Auf Wiedersehen, Sweetheart

Яркий свет и непроглядная тьма поочерёдно сменяли друг друга перед глазами Людвига. Он пытался зацепиться за этот свет, сморгнуть тёмные проблески забвения, остановить резкие переходы из сознательного состояния в бессознательное. Запах гари удушающе повис в тяжёлом воздухе. Было слишком жарко, слишком мутно. Было так просто позволить гнетущей темноте поглотить его, и всё же тусклый голос разума настойчиво боролся на краю его сознания. Он должен выбраться. Он должен оставаться в сознании и просто обязан выбраться. Задействовав всю свою силу, которая только осталась, Людвиг заставил себя открыть глаза и не терять бдительность. Сжав свои зубы, он дотянулся до двери, открывая её и вытаскивая себя из кабины. Тяжело упав на землю, Людвиг заковылял прочь от самолёта, борясь за каждый вздох и освобождение своего разума от затуманившего его потрясения. Наконец он обернулся назад посмотреть, и тут же с болью сомкнул глаза. Грета горела; пламя медленно, но неумолимо росло, поглощая собой весь самолёт. У Людвига было ощущение, будто его ударили ножом в грудь. Но он был жив. Он справился, он приземлился и на удивление остался жив, даже относительно невредим. Когда он обернулся и заметил группу американских лётчиков, идущих через поле в его сторону, он на мгновение задался вопросом, как долго это будет иметь значение. Людвиг вывел себя из оцепенения и выпрямился, ожидая подходящих к нему людей. Шедший впереди, должно быть, был их лидером. Он держал в руках свой шлемофон, вышагивая с развязным и важным видом в своей униформе и кожаной куртке; его яркие блондинистые волосы беспорядочно развевались на ветру. Людвиг сразу понял, что это был Волшебник. Он был моложе, чем тот себе представлял, но в целом казался очень самоуверенным, почти высокомерным. Он весело улыбнулся, когда подошёл и встал возле Людвига. Тот воспользовался преимуществом в росте, чтобы смерить его взглядом свысока.  — День добрый. — Американец бросил взгляд на горящий самолёт и присвистнул. — Отличное пилотирование, лётчик. Я уже был уверен, вы покойник. — Людвиг сохранял молчание, и тот развернулся к своему товарищу справа. — Мэтт, ты же говоришь по-немецки, верно? Нам нужно узнать у этого парня имя и ранг…  — Лейтенант Людвиг Байльшмидт. Личный номер 2413/9. Американец вновь взглянул на него, его выражение лица было слегка удивленным и даже немного впечатлённым.  — Эм, верно. Запомнил, Мэтт? — Ага. Американец кивнул и опять улыбнулся.  — Так ты говоришь по-английски, немец? — Людвиг приподнял бровь. Разве это не было очевидно? — Что ж, лейтенант Байл… Байлишь… Людвиг. Я должен попросить тебя сдать всё оружие. Людвиг еле заметно кивнул, прежде чем резко достать пистолет из куртки и, развернув рукоятью вперед, передать американцу. С небольшим чувством удовлетворения он отметил, как другие пилоты при этом почти отшатнулись. Людвиг знал, что мог выглядеть устрашающе, когда хотел этого. А прямо сейчас он хотел. Хотя, в конечном счёте, он не имел здесь власти, и американец знал это. Он лишь улыбнулся, забирая пистолет, и опустил взгляд на зажатую в кулак ладонь Людвига, приподняв бровь. Тот последовал за его взглядом. Он только сейчас осознал, что всё ещё держит его; что он держал его всё это время. Он медленно разомкнул руку. Маленький цветок почти полностью осыпался. Не сводя свирепый взгляд с американца, Людвиг медленно пожил цветок в свой карман. Его они не должны были забирать. Американец выглядел слегка озадаченным, но потом он усмехнулся. — Твой талисман, верно? Видимо, сегодня он подействовал. А это вот мой. — Американец указал на небольшой кусок белой ткани, выглядывающий из переднего левого кармана его куртки. Похоже на носовой платок. — Кажись, и он тоже сработал. Ты почти что уложил меня, лейтенант Бе… э-э… Людвиг. Ещё и сбил двух моих людей. Впечатляюще.  Людвиг слегка пожал плечами. А чего ещё этот американец ожидал? И почему вдруг он болтал с ним так, будто они были друзьями? Американец постукивал ногой и ждал, будто бы ожидая, что Людвиг ответит рано или поздно. Но тот не отвечал. И даже не собирался. По Женевской конвенции он был обязан сообщить врагам своё имя, ранг и номер. Это он уже сделал. Больше ему нечего сказать. — А ты разговорчивый, ха? — наконец сказал американец. — Ладно, тогда давай упростим это для всех. Ты пойдёшь с нами по-хорошему, верно? Как будто у него был выбор. Людвиг кивнул. . Огромным шоком для Людвига было осознать, что они, должно быть, находились недалеко от деревни Феличиано. Если судить по тому месту, где он был сбит, и времени пути до американской базы, Людвиг рассчитал, что они должны быть всего лишь в милях от неё. Те же обширные поля, тот же аромат в воздухе. Даже вид на горы открывался почти идентичный тому, что он помнил. Это было слишком жестоко, слишком больно… но, конечно же, американцы должны были расположиться по большей части около этой деревни. Это стратегически идеальная позиция рядом с горами и с побережьем; по этой же причине её ранее выбрали немцы, из-за чего американцы так отчаянно за неё боролись. Людвиг не мог не думать о том, как же близко был Феличиано. Где он был прямо сейчас, что делал; каково бы это было, увидеть его вновь, обнять… Людвиг заставил себя отбросить эти мысли. Так он лишь истязал себя. Людвиг осторожно сел на стул у стены, скрестив руки, и прищурившись рассматривал знакомое помещение воздушной базы. Она не была оборудована под заключённых, но здесь было как минимум двадцать вооружённых американцев, а Людвиг был безоружен, так что шанса на побег не было. Людвиг не привык быть беспомощным. Он ненавидел это чувство. Он догадался, что ожидал прихода военной полиции. А там уже, кто знает. Американцы известны тем, что хорошо относились к заключённым. Но Людвиг знал, что впереди его ждёт только заключение в военном лагере на следующие несколько лет. Он сгорал от злости и стыда при мысли об этом. Что он позволил себя подстрелить, что он так опозорил свою страну. Это было почти невыносимо. Американский лидер, Джонс, как его звали, производил впечатление достаточно порядочного человека, несмотря на странное дружелюбие и явную надменность. К удивлению и забаве Людвига, тот даже предложил ему выпить, как только они пришли на базу. И его второй пилот — Людвиг не мог вспомнить его имя — выглядел почти идентично и казался таким же странно дружелюбным, как и тот, разве что более спокойным и менее заносчивым. Он даже извинился за Грету, потом пытался представить Людвигу своего полярного медведя, прикреплённого к лацкану, а затем ясно указал на то, что он канадец, а не американец. Только тогда до Людвига дошло, кто именно подстрелил его. Он не ответил. Остальные, однако же, не были такими дружелюбными. Даже сейчас они бросали на него недовольные взгляды, о чём-то ворча между собой. Это Людвиг мог понять. Как и разобраться с этим. Он враждебно посмотрел в ответ, и большинство тут же отвели взгляд. Джонс и его канадский второй пилот стояли и разговаривали в другом конце комнаты, а голоса маленькой группки примерно из шести лётчиков стали громче, когда они сели за ближайший стол, рассматривая Людвига и смеясь. Тот настороженно слушал, когда их голоса повышались. Двое из них, видимо, что-то обсуждали. — Фотография жены этого фрица может принести неплохую сумму как сувенир. — Тогда вперёд, возьми его бумажник. Что он тебе сделает? Пульс Людвига участился, а кожу будто обожгло. Его плечи напряглись, и грудь стянуло в тревожном предчувствии. Людвиг не двигался, но старался смотреть на приближающегося к нему человека настолько устрашающе, насколько мог. Американец немного заколебался, а затем обернулся ко второму лётчику.  — Сам возьми, это была твоя идея!  — Да ладно тебе, он безоружен. Как я уже говорил, что он тебе сделает?  Пилот подошёл прямо к Людвигу и неаккуратно расстегнул его куртку. Людвигу потребовался весь его самоконтроль, вся имеющаяся у него сила, чтобы не схватить этого человека за горло. В комнате было двадцать вооружённых американцев. Ему оставалось только продолжать сидеть на месте, сдерживая себя; кровь кипела в его жилах, когда американец достал бумажник Людвига из внутреннего кармана и стал копаться в нём. Он вытащил пару карточек, несколько немецких и итальянских банкнот, а после сердце Людвига ушло в пятки и его зубы скрипнули, когда американец достал из его бумажника ценную фотографию.  — Ну, ни черта себе! — американец рассмеялся. — Я не нашёл фотографии жены фрица, зато обнаружил кое-что поинтереснее!  — И что же это? — спросил второй, когда группа пилотов столпилась посмотреть.  — Похоже, что эти фрицы всего лишь кучка педиков. Просто взгляни на это дерьмо! — Пилот передал фотографию следующему человеку, который тут же громко захохотал.  — Что это за чертовщина? — Он перевернул фотографию и его смех усилился. — Да этот фриц гомик! Только взгляни, что там написано на развороте!  — Это болезнь, чувак, — сказал следующий пилот, перехвативший фотографию, и теперь смеющийся вместе с остальными. — Это неправильно и нездорово. Людвиг начал терять контроль. Он мог почувствовать это. Бурлящую в венах кровь, стремительно отбивающий в ушах пульс, напряжение мускулов. Когда пилоты небрежно передавали друг другу фотографию, когда они смеялись и бросали на него взгляды полные отвращения, Людвиг чувствовал себя охваченным чистейшей яростью. Потому что он был беспомощен и не мог это переносить. Потому что самое важное, что есть в его жизни, вдруг стало посмешищем для этих американцев. Потому что он нуждался в этой фотографии Феличиано больше, чем в чём-либо другом. Это было единственным, что у него осталось. Это было для него всем. А если эти ублюдки заберут её у него… если они её уничтожат… Самоконтроль Людвига начал ускользать…  — Что, чёрт возьми, здесь происходит? — раздражённый голос прорезался сквозь багровый туман, заполнивший его голову, и он поднял взгляд, замечая Джонса, подходящего к группе пилотов; его выражение лица было яростным. — Чем вы тут, чёрт возьми, занимаетесь? Часть людей разошлась, но тот, что держал фотографию, даже не сдвинулся с места.  — Да ладно тебе, Джонс, мы победили его в честной схватке и теперь имеем полное право взглянуть в его бумажник. Джонс выхватил бумажник и фотографию у пилота.  — Вообще-то, нет. И вы уж точно не имеете права стоять и ржать с фотографии его...— Джонс умолк, взглянув на фото. Он свёл брови, чуть приоткрыв рот от удивления. Но, в отличие от остальных пилотов, казалось, не испытывал отвращения. Вместо этого его выражение оставалось непонятным, слегка озадаченным и почему-то едва ли не грустным. Наконец Джонс вновь посмотрел на пилота, в его глазах снова плескалась злость. — Убирайся отсюда, сержант. И для тебя лейтенант, не Джонс. Этот сержант, очевидно, не привык к такому обращению. Он отшагнул назад и кивнул, пряча руки в карманы. — Что ж, ладно, лейтенант, сэр. — И он неспеша вышел из комнаты. Ярость Людвига быстро перешла в замешательство. Этот американский лидер был необычным. Его люди, очевидно, уважали его, но разговаривали с ним, будто он был одним из них. С самого начала он относился к Людвигу только с учтивостью. А теперь он бросал на него любопытные взгляды, периодически в его глазах проскальзывало что-то похожее на понимание. Людвиг был без понятия, как это всё расценивать. Джонс кивнул ему, улыбнулся и извинился. Затем он положил фотографию в свой карман, и в груди Людвига вновь начала расти ярость вперемешку с отчаянием. Но он не мог с этим ничего поделать, когда Джонс медленно вернулся к своему второму пилоту; время от времени они мельком переводили взгляд на Людвига пока говорили. И он вновь чувствовал себя беспомощным, потому что не мог их понять, не мог вернуть свою фотографию, не мог ничего сделать, разве что сидеть, уставившись на лестницу, пока наконец не прибыло специальное подразделение. И тогда он почувствовал облегчение. Ведомый через коридоры к ожидающей его машине, Людвиг понял, что уже никогда её не вернёт: он навсегда потерял свою фотографию. Единственное изображение его прекрасного Феличиано, ярко улыбающегося на камеру этой своей постоянной солнечной улыбкой; его глаза такие сияющие, а щёки чуть румяные, и его развевающиеся волосы с той одной прядью, которая никогда не лежит ровно. Фотография с его прощальной подписью на обратной стороне, с воспоминаниями о последней ночи в амбаре. Людвиг без протеста позволял офицеру вести себя за наручники. Он чувствовал, будто всё было потерянно.  — Хэй, лейтенант! — Людвиг обернулся на голос, не уверенный, было ли это адресовано ему. Джонс в спешке пересекал коридор, но его взгляд был направлен на ведущего Людвига офицера. — Вы там забыли что-то вроде… э-э… вы кое-что оставили в комнате отдыха.  — Кое-что оставил? — офицер смотрел на него с сомнением. — Ага, какая-то папка, она помечена как ‘совершенно секретно’ или что-то типа того… Офицер отпустил Людвига и с паникующим выражением лица поспешил в комнату. — Присмотри за заключённым, летун! — в последнюю секунду прокричал он.  — Конечно, без проблем, я по… — Офицер скрылся за углом, и Джонс резко повернулся к Людвигу. Тот посмотрел на него с полным непониманием. Становилось вполне очевидно: все американцы сумасшедшие. — Лейтенант Б… Людвиг. Чёрт, ваши немецкие фамилии непроизносимые. Я думаю, это твоё. — В груди Людвига расцвела надежда. У него перехватило дыхание, когда Джонс достал фотографию из своего кармана и быстро переложил её Людвигу. Тот был растерян и ошеломлён, но более всего остального просто неимоверно благодарен. Он одарил американца вопросительным взглядом, но Джонс лишь улыбнулся. — Удачи, лётчик.  Людвиг медленно кивнул. Затем второй офицер спецподразделения появился в дверях прямо в тот момент, когда предыдущий лейтенант выходил из комнаты отдыха.  — Что здесь происходит, что ещё за чёртова задержка?  — Ты совсем спятил, летун, никакой папки там нет, ты разыгрываешь нас? Джонс примирительно поднял руки и задним ходом направился дальше по коридору.  — Никакого розыгрыша, простите, виноват! Можете продолжать, мои дорогие сэры. — Затем он подмигнул Людвигу и скрылся за углом.  — Эти чёртовы пилоты все сумасшедшие, — сказал лейтенант, вновь взяв заключённого за наручники. Людвиг не мог не согласиться. Но похоже, что даже среди них есть достойные и порядочные люди. . Феличиано тихо, спокойно зашёл в гостиную. Всё здесь эти дни было тихо и спокойно. Ловино сидел за столом, уставившись в стену. Последнее время от часто это делал. Феличиано подошёл сзади и обвил его шею руками.  — Доброе утро, Ловино! Как ты себя чувствуешь сегодня, Ловино? Я уже говорил тебе, как же сильно я тебя люблю, Ловино?  — Ради Бога, Феличиано, ты когда-нибудь прекратишь это? — голос Ловино звучал раздраженно, но Феличиано знал, что тот улыбается, пусть даже совсем чуть-чуть.  — Прекращу что? Разве я не могу обнять своего старшего брата и сказать, что люблю его! — Да, да, наверное, уже хватит. — Ловино погладил брата по руке, и тот мягко его отпустил.  — Там на кухне стоит томатный пирог, и желательно чтобы он был полностью съеден к моему приходу! — Ты куда-то уходишь? Феличиано взял несколько яблок из стоящей на столе миски и положил их в свою корзинку на обед.  — Я ненадолго. Встретимся в Кантине после полудня, если ты придёшь. А ты должен прийти, Ловино. Ты же понимаешь, что не можешь провести вечность дома? Ловино обернулся и одарил брата обеспокоенным взглядом.  — Ты опять собрался к своему дереву. — Тот лишь кивнул. — Фели… — Он покачал головой, отказываясь выслушивать. Феличиано знал, что брат его понимал, но Ловино всё-таки сказал с маленьким намёком на улыбку: — Ты же понимаешь, что не можешь провести вечность у своего дерева? Феличиано улыбнулся в ответ. Как же легко, как же ужасно, Ловино его понимал.  — Пирог, Ловино. До последней крошки. Всё произошло как-то слишком быстро. Немцы наконец покинули деревню, хотя последствия их последнего боя с американцами до сих пор не были приведены в порядок. После того как американцы заняли ближайшие базы, жизнь изменилась. В основном в лучшую сторону… но война по-прежнему шла. После их последней ночи в амбаре Феличиано не видел Людвига уже несколько месяцев. А Ловино… Феличиано заставил себя оборвать мысль. Он не хотел об этом думать. Феличиано лёгким и неторопливым шагом спускался по деревенской дороге, размахивая своей корзинкой, как он всегда делал. Сейчас большую часть своего свободного времени он проводил у дуба. Просто сидел, напевал себе под нос, вспоминал, ждал… всегда ждал. Освежающее дуновение ветра легко проносилось мимо, принося с собой знакомые запахи весны, которые в этом году казались другими — почти горькими. Феличиано до сих пор цеплялся за зиму. Как обычно, он почти не обращал внимания на окружающий его мир, целиком поглощённый своими мыслями, занимавшими каждое мгновение его бодрствования. Он задавался вопросом, где же был Людвиг. Что он делал. Был ли он на свободе. Был ли он в безопасности. О Господи, был ли он жив. Было ужасно невыносимо осознавать, что Людвиг может исчезнуть навсегда и Феличиано так никогда и не узнает, что же случилось с самым важным для него человеком во всём мире. Резко остановившись, Феличиано вышел из раздумий, вовремя замечая, что за малым не врезался в двух мужчин в военной форме. Его желудок ухнул в пятки, инстинкт взял верх, и он, вытащив свой маленький белый флаг, начал отчаянно им размахивать. — Я сдаюсь! Mi arrendo! Je me rends! Kamerand! Те двое резко остановились, на мгновенье уставившись на него, а затем более низкий повернулся ко второму. — Я думаю, он сдаётся. — Я уловил вначале. Думаю, остальное было на китайском или что-то типа того… Феличиано прервался, немного успокоившись, и переводил свой взгляд между двумя незнакомцами, изумлённо смотрящими на него.  — Так вы… американцы?  — Он да, — ответил более низкий. Его голос звучал очень тихо. — А я канадец.  — Оу… — Феличиано указал на его лацкан. — Полярный мишка. Канадец, казалось, был в восторге, что тот его заметил. — Ах да! Это Кумадара.  — Да ну тебя, чувак, почему ты никак не можешь запомнить имя своего глупого талисмана? — спросил американец, нахмурившийся в разочаровании. — Его зовут Кумаджиро!  — Правда? Оу. Ладно, в любом случае, он мой счастливый маленький паршивец. — Канадец дружелюбно улыбнулся Феличиано. — Извини, если мы напугали тебя.  — Ох, всё в порядке, я просто был невнимателен. Я заметил вашу униформу, а некоторые мужчины в униформах очень злые и пытаются тебя ударить, но, конечно же, среди них есть и очень хорошие, и красивые, и просто замечательные. — Эти парни отличались от тех американских солдат, которых Феличиано видел в деревне. Канадец был в пиджаке, а американец — в здоровой коричневой куртке с большим мягким воротником. Они оба были блондинами, однако волосы канадца были чуть длиннее, и странным образом оба выглядели почти идентично. — Вы двое братья? Вы выглядите как братья. Все говорят, что мы с Ловино выглядим как братья, что логично, потому что мы ими и являемся. Только разве не странно, что вы оба из разных стран? Вы выросли в Канаде или в Америке? У канадца был этот слегка сбитый с толку вид, который Феличиано уже давно привык видеть, зато американец лишь улыбнулся, почти сразу ответив:  — Нет, мы не братья, хотя все так говорят. Люди всегда нас путают, это даже забавно. Я вырос на ферме в Штатах, а Мэтт был выращен медведями. Мэтт выглядел растерянным.  — Я… что? Феличиано ахнул.  — Вау! Ты тоже вырос на ферме?  — До мозга костей из Небраски, — американец широко улыбнулся.  — Ух ты! Это потрясающе! Я имею в виду, кроме того, что я эм… вообще понятия не имею, что это. — Феличиано коротко почесал затылок и потянулся к своей корзинке. — Хочешь яблоко? — Он протянул яблоко, и американец охотно взял его.  — Конечно! Канадец покачал головой в замешательстве.  — Альфред, я думаю, мы нашли того единственного в мире человека, который говорит на твоём диалекте. Глаза Альфреда расширились от внезапного осознания. — Эй, постой-ка, ты же говоришь не по-итальянски!  — Не-а, — ответил Феличиано. — Ты не заметил? — Это не то, что я имел в ви…  — Видишь, Мэтт, а ты мне постоянно говорил учить все эти иностранные языки, когда весь мир говорит на одном английском.  — Я ещё немного говорю по-немецки, — гордо заявил Феличиано. — На вот тебе яблоко, канадский Мэтт. Мэтт изумлённо улыбнулся, забирая протянутое яблоко.  — Danke.  — Bitte schön. — Феличиано почувствовал лёгкую боль в груди, произнеся эти слова. Сколько раз он их говорил Людвигу?  — Прости, мы так толком то и не представились, — сказал Мэтт.  — Нет, это только ты не представился. — Альфред наклонился к Феличиано и пробормотал: — Он иногда такой невоспитанный. Тот рассмеялся, доставая себе яблоко. Ему понравился этот американец. Он был таким забавным и милым. Мэтт же одарил его недовольным взглядом. — Ну вперёд тогда, окажи честь, ты же делаешь это так хорошо и совершенно неоскорбительно. Альфред отвесил небольшой поклон.  — Спасибо, так уж и быть. Мой итальянский друг, это лейтенант Мэттью Уильямс, мой исключительный второй пилот. А я лейтенант Альфред Ф. Джонс, здесь чтобы спасти Италию!  — Вооу, — изумился Феличиано, откусывая яблоко. — И всё в одиночку?  — Ну, Мэтт мне поможет. Чуточку. Мэттью закатил глаза.  — Не слушай его, он немного бредит. Феличиано вновь рассмеялся. Кажется, прошли месяцы с тех пор, как он в последний раз смеялся так легко.  — А я Феличиано! Я тоже пытаюсь спасти Италию, по крайней мере так говорит мой дедушка. Мы являемся частью Сопротивления и, думаю, я могу вам это говорить, вы же, получается, на нашей стороне, что бы это не значило.  Феличиано в последнее время был рад любому способу отвлечься, поэтому так наслаждался беседой с этими дружелюбными незнакомцами. Что угодно, чтобы перенести его мысли куда-то в другое русло, пусть даже и ненадолго. Возможно, он даже мог немного продлить это отвлечение… — О, я знаю, раз вы наши союзники, а теперь и мои друзья, вы просто обязаны прийти и выпить с нами после полудня, и тогда я познакомлю вас с моим дедушкой и братом, и всеми остальными участниками Сопротивления, я уверен, они будут очень рады с вами познакомиться! Альфред, казалось, был в неподдельном восторге. — С радостью! У вас итальянцев же есть бурбон, верно?  — Да, конечно! То есть, я думаю, что да. Ну, эм… на самом деле, я тоже не имею ни малейшего понятия, что это. В любом случае, мы будем в Кантина Верде, можете уточнить у любого горожанина, где она находится. — Феличиано с трудом верилось, что он говорит это. Сейчас всё так изменилось с того времени, когда в их городке были немцы. Джонс весело рассмеялся.  — Отлично, а то я уже несколько недель толком не напивался! — Смех американца был таким заразительным, таким громким и бурным.  — Только подождите, пока я скажу всем, что мы будем пить с двумя американскими… — Феличиано с извинением посмотрел на Мэттью. — То есть, с американским и канадским солдатами! Мэттью тихо рассмеялся.  — Ну, вообще-то мы оба военные лётчики. Улыбка Феличиано мгновенно спала, кожу вдруг обдало холодом. Светлое и беззаботное чувство в его груди исчезло, и вместо него леденящая дрожь гнева прошлась по спине. Он напряг плечи и стиснул зубы.  — Оу. — Он с силой сжал яблоко в своей руке и сделал быстрый, неустойчивый шаг назад. — Лётчики. Альфред и Мэттью на мгновение переглянулись с отражённым на лице непониманием.  — Да, — просто ответил Мэттью испытующе, почти вопросительно.  — Оу, — повторился Феличиано. Он сделал ещё шаг назад, его кожу неприятно покалывало. — Эм. Мне нужно… идти. Пилоты всё ещё выглядели слегка озадаченными, но осмотрительно улыбались, и Альфред бодро сказал:  — Тогда увидимся после полудня! Феличиано напряжённо кивнул и поспешно побежал прочь. Его рука тряслась, когда он швырнул яблоко в траву возле дороги. Незнакомая обжигающая ярость плескалась в его груди и в его животе, и он гневно моргал, отказываясь плакать. Он хотел всё забыть. Он просто хотел насладиться моментом мирной, беззаботной радости. Но вместо этого он только что пригласил в Кантину именно тех людей, которые пытаются убить Людвига. . Итальянцы, которые понимали английский, вслушивались в каждое слово американца. Которые нет — лишь молча смотрели, очевидно не понимая, как расценивать этого шумного иностранца, который уже наполовину осушил бутылку бурбона и бурно жестикулировал, подробно рассказывая о своём недавнем подвиге.  — И вот он я, совершенно один, вдали от своей команды, окружён шестью немецкими Мессершмиттами! Канадец отпил бурбон из своего стакана, прежде чем вмешаться в разговор.  — Четырьмя.  — Я вполне уверен, что их было шесть.  — Их было четыре. — Что ж, тогда пять. Так или иначе, вот он я, думаю, как же мне, чёрт возьми, выбраться отсюда, и тут вдруг Мэтт вылетает прямо из-за солнца и просто нелепо стремительно пикирует прямо в гущу. Я вам вот что скажу, это озадачило меня так же чертовски сильно, как и этих фрицев, но это дало мне достаточно времени, чтобы сбить двух из них, спикировать, повернуть и убраться оттуда к чёртовой матери. Они зовут меня Волшебником, но я заявлю, что в таком случае Мэтт у нас тут Человек-невидимка! Феличиано из вежливости улыбнулся, когда вся комната одобряюще рассмеялась. Кантина была заполнена участниками Сопротивления и местными жителями, громко разговаривающими, предлагающими Альфреду и Мэттью ещё напитков, внимательно вслушиваясь в каждое слово, сказанное про битвы с немцами. Феличиано никогда не видел это место таким заполненным, не слышал здесь столько шума. Выпивая, люди говорили всё громче, ввязывались в мелкие споры, по возможности подпевали радио, звучащему из-за угла, толпились, чтобы поговорить с американским лётчиком. Он не знал, как к этому относиться. С одной стороны, Альфред и Мэттью были действительно хорошими, смешными и, казалось, были искренне рады поговорить с каждым. Но Феличиано не нравилось слушать ни о подбитых Мессершмиттах, ни об обзывании немцев "фрицами", ни о вытеснении немцев из страны. Ловино, конечно же, демонстративно игнорировал лётчиков, в то время как дедушка Рим вёл себя гостеприимно и обходительно, но в то же время, похоже, пытался получить от них информацию. Феличиано на мгновенье задумался о том, что спросил бы у пилотов Антонио, если бы был здесь.  — Единственное, что я скажу про этих фрицев, — начал Альфред в ответ на вопрос Рима, — развернуться и убежать — это не про них. Они будут бороться до самого конца.  — Как наш вчерашний парень, — сказал Мэттью почти неслышно.  — О, да! — воскликнул Альфред, его лицо воодушевлённо засияло. Столпившиеся вокруг стола горожане сохраняли тишину, когда он говорил. — Вы должны были его видеть! Я гонялся за ним неделями, а вчерашним утром я уж думал, что поймал его. Он был у нас под прицелом… его команде удалось бежать, и он один остался, чтобы отвлечь нас. Поэтому мы, конечно же, думали, что он будет лёгкой целью. — Альфред покачал головой и кисло рассмеялся.  — А он не был? — тихо спросил Феличиано. Его раздражало, как Альфред, вероятно, думал, что он лучше любого немецкого пилота. Итальянец знал, что он не может быть лучше, по крайней мере, Людвига. Альфред задумчиво посмотрел на него, прежде чем ответить.  — Они прозвали меня Волшебником. Потому что я неуловимый… Они видят меня — я исчезаю, появляюсь вновь и, прежде чем они это осознают, — бам. Всё кончено. Но этот парень совершенно другой. Он идёт напрямую — без пряток, без фокусов. Атакует нас в лобовую, в одиночку способен справиться со всей эскадрильей. Я никогда подобного не видел. Он был нацелен на меня, это очевидно. При этом подбил двух моих людей, и меня бы тоже, если бы Мэтта там не было. Но даже с горящим самолётом и подбитым крылом этот немец всё ещё стрелял. И вот что я скажу, потребовалось чертовски много времени и сил, чтобы наконец уложить его. Но вот в чём фишка, — Альфред прервался на свой напиток, а затем с энтузиазмом наклонился вперёд; все внимали каждому его слову. — Этому немцу удалось посадить чёртов самолёт! И сделал он это, будто был на каком-то тестовом полёте! Как только приземлился, он вышел из горящих обломков, как из обычного автобуса. Сообщил нам свой ранг, имя и номер — ни слова больше. — Альфред чуть приподнял руки и медленно вернулся в изначальное положение, облокачиваясь. — Можете говорить о немцах что угодно. Но их пилоты — храбрые засранцы. Комнату вновь заполнили разговоры, когда Альфред затих. Он нахмурился, в раздумьях опустив взгляд в пол, затем почти напугал Феличиано, вдруг уставившись тому прямо в глаза. Его брови резко поднялись, и он тихо присвистнул.  — Да будь я проклят.  — Что? — спросил Феличиано, удивлённый его внезапным странным поведением. Тот сразу же опустил взгляд обратно на свой напиток.  — Ничего. Извини. Ещё больше историй, ещё больше выпивки. Все стремились поговорить с Альфредом, и тот отвечал каждому. Всем он сразу же нравился; казалось, невозможно не проникнуться к нему симпатией. Феличиано был поставлен в тупик противоречащими друг другу эмоциями. Ему тоже нравился Альфред. Он пытался подавить это чувство, но американец с самого прихода вёл себя только дружелюбно и весело. Он настоял на том, чтобы сидеть рядом с Феличиано, вёл разговор о разнице погоды в Америке и Италии, о великолепных городах Лондоне и Нью-Йорке, о котах, которых он ранее увидел на улице. Он спрашивал Феличиано о его жизни на ферме и участии в Сопротивлении, о том, что тот думал насчёт бейсбола и крикета. Альфред даже вручил ему апельсин в знак благодарности за ранее предложенное яблоко. И, прежде чем итальянец это осознал, они болтали как старые хорошие друзья. Но потом Альфред начал говорить о сражении. И люди, которых он описывал, были подчинёнными Людвига. Альфред был врагом Людвига. Феличиано не знал, что чувствовать. Часть него хотела продолжить злиться, хотя он никогда не мог подолгу это делать, и было глупо испытывать подобное по отношению к человеку, который просто делал то, что считал правильным, как и Людвиг. Слишком много было противоречий для осмысления. Хотя бы Феличиано был рад, что Ловино наконец покинул дом, чтобы присоединиться к ним; однако сейчас ему и начало казаться, что, возможно, это была не лучшая его идея.  — Где ты вообще откопал этих ублюдков? — пробурчал Ловино, делая большой глоток вина. Весь вечер он избегал общения с пилотами. И старался даже не смотреть на них. Феличиано виновато пожал плечами и шёпотом ему ответил, когда Альфред был увлечён в разговор с Римом.  — На дороге за городом. Ловино бросил на них косой взгляд.  — И что у тебя за пунктик с подцеплением военных лётчиков, Фели?  — Я не специально, они просто были очень добры и заставляли меня смеяться и перестать думать обо всех этих ужасных вещах, поэтому я спросил у них, не хотели бы они выпить с нами, потому что думал, что возможно остальные тоже будут рады с ними пообщаться. Я даже не знал, что они были лётчиками. — Феличиано умолчал о том, что не позвал бы их, если бы знал. Он попытался перевести тему. — И всё же я рад видеть тебя где-то кроме дома!  — Да, но… Я здесь не для общения с твоими дружками-пилотами. Мне просто было нужно выпить чёртово вино. — Ловино осушил свой бокал. Вскоре он всё-таки выпил слишком много и, как обычно, алкоголь начал брать над ним верх.  — Ты знаешь, что я думаю? — закричал Ловино на итальянском, опираясь на свой стул и указывая своим напитком на Альфреда. — Я думаю, что ты всего лишь заносчивый ублюдок! Думаешь, можешь явиться сюда, сбить парочку немецких самолётов, и мы все сразу должны, как его… пасть! — Ловино запнулся, пролил свой напиток, затем вновь быстро продолжил. — Нет, я имею в виду, пред тобой, пасть пред тобой!  Феличиано и Рим на мгновение переглянулись. В последнее время было бесполезно пытаться остановить Ловино, если тот начнёт подобное. К счастью, в комнате до сих пор было шумно, так что ему не удалось устроить достаточно крупную сцену, на какую он по правде был способен. Однако Альфред выглядел окончательно сбитым с толку, ведь почему на него вдруг кто-то кричит на итальянском, при этом активно размахивая бокалом с вином перед его лицом.  — Эм, извини, я понятия не имею, что ты гово-  — Заткнись! Ты хоть знаешь, через что мы прошли? И до сих пор, до сих пор проходим? Ты немного запоздал, не так ли? — Ловино яростно жестикулировал, и Рим аккуратно забрал напиток из его руки. Тот, кажется, даже не заметил. — Разве вы не могли прийти и вышвырнуть отсюда немцев пару месяцев назад, а? Могли бы явиться на неделю раньше, или на день, или на несколько грёбаных часов, но нет, вы же должны были подождать, пока не станет совсем поздно, уже совсем, чёрт возьми, поздно! Рассказываете свои ничтожные истории и думаете, что мы будем называть вас героями, ну в таком случае да пошли вы! Альфред лишь улыбнулся и кивнул, прежде чем наклониться к Феличиано и прошептать:  — Он, должно быть, чем-то очень раздражён. Феличиано с извинением улыбнулся.  — Да, он, вроде как, всегда выглядит очень раздражённым чем-то. Обычно так и есть. Но будь добр с ним. Он… ну, сейчас у него есть на это причина.  — Он же знает, что мы не говорим по-итальянски?  — Да, — Феличиано стал говорить громче, чтобы Ловино услышал. — И он также понимает английский, он просто притворяется, что нет. Ловино обернулся и закричал на Феличиано, всё ещё на итальянском:  — Закрой свой чёртов рот, серьёзно, Феличиано, тебе вообще не стоило приводить сюда этих тупых американцев…  — Я канадец, — мягко сказал Мэттью. Ловино оборвал себя и пустым взглядом уставился на него. Очевидно, он был немного шокирован осознать, что Мэттью понял каждое слово, которое он произнёс.  — Оу. — Ловино вновь запнулся, и его плечи опустились. — Я очень сочувствую, что тебе пришлось через всё это проходить, пусть даже я, конечно же, не смогу понять твою боль, — Мэттью без запинки говорил на идеальном итальянском. — И я извиняюсь за Альфреда. Я знаю, что он может быть немного шумным и высокомерным, но он желает только добра. Пожалуйста, поверь мне, если бы нам предоставился шанс приземлиться раньше — Альфред был бы первым, кто это сделал. Я надеюсь, ты сможешь простить нас за непреднамеренный проступок. Для нас правда большая честь быть в вашей прекрасной деревне, и мы очень благодарны за ваше гостеприимство. Вся комната уставилась на него в молчании. Было похоже, что большинство из присутствующих только сейчас впервые заметили канадца.  — Есть ли в мире хоть какой-то язык, на котором ты не говоришь, Мэтт? — наконец спросил Альфред. Мэттью с иронией приподнял бровь.  — Китайский, Альфред. Я не говорю по-китайски. Ловино нахмурился, весь покраснел и быстро заморгал, пытаясь стереть своё смущённое выражение лица.  — Ну. Эм. Ладно. Мне нужно домой. Я не могу оставить… — Он умолк и вновь взглянул на лётчиков, потом почти рассеянно обвёл взглядом постепенно заполняющуюся шумом комнату. — Я должен идти. Рим кивнул и улыбнулся той своей обычной улыбкой, как будто всё было в порядке и не было ничего необычного.  — Конечно. Сможешь сам дойти?  — Я не ребёнок, — выплюнул в ответ Ловино, прежде чем развернуться и стремительно выбежать из Кантины, при этом пнув стул на своём пути.  — Оу, чёрт возьми, — сказал Альфред, немного озадаченно смотря ему вслед. — С ним же всё будет в порядке?  — С ним всё будет отлично, — ответил Рим, успокаивающе улыбаясь Феличиано. Тот попытался улыбнуться в ответ, но в итоге отвёл взгляд. Он лишь надеялся, что дедушка был прав. Рим потянулся через стол и подлил Альфреду ещё бурбона.  — Хорошо, что мой маленький Феличиано встретил вас сегодня. Я рад напрямую пообщаться с нашими союзниками. И, конечно же, приятно видеть, что воздушная война идёт в вашу пользу.  — Мы неплохо справляемся. Хотя кажется, что это никогда не закончится. — Храбрый и бесстрашный вид Альфреда начал понемногу угасать, и он с осторожностью осмотрелся вокруг, прежде чем продолжить. — И я не особо уверен, будет ли оно стоить того в конце концов. В глазах Рима загорелся интерес.  — В смысле?  — Ну, мы взлетаем, нас подстреливают, и мы высылаем больше людей. Немцы делают также. Мы прижали их к границе, но после этого как будто бы зашли в тупик… и, знаешь, я просто не вижу, чтобы это того стоило. Я теряю слишком много людей. Они говорят нам, что скоро мы должны будем совершить высадку во Франции, но это никак не происходит. И мы просто день за днём не можем сдвинуться с мёртвой точки. Выглядит так, будто мы тратим людей и время в пустую. Рим понимающе кивнул.  — Но это же война, верно? А сейчас я хотел спросить тебя кое о чём… — Рим внезапно осёкся и вновь улыбнулся Феличиано. — Уверен, ты уже заскучал, Фели? Тот позволил Риму настоять на своём. В любом случае, он уже не хотел слушать дальше. Он встал и оставил Рима разговаривать с Альфредом и Мэттью наедине. Он блуждал между столами, периодически перекидываясь парой слов с местными, но в основном держал дистанцию. Он чувствовал себя как во сне. Весь этот вечер был слишком нереальным, слишком болезненным. Он не мог противостоять ужасающим мыслям и страхам, неустанно его атакующим. Мог ли Людвиг быть одним из тех, о ком рассказывал Альфред? Феличиано пытался убедить себя, что Людвиг способен на большее. Он сказал себе это. Но оно не остановило ни окутывающий его болезненный страх, ни вселяющие ужас образы горящих самолётов, всплывающие у него в голове. И всё это время Альфред так странно смотрел на него… Феличиано уже подумывал, стоит ли ему последовать за Ловино домой, когда Альфред оставил разговаривающих между собой Рима и Мэттью и направился прямо в его сторону. Он взял Феличиано под локоть и завёл за угол. Но прежде чем тот успел поинтересоваться, что происходит, американец быстро и тихо проговорил:  — Слушай, это может прозвучать реально странно и всё такое, но… ты знаешь немецкого лётчика, которого зовут лейтенант… Людвиг? Феличиано пару раз моргнул, полностью охваченный шоком. Теперь он был уверен, что это сон. Он едва ли мог говорить.  — Что… как… — Откуда американец вообще мог знать его? Если только он не видел его живым, или… в противном случае… Феличиано вдруг почувствовал себя так, будто его ударили под дых. Он не мог дышать, воздух болезненным комом застрял в его горле. Перед глазами всё покраснело и поплыло, и он неустойчиво отшагнул назад, лихорадочно тряся головой. — Нет…  — Нет, стой, всё хорошо, он жив. — Феличиано чуть не упал от облегчения. Он восстановил дыхание и с надеждой поднял взгляд. — Но… — Альфред остановился, осмотрелся и понизил голос. — Его взяли в плен. Он вновь начал задыхаться. Феличиано с трудом верилось, что они сейчас говорят об этом, и что человек перед ним знал ответы на все вопросы, что месяцами терзали его. Людвиг… взят в плен…  — Где? Пожалуйста, скажи мне, где? Альфред покачал головой, на его лице отразилась боль.  — Мне жаль, ты же знаешь, я не могу сказать тебе это. Феличиано прикрыл глаза и кивнул. Глупо было спрашивать. Даже если бы ему и ответили — он же совершенно не знал, что делать.  — Ну конечно. Ты ведь о нём говорил ранее, да? Ты… ты сбил его.  — Да. — Альфред поспешно подвёл его к ближайшему столу, затем медленно сел рядом с ним. Шума из Кантины было достаточно, чтобы приглушить их разговор. — Откуда ты вообще его знаешь? Почему у него твоя фотография? Феличиано едва ли расслышал его слова. Всё, что он мог слышать — это давление в своих ушах, а всё, о чём он только мог думать…  — Он в порядке? Он ранен? Что вы собираетесь…  — С ним всё хорошо. Никаких ранений. Военная полиция забрала его сегодня. Он будет допрошен, но без применения насилия. Он почётный офицер, и к нему будут относиться соответствующе. Феличиано задышал спокойнее.  — А… а что потом?  — Потом он будет отправлен в военный лагерь как заключённый. — Выражение лица Альфреда было почти извиняющимся. Феличиано с силой зажмурил глаза, останавливая нахлынувшие слёзы, и сглотнул тяжёлый и болезненный ком в своём горле. Он наклонился к столу, опустив лицо на свои ладони. Что это означало? Когда он сможет снова увидеть Людвига? И вообще, увидит ли он его когда-нибудь…  — Ты… вы… ты и он… Феличиано слегка вздрогнул, подняв взгляд. Он уже почти и забыл, что Альфред ещё был здесь, с волнением и интересом наблюдая за ним. Конечно же, он, должно быть, был сбит с толку этим всем.  — Я познакомился с ним зимой, — начал Феличиано. — Он остановился недалеко от нашей деревни, скорее всего там же, где и вы сейчас. Он приходил сюда, чтобы увидеться со мной. Мы встречались под дубом в поле рядом с моим домом. Думаю, в конечном счёте мы не так уж часто виделись… всего несколько раз только. Но что забавно, я не так хорошо помню всё, что было до этого. А эти несколько наших встреч… я помню каждую секунду. — Феличиано улыбнулся воспоминаниям о самом лучшем дне в его жизни. — Он самый лучший, самый добрый и самый прекрасный человек, которого я встречал.  — Ты любишь его, — так уверенно сказал Альфред.  — Больше, чем я когда-либо думал, что смогу полюбить кого-то или что-то. — Феличиано тут же нервно рассмеялся. Он произнёс эти слова прежде, чем обдумал их. И чем он только что поделился? Тем, что некоторые люди не поймут; большинство ведь считает, что неправильно любить другого мужчину, хотя он и не мог понять, почему. Но кто знает, как американец это воспримет… — Извини. Это глупо, то, что я сейчас сказал. Альфред, казалось, понял его внезапную панику и быстро ответил:  — Нет. Это не глупо. По доброму взгляду его глаз Феличиано почувствовал, что может продолжить.  — Мы сделали эти фотографии в тот день, когда ходили гулять в сторону холмов. Его фото я храню здесь. — Феличиано достал фотографию, которую он всегда носил с собой, из кармана и протянул американцу, который кивнул, как только взял её.  — Это он. — Альфред перевернул её и прочёл на обороте: — «Auf wiedersehen, sweetheart». На его было «bella ciao». Феличиано кивнул. Он не хотел объяснять.  — Феличиано… — Альфред нахмурился, вновь взглянув на фотографию; выражение его лица было озадаченным и сбитым с толку. — Ты относишься к сопротивлению. Он твой враг. Тот пожал плечами, чуть улыбнулся и посмотрел Альфреду в глаза.  — Нет никаких сторон, когда дело доходит до любви. Альфред тихо вздохнул, мягко улыбнулся, и передал ему фотографию. Феличиано аккуратно положил её обратно в свой кармашек на груди, затем прочистил горло и откинулся на стуле.  — Я уверен, дедушка может помочь, если ты хочешь что-то узнать о немцах. В конце концов, ты занят борьбой с ними, я уверен, тебе нужна информация. Хотел бы я сказать тебе больше, но я сам толком ничего не знаю, правда, и никто мне особо не говорит об этом после… ну, как я уже сказал, я мало что знаю в последнее время. — Он встал и развернулся, чтобы покинуть комнату.  — Сколько тебе лет, Феличиано? Тот остановился и оглянулся на Альфреда, слегка озадаченный внезапным вопросом.  — Что? Ох, я… мне почти двадцать.  — Серьёзно? Прямо как и мне! — Альфред весело усмехнулся, хотя выглядел немного удивлённым. — Забавно… я думал, ты младше. Феличиано ощутил странную смесь из разочарования и обиды, но всё же он его понимал. В конечном счёте, разве это было не то, что все о нём думали? Вдруг отчаянно захотев побыть наедине с собой, Феличиано поспешил мимо столов и толп веселящихся, болтающих друг с другом горожан, направляясь прямо в следующую комнату и захлопывая за собой дверь. Наступившая тишина была успокаивающей и утешительной. Он рухнул на стул, закрывая лицо руками, позволяя своему горю поглотить себя. Что американцы делают со своими заключёнными? Конечно же все говорят, что они были хорошими, никогда не применяли пытки и подобное… но как он мог быть уверен? Что если всё совершенно не так, как о нём говорят? Что если они причинят ему боль, что если они казнят его, о Боже, что если это ещё хуже, чем то, что произошло с Антонио? Феличиано вдруг пришёл в ярость от того, что эти американцы находились в соседней комнате, злой на всё и на всех, кто удерживал Людвига вдали от него. Он так сильно скучал по нему, что это приносило физическую боль и он просто не мог вытерпеть этого. Феличиано хотел вернуть его больше, чем когда-либо хотел что-то другое. Он бы отдал за это всё, сделал что угодно, лишь бы увидеть его ещё раз. Но это было невозможно. Дверь со щелчком открылась, и он поднял взгляд на дедушку Рима, закрывающего её за собой. Сегодня тот выглядел уставшим. Но, с другой стороны, он всегда выглядел уставшим последнее время. Он медленно пересёк комнату и сел рядом с Феличиано.  — Фели… всё в порядке? Феличиано попытался кивнуть, но вместо этого покачал головой. Он никогда не мог врать своему дедушке.  — Нет.  Но он не заплакал. Он не мог плакать. Как будто все его слёзы закончились. Осталась только сковывающая боль, горе, настолько изматывающее, что он просто не мог быть в порядке и испытывать прежние эмоции, даже злость. Он чувствовал себя лишь полностью опустошённым и абсолютно беспомощным. Рим сидел тихо, неподвижно. Феличиано не слышал ничего, кроме его дыхания.  — Хочешь поговорить со мной об этом? — наконец спросил он. — Нет. Но уже через секунду Феличиано прислонился к нему, и Рим обхватил его своими руками, прижимая к себе и мягко покачивая. С того самого утра, после всех этих ужасных слов, которые всё всплывали в памяти Феличиано, после срыва и морального опустошения Ловино, дедушка Рим остался единственным, что было сильным, безопасным и надёжным в их жизни. Весь тот рок, через который они проходили. Он смеялся и пел, пока они были опустошены и молчаливы; сохранял спокойствие и принимал их в моменты рыданий и криков. Удерживал их, когда они начинали разваливаться на части. Даже сейчас он повторял те же слова, что и всегда, удерживал его и пытался улучшить ситуацию, пусть даже Феличиано уже не был ребёнком и они оба знали, что теперь это было непоправимо.  — Всё хорошо, Фели. Всё хорошо. Впервые Феличиано задумался, было ли бы всё по-другому, если бы он был солдатом или лётчиком; если бы он был кем-то значительным. Кем-то, кто мог что-то сделать, мог спасти Людвига, мог найти способ увидеться с ним ещё. Но он был всего лишь слабым и незначительным, не в силах что-либо сделать. Он был именно тем, что все о нём и думали — маленьким глупым Феличиано. Людвиг был единственным, кто воспринимал его всерьёз. Кто выслушивал и кому было не безразлично то, что он говорил; кто считал, что он может быть храбрым, если нужно…  — Дедушка, ты бы хотел, чтобы я был… как Альфред? Он такой храбрый и… и все его любят, и… и он мой ровесник, ты знал? Одного возраста со мной, а уже лётчик, и он сражается и управляет самолётами и… и ты бы гордился мной, если бы я был как он, да?  — Нет, — сразу же ответил Рим. Феличиано был удивлён его ответом. — Я бы не гордился тобой, если бы ты был как он. Потому что это не то, кто ты есть.  — Но…  — Не позволяй никому говорить, что ты не храбрый. Да, ты делал вещи, которые огорчали меня… страшно меня расстраивали. — Феличиано вздрогнул. С того самого дня Рим ни слова и не сказал об этом… но Феличиано знал, какое сильное влияние оказало на него его предательство. Он был очень признателен, что любовь его дедушки была сильнее. — Но ты доверяешь своему сердцу, Феличиано. И это такой храбрый поступок. Не каждый способен на подобное. Феличиано сжал веки; он не знал, что теперь делать. Должен ли он продолжать надеяться на Людвига; должен ли он сдаться.  — Дедушка… почему в конечном итоге всё всегда приносит такую боль? Это был сложный вопрос, и конечно же Рим не знал, как на него ответить. Он лишь погладил внука по волосам и сказал:  — Хотел бы я, чтобы ты навсегда оставался невинным, Фели. Но конечно же некоторое было просто невозможным. Когда дедушка ушёл, когда Феличиано взял себя в руки и почувствовал себя в силах вновь противостоять этому миру, он наконец заставил себя вернуться в зал. Сейчас там уже было меньше людей. Наступила ночь, и Альфред с Мэттью, похоже, уже прощались с оставшимися людьми. Феличиано приготовился быстро проскочить мимо них, но Альфред почти сразу его заметил. Он оставил свою компанию, взял того за руку и, прежде чем итальянец смог выбраться, вновь завёл его за угол.  — Слушай, я тут подумал. Ваше Сопротивление, вы разве не… эм… вытаскиваете людей из заключения или что-то типа того, да? — Альфред подмигнул, и Феличиано свёл брови в замешательстве. — Что ж. Так, если я скажу тебе это… если я поделюсь с тобой этой информацией… ну, помнишь, о которой ты просил меня ранее… Феличиано остолбенел, когда до него начало доходить. Людвиг был взят в плен… Феличиано спросил у Альфреда, где… Он выдохнул с осознанием.  — С чего тебе говорить мне это? Альфред на мгновенье заколебался, прежде чем, вздохнув, потянуться к своему карману и достать оттуда небольшую фотографию. Феличиано медленно взял её; его пульс немного участился. Это был светловолосый, красивый молодой человек с кустистыми бровями, раздражённо смотрящий в объектив. Он был одет в костюм и стоял перед шкафчиком, заполненным дюжиной бутылок и стаканов. Феличиано поднял полный интереса взгляд на Альфреда, и глаза последнего загорелись.  — Если бы это был он, я бы в одиночку взял всю немецкую базу. Охх. Так Альфред в итоге его прекрасно понимал… Феличиано почувствовал себя чуть более спокойней и менее озадаченным, изучая фотографию.  — Он выглядит злым.  — Он просто не хотел, чтобы я его фотографировал. Пришлось сказать ему, что там нет фотоплёнки.  — Как его зовут?  — Артур. — Альфред улыбнулся при ответе. Феличиано взглянул на фотографию ещё раз, прежде чем вернуть её.  — Он англичанин? Он носит костюм, так что я подумал, что он, возможно, из Англии.  — Да, он англичанин.  — Готов поспорить, он многое знает о поэзии.  — Он вообще много о чём знает. Он реально умный.  — Обычно они такие и есть, эти англичане.  — А сейчас. — Альфред положил фотографию обратно в карман и перевёл свой сосредоточенный взгляд прямо в глаза Феличиано. Тот почувствовал пробежавшую по телу дрожь, и невозможное вдруг показалось ему вполне достижимым. — Я не давал тебе эту информацию, а ты решительно не собираешься использовать её в своих целях, верно? Феличиано не ответил, но его глаза расширились и грудь заполнила робкая надежда. Он задумался, сколько же бурбона Альфред выпил и будет ли он жалеть об этом позже. Но Феличиано сохранял молчание, в ожидании того, что Альфред скажет, в ожидании своей последней надежды увидеть Людвига, своего последнего шанса. Американец внезапно кивнул.  — Я приму это за согласие. А теперь слушай.