you're driving me wild

      Бёль быстро приспособилась к жизни домашней кошки. Она любит дремать у окна и ходить по всей клавиатуре Минхо, когда тот пытается работать дома. Минхо не раз ловил Чанбина на том, что он крадёт её угощения прямо перед кормлением, за что он всегда ругает младшего, но не в серьёз, потому что очарование этого котёнка может оправдать любого. Она растёт с каждым днём, и иногда Минхо в замешательстве смотрит на неё, задаваясь вопросом, тот ли это крошечный котёнок, которого Джисон завернул в свою куртку в ту дождливую осеннюю ночь. Она достаточно взрослая, чтобы чувствовать себя дома прекрасно и без его присмотра.       И всё же, иногда он беспокоится. Температура резко упала, вынудив Минхо надеть более плотное пальто вместо того, чтобы просто остаться в куртке, и он пытается вспомнить, установил ли термостат на соответствующие настройки, прежде чем покинуть дом. Прямо перед тем, как пойти в тату-студию, Чанбин прислал Ли фотографию завтракающей Бёль, и он открывает её на своём телефоне, улыбаясь изображению кошки, сгорбившейся над своей миской с едой, высунув язык в процессе питья.       Проводной телефон, обычно молча стоящий на столе рядом с ноутбуком, начинает звонить, отвлекая Минхо от его собственных мыслей. Он выключает телефон и берёт трубку, мысленно готовясь оказать помощь возможному усыновителю или услышать о раненом бродячем животном.       — Здравствуйте, это «SK Приют для животных». Чем я могу помочь вам?       — Привет, это Минхо-хён? — говорит знакомый голос, искажённый трубкой.       Замешательство пузырится в животе Минхо.       — Да, это Ли Минхо. Феликс? Это ты, что ли?       — О, да, хэй, хён. Извини, у меня нет твоего мобильного, но Джисон раньше упоминал название приюта, поэтому я погуглил о вас, и позвонил по указанному номеру, — говорит Феликс, не совсем объяснив что-либо.       — Ну, ладно. Но почему ты звонишь? — спрашивает Минхо, прежде чем его поражает мысль и страх впивается в горло, обжигая кислотой внутренности. — С Джисоном что-то случилось? Что происходит?       Феликс молчит несколько секунд, и этого достаточно, чтобы заставить сердце Минхо учащённо забиться. Когда он, наконец, начинает говорить, Минхо нисколько не успокаивается.       — Вовсе нет… Не совсем. Я не видел его сегодня утром в общежитии, так что подумал, что он не спал допоздна или что-то в этом роде. Но наша лекция по истории искусств началась час назад, а он так и не появился и не ответил на мои звонки, а…       — А Джисон никогда не пропускает занятия, — заканчивает за него Минхо, уже поднимаясь со своего места. Феликс что-то бормочет в ответ, голос у него встревоженный.       — Я так понимаю, что он не с тобой? Может он сказал тебе что-нибудь с утра?       Если подумать, то Джисон не посылал ему ни одного сообщения со вчерашнего вечера. По его венам пробегает ледяной холод.       — Нет, я ничего о нём не слышал. Я… сейчас я попытаюсь найти его.       — Найти его? — Феликс шепчет-кричит. — Хён, разве ты сейчас не на работе?       — Всё в порядке, мой босс поймёт, — успокаивает его Минхо, хватая телефон и пальто. — Спасибо, что сказал мне, Феликс. Я напишу тебе, если узнаю, что случилось с Джисоном.       Он быстро вешает трубку и идёт в кабинет Чана, заставляя себя идти спокойно. Чан отстукивает что-то на своём ноутбуке, но он поднимает голову, когда Ли стучит костяшками пальцев по дверному косяку.       — Можно… можно мне взять перерыв на ланч? — спрашивает Минхо, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучала тревога, но всё равно в нём слышится дрожь. Брови Чана морщатся, когда он смотрит вниз на время, показанное на экране его ноутбука.       — Прямо сейчас? 9 утра.       — Я знаю, но Джисон не пришёл на пару, а он никогда не пропускает занятия, и, и его друг позвонил мне, он не отвечает ни на один из звонков…       — Минхо, дыши, — вмешивается Чан, его брови сморщиваются ещё больше. Ли прекращает своё бессвязное бормотание, чтобы сделать глубокий вдох, чувствуя, как его лёгкие наполняются воздухом, а после выпускает его в поспешном выдохе.       — Ты можешь идти, — продолжает Чан. Минхо чуть не расплакался от облегчения. — Не беспокойся о своём перерыве, я не собираюсь вычитать его из твоего обеденного перерыва.       — Спасибо, хён, — говорит Минхо, уже отступая назад. Чан кивает, взгляд его смягчается.       — Напиши мне, когда будешь знать, что Джисон в безопасности, ладно?       Минхо едва успевает сказать «да, хён» через плечо, прежде чем бросается вниз по коридорам, позволяя задней двери захлопнуться за ним. Его машина припаркована в дальнем конце стоянки, и он ругается себе под нос, подбегая к ней.       Первое место, которое Минхо считает наиболее логичным для проверки — общежитие Хана. Поездка туда кажется бесконечной, и он так отвлёкся, что почти едет на красный. Не успел Ли припарковать машину, как уже выскочил за дверь и помчался через парковку. Его сердце беспорядочно бьётся в груди, и он не может не думать о дюжине вещей, которые могли бы произойти с младшим, пока он ждёт лифта, нетерпеливо барабаня пальцами по бедру. А что, если его ограбили и держат под дулом пистолета? А что, если он упал и получил сотрясение мозга, и никто не пришёл ему на помощь? О боже, а что, если он мёртв?       Это может показаться слишком бурной реакцией любому, кто не дружит с Ханом, но Минхо знает всё о нездоровых тенденциях парня-трудоголика. Джисон никогда не пропускает занятия, даже когда болен. Если понадобится, он потащит своё собственное усталое тело через кампус в лекционный зал. Однажды, когда Бёль всё ещё оставалась в приюте, Джисон появился утром в лихорадке, и практически засыпая на ногах. Минхо пришлось спорить с ним в течение целых двадцати минут, а затем тащить его в машину Джимин, чтобы заставить вернуться в свою комнату в общежитии вместо его дневной лекции.       Лифт поднимает его на четвёртый этаж, и он протискивается мимо дверей, прежде чем они полностью откроются. Комната Хана находится в конце коридора, рядом с окном, которое выходит на улицу. Минхо дважды стучит, а затем прислушивается к любому звуку, чтобы что-нибудь услышать. Кожа покалывает от нервов. Всё тихо.       Он делает глубокий вдох, прежде чем повернуться к окну. На подоконнике стоит симпатичный маленький суккулент, точно такой же, как в прошлый раз, когда Минхо был здесь, обхватив рукой талию больного и полусонного Джисона. Младший едва успел объяснить ему, что под кустом лежит запасной ключ, а потом прижался своим горячим, в лихорадке, лбом к плечу Ли, вынуждая его на ощупь искать ключ. После старший ввалился в спальню Хана, сопротивляясь, когда тот навалился на него всем своим весом. Минхо делает то же самое сейчас, поднимая вазочку и хватая ключ. Он вставляет его в замок и поворачивает ключ, толкая дверь.       Комната выглядит точно так же, когда Минхо принёс больного младшего: кровать не застелена, на столе лежат художественные принадлежности и учебники, а куртка Джисона висит на стуле. Разница в том, что Хан сидит на полу, прижав колени к груди, прислонившись спиной к изголовью кровати, и по его лицу текут слёзы. Он дрожит, быстро дышит, короткими вздохами, и его руки сжаты так сильно, что костяшки пальцев побелели. Где-то среди тумана, который застелил разум Минхо, когда он увидел своего друга в этом состоянии, он понимает, что у Хана паническая атака.       Ли медленно приближается к младшему и присаживается на корточки. Он говорит спокойно и чётко, отгоняя собственный ужас и колючую панику.       — Джисон? Джисон, это Минхо-хён. Я рядом. Ты можешь посмотреть на меня?       Джисон поднимает голову и встречает встревоженный взгляд Минхо. Его глаза слегка рассеяны, и он быстро отводит взгляд, но реагирует, и Минхо считает это хорошим знаком. Он продолжает:       — Джисон, можно я тебя коснусь?       Хан делает судорожный вдох, прежде чем один раз кивнуть, коротко и резко. Минхо двигается медленно, пока не устраивается ближе к Хану, протягивая руку, чтобы провести руками по лопаткам, даже сквозь рубашку чувствуя, как дрожит Джисон. Он снова и снова бормочет одни и те же инструкции и заверения.       — Дыши глубже, Джисонни, медленно. Вдыхай, раз, два, три, четыре. А теперь задержи дыхание. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Выдохни, на этот раз через рот. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Всё будет хорошо, скоро всё закончится. Хён рядом, я никуда не денусь.       Они сидят так, Джисон делает шаткие вдохи по указанию Минхо, а старший успокаивающе потирает спину, пока дрожь не прекращается и Хан не начинает дышать беспрерывно. Он разжимает кулаки, чтобы спрятать лицо в ладонях, вдыхает и выдыхает нормально, чтобы успокоиться, и Минхо вздрагивает, когда видит, что ногти младшего оставили яркие красные полумесяцы на его ладонях. Всё тихо, пока Джисон не поднимает глаза. Его нижняя губа дрожит, и только Минхо мягко произносит его имя, «Джисон», больше на выдох, чтобы тот снова разрыдался.       — Иди сюда, — предлагает Ли, наконец, поудобнее усаживаясь на пол, и Хан тает в его объятиях, положив голову на ключицы Минхо. Старший проводит пальцами по волосам Джисона, борясь с собственным желанием заплакать. В груди у него болит, словно вокруг сердца затянули петлю, и он знает, что сделает всё ради того, чтобы младший перестал страдать. Они достаточно близко, чтобы Минхо мог чувствовать пульс Хана, и он уверен, что парень может слышать его сердцебиение там, где прижимается к груди Минхо. По крайней мере, его пульс замедлился, отмечает он. Паническая атака прошла.       В конце концов, плач Джисона замедляется до всхлипывания, и он вытирает лицо тыльной стороной ладони, когда отстраняется от Минхо. Старший осторожно высвобождается из объятий Хана, подходит к столу, снимая пальто. Он оставляет его висящим на стуле, рядом с курткой Джисона, и берёт коробку салфеток рядом со стопкой банкнот. К тому времени, как он закрывает дверь и садится обратно рядом с младшим, слёзы того сменяются на редкие всхлипывания.       Минхо протягивает ему салфетку.       — Ты… может, ты хочешь поговорить об этом?       Джисон не отвечает, вытирая глаза, и Минхо, не желая вмешиваться в личные дела Джисона, несмотря на его собственное болезненное любопытство, решает, что это конец их разговора. Но потом Хан смеётся, тонко и горько; это совсем не тот счастливый звонкий смех, к которому привык Минхо, и это как ушат холодной воды на голову старшего. Что бы ни вызвало у Джисона приступ тревоги, оно было значимым. Эта боль накапливалась в течение долгого периода времени, распространяясь во все сферы его жизни, как чернила, растекающиеся по бумаге. От этого осознания Минхо становится тошно. Что Джисонни скрывал от меня?       — Полагаю, мне следует начать с самого начала? — говорит Хан. — Помнишь, как я сказал, что только в старших классах начал серьёзно относиться к искусству?       Минхо кивает, но младший на него не смотрит. Его взгляд прикован к собственным рукам.       — Это была своего рода ложь. Я всегда относился к искусству серьёзно, просто у меня не было средств его выразить. Когда мне было семь, я спросил маму, можно ли мне ходить на уроки рисования, и она сказала, что это пустая трата денег.       Он делает паузу, чтобы вдохнуть, прежде чем продолжить.       — Мои родители никогда не были любящими людьми. Они заботились обо мне в том смысле, что кормили и одевали, делали всё возможное, чтобы не попасть в тюрьму за пренебрежение детьми, но никогда не показывали, что любят меня. Я думал, что это нормально, пока не начал ходить в школу. Другие дети говорили о том, как их родители брали их в Лотте Ворлд, или покупали им желаемые подарки, или даже просто читали им сказки на ночь. Я думал, что со мной что-то не так, что я был плохим ребенком, и поэтому в наказание мои родители не любили меня. Я провёл много времени в детстве, пытаясь получить их одобрение, но мне никогда это не удавалось. Мой отец всегда был более отстранённым, и много работал, так что его никогда не было рядом. Моя мать иногда относилась ко мне хорошо, но также кричала на меня из-за самых незначительных вещей. К тому времени, когда мне исполнилось тринадцать, я сдался и признал, что был тем ребенком, которого никто не хотел.       — Это неправда, — отрезает Минхо так свирепо, что сам себе удивляется, и хватает Джисона за руки. — Джисон, ты… ты так много заслуживаешь, и тебя любят, понятно? Чан, Джимин, Феликс, я, мы все хотим, чтобы ты был рядом.       Хан сжимает его руки.       — Теперь я это знаю. Иногда… Просто иногда сложно помнить об этом. Когда мне было пятнадцать, моя бабушка заболела, — продолжает Хан. — Она жила в Малайзии, поэтому мой отец принял решение перевезти туда всю нашу семью, чтобы он мог заботиться о ней. Мои родители часто ссорились из-за этого, и я тоже не хотел оставлять своих друзей, поэтому был на стороне матери, но, в конце концов, мой отец победил, и мы уехали из Кореи. Там я ходил в среднюю школу. К тому времени я уже научился не полагаться на родителей ни в чём, кроме еды, денег и крыши над головой. Мой отец довольно быстро нашёл там работу, и проводил много времени рядом с бабушкой, заботясь о ней. Так или иначе, он стал ещё более отстраненным от меня и матери, чем когда мы жили в Корее. Но моей матери было трудно приспособиться. Она не могла найти работу, поэтому вместо этого уходила и напивалась средь бела дня. Возвращалась домой пьяной чаще, чем трезвой.       Хан тяжело сглатывает, и Минхо ждёт следующих слов, вылетающих из его рта.       — Когда она напивалась, то говорила мне… разные вещи. О том, что я был разочарованием, и что они никогда не хотели ребёнка, и что я был только обузой… дерьмо вроде этого.       — О, Джисонни, — прошептал поражённый Минхо, и младший позволил сухому, плоскому смеху вырваться из его рта.       — Пиздец, да? Именно тогда я понял, что мои родители никогда не хотели меня, и они делали всё это из чувства долга, а не из любви или каких-то благих намерений. Я терпеть не мог, когда она напивалась, потому что, что бы она мне ни говорила, я всё равно должен был помогать ей ложиться в постель и убирать за ней беспорядок, потому что если бы мой папа пришёл домой и увидел, что я этого не сделал, меня бы отругали. Даже если это вина матери. Но я решил, что если выйду из дома, когда она вернётся, то не буду нести за это ответственность. Поэтому я присоединился к художественному клубу в школе.       Минхо замечает, как тон Джисона меняется, смягчаясь ноткой тоски, которая просачивается в его голос.       — Думаю, что если бы не тот арт-клуб, я бы никогда не сбежал от своих родителей. Друзья и работы, которые я там создавал, едва сдерживали мою жизнь целой, когда всё остальное разваливалось. Это было похоже на спасение, безопасный дом, и я провёл в студии больше времени, чем было разрешено школьными правилами. Благодаря учителю, который управлял клубом, который поощрял меня подавать заявки на стипендии по искусству, а не просто стремиться получить степень, которая позволит мне получить стабильную работу. И… и именно там я познакомился с ним. Мой первый парень.       Минхо затаил дыхание. Джисон никогда не говорил о своих прошлых отношениях, или даже о своей ориентации. В животе у него всё сжимается, как будто он знает, чем закончится эта история.       — Мы никогда никому не рассказывали о наших отношениях, особенно родителям. В школе нам приходилось быть осторожными, и мы никогда не зависали друг у друга дома. Он был удивительным художником, но его искусство всегда было таким грустным, и думаю, я был единственным, кто это понимал. В конце концов, мои рисунки были такими же. Мы были вместе восемь месяцев в мой последний год в средней школе, и мы договаривались о том, чтобы пойти в один университет после окончания. Мы были почти свободны, и это делало нас беспечными. Только однажды, в последний школьный день, мы целовались в студии, когда там никого не было. Но…       Голос младшего не громче шёпота.       — Но мы не знали, что снаружи кто-то фотографирует и выкладывает фотографии в интернет. Я узнал об этом только когда вернулся домой, потому что каким-то образом мои родители увидели это. Когда я в тот день вернулся домой, меня уже ждали родители. У моей матери было красное лицо, и она… она кричала, что не может поверить, что родила…       — Ты не обязан говорить это, — тихо говорит ему Минхо. Хан кивает, проглатывая застрявшее в горле слово.       — А потом она дала мне пощёчину.       Внезапно мир становится неподвижным. Зрение Минхо затуманивается, пока он не видит перед собой только младшего, свернувшегося калачиком, как маленький ребёнок, смотрящего куда угодно, только не на лицо Минхо, и он едва выдыхает «О боже», прежде чем внезапно ломается, и слёзы потоком хлынули из его глаз.       — Это был первый раз, когда она подняла на меня руку, — продолжает Джисон. — И я был так потрясён, что не мог ничего сделать, кроме как смотреть на своего отца. Он ничего не делал, не пытался остановить её и даже не смотрел на меня. Его молчание сказало всё. Так что я собрал свои вещи и уехал той же ночью, взяв всё, что мне было нужно. Просто сбежал. Я провёл несколько дней в старом доме бабушки, где, как я знал, ни один из моих родителей не был с тех пор, как она умерла, и рассортировал мои письма о приёме. Мне нужно было уехать от них как можно дальше, поэтому я решил вернуться в Сеул и принял предложение о стипендии от JYP. Я разговаривал с ними только тогда, когда пришёл в офис отца, где, как я знал, моей матери не будет, и сказал ему, что возвращаюсь в Корею. Он ничего мне не сказал, просто заказал билет до Сеула и вручил бумаги. Я попал на тот рейс через два дня и с тех пор не возвращался. Я даже не разговаривал с ними до тех пор, пока… — Хан прочищает горло и всхлипывает. — Результаты по выставке поступили сегодня, по электронной почте. Одно из требований моей стипендии заключается в том, что я должен поддерживать своё искусство на уровне стандарта, которое они могут показать на выставке. Зачем? Не знаю, может так привлекают больше потенциальных стипендиатов или дерьмо вроде этого. И на этот раз… Моя картина не сделала этого. Этого никогда не случалось раньше, и поэтому они послали мне электронное письмо, отдельно. О том, чтобы я переделал картину и повторно представил её, и если она вновь не пройдёт, то им придётся пересмотреть мою стипендию. По протоколу они также отправили письмо моим родителям.       Грудь Минхо вновь сдавило тисками.       — Боже.       — Да, и… моя мама звонила. И она опять была явно пьяна, и она… она просто накричала на меня за то, что я подвёл её, и принёс семье одни неприятности. Я повесил трубку, но ничего не мог с собой поделать, я просто не мог этого вынести… — и тут снова начинается новая волна рыданий. — Я не могу потерять стипендию, хён, я, я не могу вернуться туда, я не могу…       — Всё хорошо, всё будет хорошо, — говорит ему Минхо, заключая его в объятия, хотя он тоже немного плачет. — Мне очень жаль, Джисон, хён так сожалеет, что тебе пришлось пройти через это.       — Кто-нибудь ещё об этом знает? — спрашивает Ли, когда рыдания уступают место усталости и редкие слёзы скатываются по щеке Джисона. — Ты ходишь к психотерапевту?       — Я был у школьного психолога пару раз, но она не знает всего. И Феликс тоже кое-что знает, — отвечает Хан. Он кажется таким измученным, и Минхо больше всего на свете хочет уложить его в постель. — Но если честно, хён, я чувствую себя намного лучше с тех пор, как познакомился с тобой и Бёлли. Счастливее.       — Я тоже, — тихо соглашается Минхо, наблюдая, как медленно закрываются глаза младшего. — Но я, правда, думаю, что тебе следует подумать о получении профессиональной помощи. Это не то, что я или Бёлли можем исправить, хорошо?       — Знаю, но у меня нет денег, чтобы позволить себе это. Моя стипендия не покрывает такие расходы, — устало бормочет Джисон. Минхо помогает ему подняться на ноги и лечь в постель.       — Мы что-нибудь придумаем, как только ты снова будешь в состоянии говорить об этом. Не волнуйся, я буду рядом.       — Спасибо, хён, — бормочет Джисон, его веки затрепетали, когда голова коснулась подушки. Дыхание парня выравнивается в считанные секунды, и болезненное осознание того, насколько эмоционально опустошённым должен быть Джисон, омывает Минхо ледяной волной. Он вздыхает, зная, что ему нужно сделать несколько звонков, чтобы объяснить ситуацию, но он позволяет себе на несколько секунд постоять над Джисоном и разгладить хмурые складки на его лбу, произнося обещание, которое он не нарушит.       — Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. Ты останешься здесь, со мной.