раз в неделю забегал к Хайне в школу узнать, как идут дела, а потом снова возвращался к работе. Вернее, это нельзя было назвать работой — это была вся его жизнь. Он стоял у окна в холле, бездумно пялясь в него остекленелыми глазами. Был поздний вечер, в замке царила полутьма, кое-где нарушаемая теплым светом свечей в подсвечниках на стенах. На улице хрипло завывал ветер и шумел проливной дождь. Виктор чувствовал себя совершенно вымотанным и морально, и физически, настолько, что в ушах стоял звон. Сегодня день был особенно тяжким. Не повиновались даже руки, висевшие плетьми вдоль тела. Вяло, как сонные мухи, текли мысли. Виктор подумал, что неплохо бы пойти лечь спать… Как вчера. И позавчера. И позапозавчера. Кошмар, дни стали совершенно неотличимы друг от друга. Может, когда он привыкнет, станет легче? Он потер пальцами переносицу. В последнее время он делал это так часто, что вскоре, предполагал, протрет себе во лбу аккуратненькую дырку. Ему не хватало… Хайне. Отчетливо проступила мысль: Хайне, черт возьми, вот кого бы он безумно хотел видеть, наверное, это единственный человек на всей земле, на которого не захотелось бы накричать и выгнать взашей в таком состоянии. Виктор неосознанно улыбнулся, ведь одно только воспоминание о возлюбленном вызывало волну трепещущего тепла в груди. Он уже не боялся называть его так мысленно — возлюбленный. Словно из ниоткуда взялась энергия, позволившая Виктору развернуться, и быстрым шагом направиться к выходу из дворца. Он знал, что Хайне живет в отдельной комнате, значит, Виктор не помешает своим поздним визитом детям. Увлекшись чтением книг, Виттгенштайн часто засиживался допоздна, и, чтобы не мешать маленьким спать, вскоре отселился от них в эту небольшую комнатушку, где помещались лишь кровать да письменный стол. Виктор застал Хайне, склонившегося над столом: тот что-то сосредоточенно изучал. Бесшумно подкравшись к рыжему, закрыл своими руками его глаза. Виттгенштайн вздрогнул, резко поднял голову, и положил свои маленькие ладони поверх рук партнера, еле сдерживая порыв вырваться и ударить: — Виктор? Тот молча обошел его, несколько поменял положение ладони на глазах Хайне и поцеловал без всякого предупреждения. У Виттгенштайна перехватило дыхание от такой наглости, просто кошмар, что Виктор стал себе позволять. Конечно, по-настоящему он не злился, но это не помешало ему больно укусить наглеца за нижнюю губу. Тот застонал от неожиданности и чуть попятился. Руку тоже убрал. — Ай, больно же, — он облизал губы, но не почувствовал вкуса крови. — За что? — За то, что долго не приходил, — ответ был произнесен слишком мягко, чтобы заподозрить в Хайне обиженного. — Что за странные фокусы? Я уже хотел дать тебе в нос… На всякий случай. — Ты бьешь всех, кто целует тебя? — оторопело произнес Виктор и получил тычок под ребра. — Ой, не надо, я все понял! Вместо ответа Хайне прижал к себе Виктора, встав на цыпочки, чтобы стать выше и иметь возможность обнять его за плечи. — Кажется, кто-то успел прополоскаться, — с тихим смешком Виттгенштайн отвел от лица партнера мокрую прядь. С волос Виктора капало. — Самую малость, — хихикнул тот. Он и правда насквозь промок, пока шел через бурю и дождь. Это было даже приятно, в голове прояснилось. — Предлагать тебе сухую одежду — дохлый номер, — фыркнул Хайне. Виктор выше его на целую голову и шире в плечах почти в полтора раза. — Спасибо, я предпочту остаться без нее в принципе, — с максимально серьезной миной ответил Виктор. — Ты не собирался спать? Я вот собирался, пока не понял, что сойду с ума, если не увижу тебя. Хайне залился краской, впрочем, не изменившись в лице. Он никак не мог привыкнуть к такому открытому выражению чувств, как-то это было не в его характере. У него крайне редко случались приступы в стиле «расчувствовался». Суровая жизнь беспризорника не способствует раскрываться даже близким людям. — О, и что же Его Величеству нужно от бедного оборванца? — он издевательски приподнял бровь, надеясь, что дурацкий румянец не очень заметно. — Может, совсем немного внимания… И объятий, — поддержал игру Виктор. — Это я могу обеспечить, — уверенно произнес Виттгенштайн. — Если его Величество обещает хорошо себя вести. И не подкрадываться сзади — я тогда за себя не отвечаю. Виктор после некоторого размышления клятвенно пообещал, что больше так не будет. Взгляд у Хайне потеплел. Он расстелил свою неширокую постель и лег, приглашая Виктора лечь рядом. Тот принял приглашение. Обнял Виттгенштайна за талию, устроился поудобнее, и, что совсем неудивительно, моментально отключился. Все же непростой день сделал свое дело. Хайне любил наблюдать за спящим партнером: во сне его черты обретали покой и мягкость, а еще частичку обезоруживающе-странной беззащитности, которую нельзя было заметить во время бодрствования. Вызывало почти умиление. Никогда Хайне не подумал бы, что будет чувствовать такое к парню почти его возраста. И все же судьба распорядилась иначе. Он не был на нее в обиде за это. Виттгенштайн нежно коснулся губами уголка рта Виктора, мазнув по его щеке кончиком носа. В глубине души колючей волной зашевелилась тревога: что будет, если он лишится возможности вот так лежать рядом и тихонько касаться ставшего таким родным тела? Почти зло Хайне заглушил беспокойство, не к месту оно было. И, чтобы прогнать его окончательно, он крепко взял Виктора за руку, мысленно пожелал хороших снов и закрыл глаза. Если бы только Хайне знал, что ждет их обоих в ближайшем будущем…