Тайна профессора Хайне

      Ждать: вот все, что оставалось Хайне. Теперь, когда Виктор… Нет, его Величество покинул королевство, земля, казалось, ушла из-под ног. Хайне всегда был один, зависел только от себя, и обнаружить, что с исчезновением одного единственного человека мир значительно поплохел, было неприятно. Тьфу ты, подумал он, страдает, как девчонка по жениху. А ведь правда, много лет единственными людьми, к которым он был привязан, были дети. Хайне любил их и защищал, однако никто уже давно не защищал его самого. Виктор был особенным, в первую очередь потому, что оберегал. Впрочем, у него такая работа. И сейчас ему предстоит защищать все Королевство… Стоп. Хайне запрещал себе думать о войне. У него был принцип: не можешь помочь, так вообще не лезь. Виктор попросил его остаться — так он остался. Возможно, ему еще предстоит возненавидеть себя за это решение. Снова стоп. Как же легко переступать свои принципы, когда дело касается любимого человека.       Чтобы отвлечься, на следующее утро после ухода Виктора он пришел справиться, как проходят уроки у его подопечных в школе. Ребята сидели за столами и жутко шумели: ждали учителя, который уже как на пятнадцать минут опаздывал. При появлении Хайне на пороге класса все внимание детей тут же переключилось на него. Шума стало чуть ли не вдвое больше. Виттгенштайн мигом угомонил класс и попросил ребят по очереди рассказать о своих успехах и трудностях по школе.       Так они провели около получаса, а прервались оттого, что в класс постучали, и вошел старший сын господина Ланге, Якоб, высокий юноша лет двадцати с небольшим. Хайне видел его в первый раз, но знал, как его зовут: господин Ланге рассказывал о нем. Всего у него было четверо детей и он с большой охотой рассказывал о каждом из них.       — Отец немного приболел и просил передать, что сегодня не сможет провести занятия, — сообщил он и уточнил: — Это ты — Хайне Виттгенштайн?       Хайне кивнул, недоумевая, какое ему дело. Класс, тем временем, многоголосо завопил: «Ура!»       Якоб продолжил:       — Отец также просил передать… В общем он предлагает тебе провести урок за него. Ты, значит, проходишь программу заранее?       — Я старше, чем выгляжу, — бесстрастно выдал он, глядя на юношу снизу-вверх. — Мне восемнадцать.       Якоб был смущен своей ошибкой. Он-то принял мелкого рыжего мальчишку за одного из ровесников учеников отца.       — Прости, не подумал. В общем позанимайся с ними, хорошо? Отец не хочет, чтобы ребята отстали от программы.       — Господин Ланге не передавал, что они должны были сегодня проходить?       — Нет, совсем забыл, видимо, плохое самочувствие сказалось.       — Ничего, выкручусь, — спокойно ответил Виттгенштайн и склонился к девчонке-отличнице, которая каждый урок господина Ланге ждала, как праздника.       — Фрида, что вы сегодня должны были проходить с господином Ланге?       — У нас было задание на дом с дробями по арифметике, а по письму… — она полистала тетрадку. — По письму не могу найти. Господин Ланге всегда держит записи по занятиям на своем столе.       Хайне недолго думая подошел к учительскому столу. Там и правда лежал листок, на котором образцовым почерком был расписан план занятий на ближайшую неделю. Виттгенштайн пробежался по записям глазами. На сегодня стояло умножение и деление дробей. В общем, ничего сложного… Он все это уже знал и мог, наверное, объяснить. Вот сейчас и проверит.       — Ребята, послушайте меня, пожалуйста, — Хайне вышел к доске.       — Так как господин Ланге приболел, занятия сегодня вам проведу я. Прошу не безобразничать — раньше сядем, раньше выйдем. Итак, тема урока…       Удивительно, но у него правда хорошо получилось. Большинство ребят поняли тему, а с теми, кто не понял, Хайне разобрал проблему лично, вызывал к доске и помогал дойти до сути подсказками, более развернутыми объяснениями и аналогиями.       Виттгенштайн провел весь день с сиротами. Так он закопался в их детских проблемах, что гнетущее ощущение, преследовавшее его с самого утра, понемногу стало отпускать. Рядом с детьми было светло на душе, а их объятия успокаивали как ничто другое. Хайне не мог нарадоваться тому, как дети похорошели: исчезла болезненная худоба, на щеках у всех играл румянец, а платьица и костюмчики были свежие и выглаженные.       Перед сном ребята дружно запросили сказку.       — По-моему тут уже есть достаточно взрослые фройляйн и герры, чтобы самим прочитать сказку, — сказал Хайне, в глубине души довольный тем, что читать просят именно его.       — Ты в последнее время редко бываешь с нами вечером, — с легкой обидой протянула Фрида, почесывая пухлую щеку. — Уходишь куда-то.       — А я проследил однажды, как Хайне влезает в дворцовое окно, — хихикнул Том. — Ты очень ловко это проделываешь.       — Невиданная наблюдательность, — скептично заметил Виттгенштайн, впрочем, при упоминании этой ситуации его сердце пропустило удар. — Через дверь далеко и неудобно. А почему какой-то маленький паршивец за мной следил? — Хайне отвесил мальчишке легкий подзатыльник.       — Да случайно вышло, — надулся Том, потирая голову. — Ты что, пытался что-то своровать?       Хайне вдруг посерьезнел и встал с кровати, на которой сидел, поджав под себя ноги. Он некоторое время молчал, ведь то, что он собирался сказать, было очень важно.       — Я уже говорил это, но все же. Раньше я учил вас воровать и не попадаться, и многие из вас владеют этим искусством безумно хорошо для своего возраста. Но это было лишь для того, чтобы выжить. У нас не было выбора. У меня не было выбора. Сейчас мы живем совсем по другим правилам. Его Величество король Виктор (и вот снова по груди полоснули ножом) даровал нам кров, еду и возможность учиться. Мы не имеет права ответить черной неблагодарностью на его щедрость и доброту. Никто из нас больше не ворует. Это всем ясно?       Дети притихли, слушая его с напряженным вниманием.       — Да, Хайне, — кивнул Том. — Это всем ясно.       Взгляд Виттгенштайна мигом потеплел. Он потрепал мальчишку по голове и спросил:       — Какую книжку вы сейчас читаете?       Совсем скоро послышалось сонное посапывание, но Виттгенштайн не ушел, пока не был уверен, что заснули все, даже старшие. Но он не пошел к себе в комнату, а направился на улицу. Очень хотелось прогуляться перед сном. Ноги сами принесли его к мостику через узенькую речку, протекающую внизу холма за городом. Хайне уставился вниз, на воду, опершись локтями о перила моста. Теперь, когда он остался один, гул тревожных мыслей вернулся. Виттгенштайн закрыл глаза и позволил себе вспомнить подробности последней их встречи с Виктором.

***

      — Между нами не раз поднимался вопрос доверия… — осторожно заметил Виктор, но не стал договаривать до конца. Умолк вдруг. Не смог закончить.       — Когда у нас с тобой была близость в первый раз, — выдал Хайне после довольно продолжительного ожидания. — Ты немного применил силу. Мне…       — Хайне… — перебил его Виктор виновато.       — Дослушай меня, — зло попросил Хайне. Но, заметив в лице Виктора болезненную неуверенность и стыд, смягчил тон. — Так вот… Мне понравилось. Я хочу видеть, как ты поддаешься своим желаниям, если мы наедине. Это такой вид честности.       — Это неправильно, поддаваться желаниям такого вида, — хмуро ответил Виктор.       — Но ведь честно, согласен? — полувопросительно сказал Хайне. — И вот сейчас. Пока ты не положишь руку на мою шею, я не узнаю, чего ты хочешь. Виктор потер рукой переносицу. Ему очень не нравилось, в какую сторону шел разговор.       — Тебе когда-нибудь хотелось сделать мне больно из спортивного интереса? — вместо ответа спросил он. Это был очень тонкий лед.       Хайне задумался и ответил утвердительно.       — Ты когда-нибудь позволял себе?       — Мы не раз с тобой дрались, — сказал Хайне. — Но ладно, это было явно не для того, чтобы сделать больно.       — Тогда почему я должен позволять себе быть грубым?       Виттгенштайн замолчал, раздумывая над словами Виктора.       — Потому что в основе твоих желаний лежит не гнев.       — И что же это? — устало спросил Виктор. — Ну да, тебе же лучше знать. Что в основе моих желаний.       — То, что ты делаешь, можно прочитать как «это мое», — коротко объяснил Виттгенштайн. — Это называется собственничеством. Я ошибаюсь? Если да, скажи мне, в чем. Я пересмотрю свое мнение.       Виктор не ожидал, что Хайне поймет так скоро. Впрочем, проницательности этому чертенку было не занимать.       — Тебе должно быть стыдно лезть ко мне в голову.       Виттгенштайн мысленно восторжествовал.       — Будет ложью, если я скажу, что меня все устраивает, — Виктор медленно выдохнул через рот. А потом он сделал вообще из ряда вон выходящее: запустил пальцы в длинные пряди на затылке Хайне, намотал их на кулак и медленным движением запрокинул его голову назад, толкнув его самого к стене. Хайне выпал из реальности. Виктор еще никогда не вел себя так: черт, безумно странно, но при этом притягательно. Виттгенштайн слишком доверял ему, чтобы испугаться. Виктор наклонился и стал покрывать шею партнера поцелуями-укусами, не давая при этом ему поднять головы. У Хайне вскоре затекла шея, но сам факт легкого принуждения ужасно его заводил. Дыхание вскоре сбилось, так приятно было ощущать трепетные губы и болезненно-пряные укусы.       — Ты просто не понимаешь, что я иногда чувствую, прикасаясь к тебе, — сбивчиво пробормотал Виктор, с трудом оторвавшись от гладкой кожи.       Он рывком распахнул ворот рубашки Хайне одной рукой и стал гладить бледную грудь партнера, по дуге переходил на плечи, вкладывая в это колоссальное количество нежности, откровенно сбивающей с ног. Хайне почти невыносимо было ощущать такой шквал наплывающих эмоций: удивительно, сколько можно вложить в прикосновение помимо похоти.       Рука Виктора скользнула ниже, прошлась по животу Хайне, задержалась внизу, у лобка. Виттгенштайн стоял в некотором оцепенении, сжимая ослабевшие пальцы на одежде Виктора. Он смотрел на партнера снизу вверх, попробовал поднять голову, но Виктор не дал ему.       — Ого, тебе так удобнее со мной разговаривать? — сипло сыронизировал Виттгенштайн.       В ответ Виктор то ли усмехнулся, то ли откровенно всхлипнул. Установив очень близкий, чуть ли не касаясь своим носом его, зрительный контакт с Хайне, он долго смотрел ему в глаза, разглядывал причудливый рисунок темных завитков на орехово-красной радужке, потом плавно перешел на губы: на тонкую верхнюю губу и более полную нижнюю, с загнутыми вниз уголками, что, если Хайне не улыбался, а улыбался он не так уж и часто, делало выражение его лица таким, словно ему все равно, что вокруг него происходит. Удивительное выражение.       — Возьми меня, Виктор, — хрипло попросил Хайне. — Ты уходишь. Оставь мне хоть что-то. Хочу помнить, какого это.       Его покорный взгляд снизу-вверх из-под полуопущенных ресниц делали просьбу похожей на мольбу. Король ощутил, как потянула сладкая истома внизу живота. Как же соблазнительно выглядел Хайне, такой беспомощный и искренний, но Виктор не был бы Виктором, если бы так просто поддался. Руки у него подрагивали. Частое биение сердца превращало грудную клетку в один нервно пульсирующий комок.        — Мы же проходили это в прошлый раз… Тебе будет больно, — он разжал руку и отпустил волосы Хайне. Тот размял затекшую шею, коротко посмотрел на Виктора и спокойно поинтересовался:       — И что?       — Это неправильно.       — Я так хочу, — объяснил Виттгенштайн. — Я не понимаю, чего ты боишься… Ведь ты тоже хочешь. Не вижу препятствий.       Хайне облизнул губы и прижался к Виктору бедрами, чтобы тот почувствовал его желание. Ему хватило укусов и поцелуев, чтобы возбудиться. Сейчас быть ближе, теснее, чувствовать рядом партнера было не просто прихотью изголодавшегося по ласке тела, а необходимостью. Виттгенштайн мягко провел губами по подбородку Виктора и долго трепетно целовал его губы, поглаживая подушечками пальцев по щеке. Король, тысячу раз прокляв себя сам не зная за что, сдался.       Виктор долго подготавливал его, проталкивая и четыре, и все пять пальцев, ласкал и гладил. Хайне знал, что тот пытается отсрочить неизбежное, но не торопил.       — Можно? — тихо спросил Виктор.       Хайне кивнул. Почувствовав первый натиск боли, он выгнулся всем телом и отвернул лицо от Виктора. Не хотел, чтобы король видел: держать себя в руках сил у него нет. Не сейчас.       — Помнишь, что я говорил? Смотри на меня, пожалуйста, — Виктор мягко подтолкнул ладонью щеку Хайне, чтобы тот сам повернул голову обратно.       — Зачем?       Виктор не ответил. Он ждал, пока маленькая морщинка между бровей Хайне разгладится, и он привыкнет. Но Виттгенштайн не расслаблялся, его поза оставалась статичной, а руки крепко сжимали простынь.       — Продолжай, — сипло попросил он. — Черт, если ты сейчас остановишься, я тебе этого не прощу…       — Не стану, — пообещал Виктор.       Хайне усмехнулся и сам подался ему навстречу. Вот тогда стало по настоящему б о л ь н о — в глазах вспыхнули на пару секунд разноцветные мушки. Виктор подумал, что Хайне восхитителен. Невероятно было видеть его таким: с выступившей на лбу испариной, совершенно расфокусированным взглядом, трясущимися, наверное, от боли, коленями. Почему Хайне позволяет ему такое. Почему желает его, почему отдается ему так безропотно и бесстрашно. Виктору вдруг захотелось сделать размашистый толчок вперед, чтобы… Чтобы услышать… Что, как Хайне захлебнется криком?       После того неудавшегося первого раза ему не единожды снилось, как они с Хайне входят в связь. И в этих снах он брал его быстро, жестоко и грубо — тот кричал, но не отстранялся. Виктора никогда не останавливал его крик. Каждый раз после этих ночных видений Виктора просыпался возбужденным, но когда осознавал, что именно ему снилось, от ужаса и отвращения он не мог найти себе места.       Вместо исполнения своего желания Виктор очень осторожно спросил:       — Мне прекратить?       — Нет, — беззвучно сказал Хайне. Голоса у него не было. Он почувствовал горячее прикосновение к коже: это Виктор поймал губами капельку пота, скользнувшую по его виску.       Виттгенштайну катастрофически не хватало воздуха, все вокруг плыло, мутное и не настоящее. Настоящим было только тело любимого человека, что плотно прижималось к нему, даря и нежное тепло, и муку одновременно. Было то жутко больно, то предельно-терпимо. И, несмотря на это, возбуждение не спадало. После каждого движения Виктора, которое приносило в первую очередь отнюдь не удовольствие, потом, спустя секунд пятнадцать, приходило странное приятное чувство, подобно растекающейся по крови горячей волне. На этом фоне рука ласка его плоти доводила до исступления. Хайне не отдавал себе отчета, что стонет или вскрикивает: это было вне его власти. Катарсис его настиг после, когда у Виктора получилось переступить за грань боли до… Он в общем сам не знал чего, обилие ощущений затуманило рассудок, но было так же безумно хорошо, как было раньше плохо.       — Ты мой, — хрипло сказал Виктор. Он прижался щекой к щеке Хайне, сомкнув руки за его спиной и сильно зажмурив глаза. Виттгенштайн чувствовал частую дрожь его ресниц, что щекотно касались его кожи. Он не знал, ждет ли Виктор от него ответа, ведь ответ, по его мнению, был очевиден.       — Спасибо тебе, — прошептал Хайне. Теперь молчал Виктор. Виттгештайн тоже закрыл глаза, абсолютно растворившись в ощущении такого недолгого счастья. Они больше ничего друг другу не говорили. Не признавались в любви напоследок, ничего не обещали и не прощались.       Хайне вынырнул из воспоминаний, почувствовав, что это не приносит ничего, кроме едва выносимой тоски. Ему не следует слишком часто уходить в глубины своей памяти. Это не поможет ни ему самому, ни Виктору. Он спустился к реке и умыл лицо ледяной водой. В голове, как мелодия старенькой шарманки, бесконечно повторялось голосом Виктора: «Ты мой». В ту ночь он так и не смог заснуть.