Auf Wiedersehen, Sweetheart

— Feli! Mio Dio, Feli… cosa faccio… non so cosa fare! (Фели! Боже мой, Фели… что же мне делать… я не знаю, что мне делать!)  — Лидер Шварц, ещё один спускается к вашему хвосту, 6 часов сверху, отбой. — Послушай меня, Ловино. Я не понимаю, что ты говоришь. Тебе нужно перестать паниковать. Он ещё дышит.  — Я займусь им. — Людвиг, маневрируя, перешёл в горизонтальное снижение, резко развернулся и выстрелил. У Мустанга не было шансов. Он ослепляюще взорвался посреди чистого голубого неба. Людвиг пролетел мимо падающих осколков, тут же решительно переключаясь на другой вражескому самолёт. — Тебе нужно согревать его во время поездки и сдавливать рану, чтобы остановить кровотечение. Не ослабляя. Понял меня, Ловино?  — Лидер Шварц, ваш полёт слишком беспорядочен, я не поспеваю за вами… — Мне так жаль, сэр, я не понял сразу… я… это была п-просто… всего лишь ошибка… Клянусь, сэр, если бы я знал…  — А ты не отставай, Шварц Два, — Людвиг практически прорычал это в маску. — Выполняй свою чёртову обязанность и выбивай их с позиций! — Очередной Мустанг был сбит, стремительно падая на землю, оставляя за собой столп дыма. Людвиг почувствовал небольшой прилив удовлетворения и быстро пробежал взглядом по небу в поисках следующей цели. — Я не могу… Мы не можем пойти с ними! Ma è una pazzia! (это безумие!) Что если они…  — Их слишком много, Лидер Шварц! Лейтенант, вы летите прямо на… Байльшмидт, что ты, чёрт возьми, делаешь? — Ловино, они сопроводят Феличиано к ближайшему врачу и сразу же уйдут. Это всего лишь солдаты, не СС. Они не знают, что вы из Сопротивления. Людвиг не мог остановиться. Вражеские самолёты окружили его, превосходя его команду в числе. Но он не мог остановиться; не мог заставить себя остановиться. Этот знакомый успокаивающий хаос был единственным, что могло отчасти вытянуть его из воспоминаний, из его страхов. Отчасти. Людвиг прокричал в маску:  — Я командующий этой эскадрильей, так что ты будешь следовать моим приказам, Шварц Два. Займись вражеским самолётом! — Они только что подстрелили его! Как мы можем им доверять? Почему я должен доверять тебе? Поворот, огонь, пикирование, подъём. Один сбит, переключение на следующего. Скоординировать команду. Сфокусироваться, дышать ровно.  — Это Лидер Шварц — эскадрильи Шварц. Не сдавать позиции. Вынудим их отступить. Это приказ. — Потому что у тебя нет другого выбора. Я бы умер за него, Ловино, если бы я мог. Но сейчас это всё, что мы можем сделать. А теперь иди! Только когда небо вокруг него было чистым, Людвиг мог наконец ощутить сердцебиение в своей груди и заполняющий лёгкие воздух. Только когда уже не оставалось ни одного врага для сражения, он начинал задумываться. Раздражённый голос затрещал в его наушниках, заглушая бьющийся в ушах пульс.  — Наземное Управление — Лидеру Шварц. Немедленно возвращайтесь на базу со своей эскадрильей! Как только они безопасно приземлились у базы, Людвиг спрыгнул со своего самолёта; его кровь кипела, а голова была затуманена яростью. Он со злостью бросил свой шлемофон на землю и сразу с обвинением направился к своему второму пилоту, спускающемуся из своего самолёта. Прежде чем ноги лётчика успели ступить на землю, Людвиг схватил его за воротник и развернул к себе, прибив спиной к боку самолёта.  — Чтобы больше никогда не подвергал сомнению мои действия посреди боя, понял меня? НИКОГДА! Второй пилот, видимо, собирался что-то зло ему ответить, но глаза Людвига вспыхнули, и тот лишь опустил и отвёл взгляд. — Да, сэр. Людвиг оттолкнул его, прежде чем развернуться и пройти дальше через аэродром, всю дорогу ощущая на себе взгляды своего подразделения. Он направлялся прямо к палатке капитана, чтобы в очередной раз объясниться. Когда Людвиг впервые вернулся, военные не задавали много вопросов. И за это он был им благодарен. Они приняли его выдуманную историю о том, как он выбрался, и отправили на другую базу; а там уже, не успел он опомниться, как вернулся к полётам, к тому, что знал лучше всего. Обратно к привычной дневной рутине, одинаковой изо дня в день; к привычному чёрному и белому. И несмотря на это что-то всё же было по-другому. Раньше всё было так просто. Когда он вылетал исполнять свой долг, а страна была единственным значимым в его жизни. Когда он был молодым восходящим героем люфтваффе, который ничего не знал о настоящей любви и страхе, не знал эти большие янтарные глаза, блестящие от лучей утреннего солнца и вечернего огня камина. Теперь же, когда Людвиг летал, он делал это ради вымещения ярости и пыла. Жар и злоба заполняли его кровь, бурлили в венах. Сейчас всё, чего он хотел, это ни о чём не думать, и он не был уверен, желает ли он помнить или же забыть всё. Но теперь каждое воспоминание о Феличиано было запятнано. Каждое его изображение улыбающимся под лучами солнца заменялось им же, но уже падающим, окровавленным и побледневшим. Выражение радости и невинности на его лице заменялось выражением чистого ужаса и бессловесной агонии. Звук его весёлого смеха и пения заменялся отчаянными попытками дышать, хватая воздух. Этот контраст включал в голове Людвига повторяющееся воспроизведение событий, этот нескончаемый наплыв горьких воспоминаний, от которых он не мог избавиться. Звук того выстрела, искажённое болью красивое лицо Феличиано; то, как он изо всех сил пытался бороться и не закрывать глаза; то, как он смотрел на Людвига, будто молча прося его о помощи. А Людвиг не мог сделать ничего. Только отчаянно вцепиться в него, приказывая ему, умоляя его. Тогда весь мир Людвига развалился на части перед ним, и неизвестный ранее ледяной, болезненный ужас охватил всё его тело и разум. Как он кричал на удивлённых немецких разведчиков, извиняющихся за свою глупую, бездумную ошибку, разрушившую весь его мир. Как Ловино паниковал рядом с ним, и Людвиг настоял на том, чтобы тот взял с собой Феличиано и последовал за солдатами в больницу. Как он смотрел, как того уносят, находясь за гранью такого страха, какого он себе даже представить не мог; за гранью такой боли, которая ранее казалась невозможной; за гранью любой надежды, в которую он только осмеливался поверить. Каждый раз, когда этот порочный круг событий всплывал в его сознании, ему в голову приходила только одна мысль. Никто не сможет выжить после такого. Он знал, что после такого не выживают. Так почему же он отказывался в это поверить? Возможно, какая-то часть него понимала, что если он примет это, то у него больше ничего не останется. И он не сможет с этим жить. Сейчас Людвиг жил только ради одной вещи — узнать, был ли жив Феличиано. Но пока что у него не было возможности это выяснить. И это его убивало. Так что день за днём Людвиг делал единственное, что мог. Он вставал, выполнял свою работу и пытался вспомнить; пытался забыть. . Людвиг медленно шёл по грунтовой дороге: здание штаба и большой стальной ангар с одной стороны, а большой открытый аэродром — с другой. Новая база, на которую отправили Людвига, была слишком далеко к северу от деревни Феличиано и близко к австрийской границе. Немцы потеряли слишком много территории в Италии, оставили слишком много баз в северной её части. И так как многих просто негде было расположить, небольшая часть авиабазы стала временной базой для небольшой группировки СС-офицеров, а иногда и для членов Гестапо. Сама мысль о нахождении так близко к этим людям вызывала у Людвига отвращение и тревогу. Никому из лётчиков не нравилось такое расположение; но, в любом случае, как он уже вскоре понял, их мнение никогда ни на что не влияло. Раньше Людвиг думал, что они имели значение и их голос мог повлиять на ситуацию. Теперь же он знал, что все они были лишь марионетками. Людвиг резким движением стянул свои перчатки, игнорируя мимолётные взгляды и перешёптывания, которые он замечал от остальных пилотов и персонала, когда проходил мимо. Он привык к тому, что здесь все пялятся и обсуждают его. Он был выдающимся молодым лейтенантом, которой не только выжил после того, как был сбит американцами, но и умудрился сбежать от них. Он был одновременно строгим, надёжным и сдержанным лидером, который отдавал своей эскадрильи приказы в опасных и невыполнимых ситуациях, при этом умудряясь успешно выходить из них. Его опасались, уважали, не понимали — и Людвигу было плевать на любую реакцию в его сторону. Он продолжал морально готовиться к предстоящему полёту, чтобы настроиться на нужную волну, страстно желая вновь ощутить белый шум и ярость боя. Пытался не думать или думать ни о чем; он всё ещё хранил фотографию в своём кителе, а цветок — в кармане. Он почти что не заметил, как чуть не врезался в пилотов, остановившихся на перекрёстке дрог. Они стояли в тишине, наблюдая, как машина остановилась на небольшой дистанции от них и пара мужчин в серой форме СС подбежали к ней. Людвиг тут же остановился.  — Что здесь происходит? — грубо спросил он рядом стоящую группу лётчиков. — Вам больше заняться нечем, и вы не нашли ничего лучше, чем столпиться здесь и шпионить за Тайной полицией? Пилоты виновато посмотрели на него, но один из них, тоже лейтенант, ответил:  — Они привезли заключённого. Лётчика. Людвиг сузил глаза.  — Лётчика? Но зачем… — Он осёкся, когда дверь машины открылась и мужчину в американской военно-воздушной форме вытянули с заднего сиденья. Тот едва ли мог идти, поддерживаемый под обе руки двумя офицерами СС. Передняя часть его куртки была почерневшей и обугленной, его спутанные волосы были в запёкшейся крови. Он не был в силах сопротивляться жёсткой хватке офицеров. Людвиг вспомнил, как обходительно его доставили до американской базы, и его почти что начало душить от злобы и презрения. Голос лейтенанта позади него оборвал затмевающую его ярость.  — Тот, кого они привели, это Волшебник. — Небольшая группа пилотов молча смотрела на заключённого с тревогой и благоговейным страхом. — Видимо, в этот раз ему не удалось исчезнуть. Американский лётчик чуть приподнял голову, и Людвиг подавил шокированный вздох. Человек позади него был прав — это Волшебник. Американский пилот, который сбил Людвига, тот самый, который жизнерадостно с ним общался; который относился к нему со странной, немного надменной вежливостью; который вернул фотографию Феличиано в карман Людвига. Лейтенант Альфред Джонс. Он выглядел почти как мёртвый. Людвиг покачал головой от горькой иронии и ужасного поворота судьбы.  — Когда его сбили? — спросил Людвиг. — Почему мы ничего не знали об этом?  — Вероятно, на севере, прямо у границы. СС говорят, что он сбил семерых наших. Людвиг недоверчиво взглянул на лейтенанта. Наверное, он ослышался. Это было невозможно…  — Семерых? Лейтенант кивнул.  — Я думаю, именно поэтому мы ничего и не знали об этом. СС допрашивали его. Но это не дало результата. Так что сейчас им займётся Гестапо. Людвиг был сбит с толку, у него возникло ощущение тошноты.  — Ради Бога, зачем? Он всего лишь американский лётчик… да мы их сбиваем каждый день!  — Разве ты не слышал? Говорят, он сотрудничал с итальянским сопротивлением. — Лейтенант покачал головой и сплюнул на землю. — Кто знает, откуда эти ублюдки получают информацию. Людвиг почувствовал, как его кровь и мышцы застыли от шока. В его сознании всплыла фраза Феличиано… Кое-кто сообщил мне информацию, но это не важно… С этой лихорадочной спешкой, с этим невероятным и захватывающим дух счастьем вновь оказаться с Феличиано, с этой паникой и ужасом от произошедшего посреди дороги — у Людвига едва ли было время поинтересоваться, откуда тот мог узнать, где он находился. Но теперь он понял. Это был Джонс. Это мог быть только он. Людвиг сжал кулаки, взглянув на американского лейтенанта — обгоревшего, окровавленного и сломленного, — и его ногти впились в кожу ладоней.  — Это неправильно.  — Но не нам решать, верно? Офицеры потащили американца по дороге в сторону длинных серых зданий, отданных под использование СС. Когда они проходили мимо, взгляды Людвига и Джонса на мгновенье пересеклись, и он задумался, видели ли его отчаявшиеся, пустые глаза хоть что-то. Это был человек, который рассказал Феличиано, где находился Людвиг. Человек, который был причиной, по которой тот был на свободе и стоял здесь, наблюдая, как того тащат для допроса и пыток. Злость, огорчение и полная безысходность — всё это навалилось на Людвига, сбивая его, превращая всё, что он когда-либо думал о чести, долге и лояльности, в руины.  — Пойдёмте, — сказал лейтенант позади него; пилоты медленно начали расходиться, опустив взгляд. — У нас ещё миссия впереди. Людвиг неохотно пошёл прочь. . Очередной полёт, очередной шанс забыть. Но сегодня не было вражеских самолётов, как и не было воздушного боя, в котором он мог бы раствориться. Не имея возможности выместить свой гнев и разочарование, Людвиг уставился в тёмный потолок своей крошечной комнаты на базе, не в силах заснуть. Слишком много тёмных эмоций бурлило под его кожей, слишком много запутывающих мыслей носилось у него в голове. Людвиг никогда себя так не чувствовал, никогда не размышлял подобным образом. Но фракции стали расплывчаты с той самой встречи с Феличиано, и ничто уже больше не было таким, каким должно было быть. Наряду с постоянными мыслями, образами и страхами о Феличиано, Людвиг теперь также не мог перестать думать о лейтенанте Джонсе. О его округлённых, невидящих глазах, полных паники; о его избитом теле, безвольно следующим к зданию для допросов. Людвиг старался не думать об этом, но он прекрасно знал, что происходит в том здании. Он знал, что Гестапо не отражают истинную душу его страны; и он также знал, что они делают во имя неё. А Альфред Джонс был хорошим человеком. Он не заслуживал того, что с ним происходит. Людвиг сел на своей узкой кровати, ему было не по себе от своих же мыслей, и он пытался убедить себя, что есть ещё миллионы хороших людей, которые не заслуживают того, что происходит с ними каждый день на этой войне. Именно в этом и заключалась война. Он пытался оправдать это, но не смог. Потому что это была единственная ситуация, на которую он мог повлиять. И если Феличиано смог проявить такую смелость ради него — то и Людвиг тоже может сделать что-то смелое и правильное. Вся его усталость и сонливость испарились, и он встал с кровати, бодрый и полный решимости. Он уже принял решение. Эти здания не были разработаны для Гестапо. Здесь не было всевозможных замков, не было потайных дверей, спрятанных за невинными стенами. Был лишь длинный, хорошо освещённый коридор, двери в котором вели в комнаты с окнами; персонал периодически бросал безразличные взгляды на высокого, крепкого блондина в сером полицейском пиджаке, проходящего по почти что пустому коридору. Людвиг старался быть предельно осторожным, при этом держа осанку. Одна из вещей, которые он выучил за годы, проведённые на войне: мало кто будет задавать вопросы, если ты выглядишь так, будто бы на своём месте. Его пульс бился монотонно, Людвиг был твёрдо и непоколебимо сосредоточен. Он чувствовал себя как посреди боя — готовым и полным решимости. Страху здесь места не было. Он резко завернул в очередной коридор, и внутри него похолодело. Свет кончался на середине коридора, оставляя дальний конец сокрытым в тени. Он был совершенно пустым, полностью погружённым в тишину. Людвиг глубоко вздохнул и стремительно прошёл в конец коридора. Он сам не до конца осознавал, что сейчас делает. Лётчикам не разрешалось заходить в эту часть базы. У него не было ни малейшего представления, как объясниться, если его поймают. Он даже не мог объясниться самому себе. Что он вообще делал, пытался найти этого американского пилота? В таком случае, что он собирался делать после этого? И почему это вдруг имело такое чертовски большое значение? Людвиг дошёл до последней двери справа, единственной, к которой была прикреплена папка с документами и небольшой временный замок над дверной ручкой. Людвиг обернулся, ещё раз осматривая коридор и подмечая каждую тень, малейшее эхо. Но ничего не было. Он приподнял бровь, поражаясь недостатку охраны. Да, это были первые утренние часы, но не должен же был путь к комнате с важным для них заключённым быть настолько беспрепятственным. Людвиг повернулся обратно и тщательно изучил дверь в тусклом свете из коридора. Так как эти комнаты не были предназначены для заключённых, надлежащего замка у них не было. А этот затвор на двери выглядел уж слишком хлипким, чтобы быть эффективным. Он просто ухватился за дверную ручку, крепко оттягивая её на себя, и резко стукнул рукой по замку. Тот отломался от двери, и Людвиг презрительно бросил его на пол, прежде чем зайти внутрь. В этой маленькой белой комнате было прохладнее, чем снаружи. Стерильный запах с еле уловимыми кровавыми нотками заполнял воздух. Здесь было всего одно высоко расположенное окно, пропускающее небольшое количество света, тускло озаряющего стол посередине комнаты и железную кровать у дальней стены. И на ней, обессиленно неподвижный и бледный от лунного света, лежал лейтенант Альфред Джонс. Людвиг поспешил к нему со смесью облегчения и ужаса. Глаза американца были закрыты, его дыхание было редким и неглубоким. Людвиг не мог точно сказать, спал ли он.  — Лейтенант Джонс. Джонс не открыл глаза. Он ответил медленно и монотонно.  — Имя — Альфред Джонс. Ранг — лейтенант. Личный номер — 507/7, — его голос был тихим и хриплым. Ну конечно… по военным законам он был обязан говорить только три эти вещи. Людвиг использовал ту же тактику, когда был взят в плен. Американцы пытались узнать у него больше, часами не давали спать, расспрашивая. Но они даже не пытались делать что-то наподобие этого.  — Джонс, мне нужно, чтобы ты сказал мне кое-что. Дыхание американца участилось, и он сжал свои руки.  — Имя — Альфред Джонс. Ранг — лейтенант. Личный номер — 507/7. — Очевидно, он думал, что всё ещё был на допросе.  — Нет, послушай, я… Голос Джонса становился всё громче:  — Имя — Альфред Джонс. Ранг…  — Да чёрт возьми, выслушай меня, я не собираюсь тебя допрашивать. Мое имя лейтенант Байльшмидт. — Джонс ничего не ответил. — Людвиг, — пояснил он. — Людвиг Байльшмидт. Джонс резко открыл глаза. Они были отталкивающего красного оттенка, и взгляд его в панике заметался, прежде чем сфокусироваться на Людвиге.  — Людвиг… немецкий лётчик… Феличиано… Людвиг кивнул с облегчением. Так он и думал. Джонс разговаривал с Феличиано.  — Да.  — Что ты здесь делаешь? Ты выбрался? Но как? — Американец говорил медленно и невнятно.  — Я надеялся, что ты мне это объяснишь. Ты же был тем, кто сказал Феличиано о моём местоположении? Потому что если так, то я здесь благодаря тебе. Джонс испустил хриплый вздох, который, возможно, был смехом.  — Понятно. Извини, если я не смогу отпраздновать твоё освобождение, — казалось, Джонсу становилось всё труднее подбирать слова. — Моё отношение к немецким военнослужащим было несколько подпорчено на днях. Он вдруг тяжело выдохнул и схватился за своё плечо, его лицо было искажено болью. Он был в ужасной форме и выглядел так же плохо, как и чувствовал себя. Но, видимо, Гестапо всё же не дошли до него. Потому что тогда он бы выглядел ещё хуже. Джонс вёл себя заторможено и будто бы одурманено. Людвиг слышал, что СС используют наркотики, чтобы извлечь информацию из своих заключённых, и он задумался, какую часть их разговора американец запомнит.  — Мне жаль, — мягко и честно сказал Людвиг. — Я просто хотел, чтобы ты знал, что… что…  — Да? Знал что? Что он вообще мог сделать сейчас? При виде Альфреда Джонса, мучащегося под воздействием наркотиков от рук соотечественников Людвига, он уже точно знал. Знал, что не может оставить здесь этого человека.  — Я тебе обязан. И я собираюсь вернуть свой долг. Джонс взглянул на него своими кроваво-красными глазами. — Поживём… увидим. Он зашёлся в приступе кашля и отвернулся. Людвиг кивнул и вышел из комнаты. Проходя по коридору мимо члена СС ниже по рангу, он грубо окрикнул его:  — Последняя дверь справа. Почини чёртов замок. . Когда решение было принято, его оказалось на удивление легко довести до конца. В первый раз за свою жизнь Людвиг делал что-то, потому что считал, что это было правильным, а не потому что ему так сказали. Впервые он игнорировал свой долг и нарушал правила. К чёрту правила. К чёрту это всё. Его вождей, его начальников… чем он вообще был им обязан? Кто из них вообще сделал для него больше, чем этот незнакомый американец? Людвиг вспомнил слова Феличиано с того давно прошедшего зимнего вечера, когда они вместе шли к деревенской лавке; его вопрос, такой простой, такой невинный. Это то, ради чего ты пошёл на войну? Потому что это твой долг? Когда Людвиг был так уверен, что не ему ставить под сомнение действия своей страны; когда Феличиано с такой легкостью заявил, что именно ему. Людвиг сидел снаружи кафе в небольшой приграничной деревне, в ожидании назначенной встречи. Он не знал, было ли это искуплением для него или же предательством родины. Понадобилось два дня и бесконечное множество ломанных, наполненных подозрительностью переговоров с деревенскими жителями и просьб разыскать ему участника Сопротивления, а затем уговоров для встречи с одним из них. Людвиг был безоружен и одет как местный. Для оживлённой толпы итальянцев, проходящих мимо по этой солнечной улице, он мог быть кем угодно. Наблюдая за ними, Людвиг вновь не мог остановить заполняющие его разум и сердце воспоминания о Феличиано. Каким очаровательно невинным он выглядел, сидя за похожим уличным столом, когда группа СС приближалась к городской площади для экзекуции; каким испуганным и полным ужаса он был, когда осознал, что там происходило. Как отчаянно Людвиг пытался увести его подальше от всего этого, защитить и сделать так, чтобы он не видел этой ужасной сцены. Как его прелестное лицо просияло, когда Людвиг решил продолжить их урок, пытаясь отвлечь его от этих неприятных событий. На мгновение он обхватил голову руками, охваченный этой привычной, невыносимой болью от воспоминаний о Феличиано. Феличиано, который был слишком невинным, слишком чистым, слишком добрым, честным и красивым для всего этого. Феличиано точно не заслуживал ничего из этого. Протерев лицо ладонями, Людвиг поднял взгляд и увидел широкоплечего мужчину с тёмными волосами, пробивавшегося через скопление людей возле кафе; его взгляд был направлен прямо на Людвига. Тот вздрогнул и замер неподвижно. Его глаза округлились и застыли, не моргая; воздух будто ушёл из лёгких, внутри похолодело. Он не мог убрать руки с лица, не мог заставить себя встать, а лишь наблюдал, как мужчина подходит и останавливается прямо напротив него. Он мрачно и неодобрительно уставился на него сверху вниз своими тёмными глазами, выражение его лица было скорее враждебным. Впервые за эти недели Людвиг на мгновение почувствовал страх. Он сразу понял, кто был перед ним. Тот же цвет волос, те же глаза. Более крепкая, взрослая и мужественная версия Феличиано. Это был его дедушка. Людвиг наконец тяжело сглотнул и заставил себя подняться на ноги, чувствуя полное оцепенение. Когда же он всё-таки заговорил, то непривычно для себя запинался.  — Сеньор Варгас.  — Лейтенант Байльшмидт. Они молча пристально смотрели друг на друга, не шевелясь и не отводя взгляд. В этом тяжёлом безмолвии до Людвига дошло, что этот человек знал, кто он. Знал, кем он был для Феличиано. Этот человек знал всё. Наконец Варгас нарушил тишину, заговорив на английском.  — Ты берёшь на себя большой риск, появляясь здесь, немец.  — Как и вы. Варгас не ответил на это.  — Мне доложили, что у тебя есть информация для…  — Пожалуйста, — прервал его Людвиг, не в силах больше ждать, не в силах выносить это. Это было большим, чем на что он смел наедятся. Это был тот шанс, который он так просил, о котором так молился. После стольких дней, проведённых в муках от неведения, у него наконец-то появилась возможность узнать единственную важную для него вещь. — Феличиано. Пожалуйста, скажите мне, что он жив. Варгас угрожающе приподнял бровь.  — Если это всё, ради чего ты позвал меня, немец, если ты наврал, что у тебя есть жизненно важная информация, только чтобы спросить…  — Я не врал, — Людвиг едва ли заметил, что опять прервал его. Сейчас ему не было до этого дела. Он никогда за свою жизнь ни в чём так не нуждался, как в ответе на свой вопрос прямо сейчас же; осталась ли у него единственная причина жить. — Клянусь, у меня есть информация для вас. Я просто хотел узнать у вас одну небольшую вещь взамен. Мне нужно… — Он осёкся и трясущейся рукой пригладил волосы, пытаясь успокоить свои накалённые до предела нервы. — Пожалуйста, сеньор, я должен знать. Варгас глубоко вздохнул, раздумывая.  — Возможно, для начала нам следует присесть, чтобы обсудить это, лейтенант. Людвиг кивнул, усевшись так стремительно, что чуть не перевернул свой стул. Он сжал зубы и приказал себе собраться. Варгас осторожно опустился на стул напротив него, всё это время не сводя с него взгляд.  — Ты задавал вопросы в городе, лейтенант. Вопросы, которые офицер люфтваффе не должен задавать. Тебе очень, очень повезло, что информация об этом дошла до меня, а не до кого-нибудь другого, кто был бы опасно подозрителен, почему вдруг немецкий офицер спрашивает об итальянском Сопротивлении. — Голос у Варгаса был как у Феличиано, только ниже; его глаза были как у Феличиано, только чуть темнее. И он знал. Знал, был ли Феличиано жив. Но Варгас был человеком битвы и собирался заставить Людвига побороться за эту информацию. Людвиг сел на стуле ровно, распрямил спину и поднял свой подбородок. Он покажет этому итальянцу, как он умеет бороться.  — А вы говорите своё имя и показываете лицо немецкому офицеру, который находится в близком контакте с Тайной полицией. Думаю, мы оба здесь в опасном положении, сеньор. — Людвиг беспристрастно взглянул на него. Глаза Варгаса вспыхнули, однако уголки его губ чуть приподнялись.  — Неплохо сказано, немец. Хотя я очень сомневаюсь, что ты ввязался во всё это только для того, чтобы сдать старика в руки СС.  — Не простого старика. Исходя из того, что я слышал о вас, Рим Варгас, вы довольно опасный враг. — Людвиг сразу понял, что сказал правильную вещь. Варгас выглядел польщённым.  — Так и быть, немец. Предоставь мне свою информацию, и мы посмотрим, что с этим делать дальше. Людвиг кивнул и чуть наклонился в его сторону.  — На нашей базе сейчас находится американский лётчик. Его допрашивают. Варгас нахмурился.  — Допрашивают на авиабазе?  — По некоторому стечению обстоятельств мы вынуждены делить базу с теми, кого бы предпочли держать на расстоянии. Когда я говорю, что нахожусь в близком контакте с Тайной полицией, то имею в виду почти буквально.  — Понятно, — Варгас презрительно скривился. — Так теперь СС допрашивают и подбитых пилотов?  — Это другой случай. Они уверены, что он что-то знает о Сопротивлении. Варгас стал снова выглядеть озадаченным.  — Откуда ему вообще…  — Его имя лейтенант Альфред Джонс, — быстро прервал его Людвиг. Варгас замолчал и в тишине отклонился на стуле. Он нервно потёр подбородок, раздумывая, а затем покачал головой; выражение его лица было недоумевающим.  — Лейтенант Джонс… да, я помню его. Но нет, мы не говорили о… нет, это просто смешно, мы всего лишь выпили с ним. Что они вообще думают, он может знать?  — Разве недостаточно того, что он знает, где находится ваша группировка? Людвиг мог увидеть, как до Варгаса начало доходить. Он почти полностью побелел, а затем упрямо покачал головой, выражение его лица было озадаченным.  — Но наша деревня больше не оккупирована немцами. Они точно не смогут достать нас там.  — Сеньор, сейчас основная цель для СС и Гестапо — искоренить все группировки Сопротивления в этой стране. Думать, что вы в безопасности, потому что ваша деревня рядом с американской базой, полное невежество. Варгас потёр подбородок, отводя взгляд, а после переводя его на пол, тяжело выдохнув.  — Он благородный человек. Он точно не будет…  — Говорить? Сеньор, благородный или нет, после пары дней с Гестапо он будет выкрикивать всё, о чём они его спросят, и даже больше. Он уже несколько дней провёл с СС и, как я думаю, ничего им не сказал. Но он тяжело ранен после крушения самолёта. Как только Гестапо дойдут до него… — Людвиг прервал себя. — Я его видел. Он долго не протянет. Я знаю, чем занимается Сопротивление. Я знаю, что вы можете переправить союзников в другую страну. Вы можете доставить его в Лондон, в больницу. Варгас откинулся на своём стуле и внимательным взглядом обвёл Людвига. Тот начал чувствовать себя некомфортно, тишина между ними заполнялась шумом и болтовнёй окружающей их толпы.  — Я знаю, что ты хочешь узнать о состоянии моего внука, немец, — наконец сказал Варгас. — Но это не всё, не так ли? В конце концов, ты же точно не знал, что встретишься именно со мной. Так скажи же мне. Зачем ты говоришь мне всё это? Почему ты идёшь на такой риск, только чтобы передать нам этого американца? Людвиг пристально посмотрел на Варгаса в ответ. Этот итальянец будто бы пытался сломить Людвига своим тяжёлым взглядом. Но у него это не выйдет.  — Полагаю, чтобы отплатить свой долг, — спокойно ответил он. — Я обязан ему.  — Чем ты вообще можешь быть обязан американскому лётчику? — Как только эти слова вылетели из его уст, глаза Варгаса сверкнули, а губы скривились. Внезапное осознание отразилось на его лице. — Это он сказал Феличиано, где тебя держали. — Людвиг лишь кивнул. — Да. Тем вечером он говорил с Феличиано… тот же должен был как-то узнать…  — Он сбил мой самолёт, — объяснил Людвиг. Сейчас не было смысла скрывать эту странную и невероятную историю. — Лейтенант Джонс подбил меня, взял в плен и увидел фотографию Феличиано, которая была у меня. Так он узнал, что мы… — Людвиг остановился и задумался, как перефразировать это. — …так он узнал, что мы с Феличиано знали друг друга. И так Феличиано узнал, где меня держали.  — Так он тоже ответственный за всё, что произошло. — Людвиг мог видеть, как растёт ярость Варгаса. — Так почему же я…  — Сеньор, вы должны понять. Он знает, кто вы. Он знает имена. Ваше, Ловино. Феличиано. — Людвиг пожал плечами и развёл руками. — Он знает, где вы живёте. И я не знаю, о чём ещё вы говорили, но… Варгас прикрыл глаза, болезненно нахмурив лоб.  — Он не может оставаться в руках Гестапо.  — Нет, — Людвиг почти вздохнул с облегчением. Варгас открыл глаза и посмотрел на Людвига пронзающим взглядом. Он прямо и спокойно проговорил:  — Я ненавижу предателей. От его слов Людвиг почувствовал тошноту. Если и была та вещь, от которой он всегда зависел, единственная вещь, ради которой он бы жил и за которую бы умер — то это была преданность своей стране. Считаться предателем было хуже смерти. И всё-таки…  — Раньше я видел всё только в чёрном и белом. — Людвиг почувствовал лёгкую улыбку на своих губах, которую не смог скрыть. — Но потом я встретил Феличиано. Варгас положил свои руки на стол. Окружающие их звуки поблекли, солнечный свет будто потемнел, и он чуть наклонил голову; его тёмные глаза, так похожие на глаза Феличиано, смотрели Людвигу прямо в душу.  — Ты любишь моего внука, верно, немец? Людвиг ответил с каждой каплей уверенности, которая у него была.  — Сеньор, я всегда жил и дышал ради своей страны. Сейчас я делаю это ради него. Варгас ещё мгновенье не сводил с него взгляд, прежде чем встать. Людвиг поднялся вслед за ним, немного удивлённый внезапным окончанием встречи. Итальянец вынул конверт из кармана своей куртки и передал ему.  — Встретимся по этим координатам завтра ночью, ровно в 02:00. Приведи этого американского лётчика. И молись, чтобы он ничего не успел им выдать. — Варгас развернулся к выходу. Он уходил; уходил, так и не ответив на вопрос Людвига, оставляя его в неведении…  — Подождите, нет! — выкрикнул Людвиг прежде, чем осознал это. — Сеньор, пожалуйста. Варгас остановился, сжав руки в кулаки; его плечи напряглись. Но он не развернулся.  — Он жив. — Краткий ответ донёсся до Людвига, и тот почувствовал, как его колени подкашиваются, и был вынужден схватиться за спинку стула, чтобы продолжить стоять. — Несколько дней он был без сознания. И постоянно звал тебя по имени. Но он жив, ему уже лучше и вскоре он должен полностью поправится. В груди Людвига потеплело, и он даже чуть рассмеялся, почти не в силах справиться с заполнившим его чувством облегчения. Феличиано был жив. Мир вновь наполнился красками; жизнь обрела смысл. Теперь всё будет как надо. Людвиг прикрыл рукой рот, сдерживая внешнее проявление охвативших его эмоций. Он лишь спокойно вздохнул и кивнул; его взгляд был сфокусирован на полу в попытке сдержать нахлынувшие слёзы облегчения. — Спасибо.  — Людвиг. — Тот удивлённо моргнул, услышав своё имя, и поднял взгляд на оглянувшегося к нему Варгаса; выражение лица итальянца было суровым, в то время как взгляд даже немного грустным. — Даже когда эта война закончится, ты должен понимать. Вы с Феличиано однозначно не сможете быть вместе. Людвиг опустил руки, сжимая в пальцах конверт, а затем распрямился и развернулся к выходу. Он просто отказывался воспринимать слова итальянца.  — Завтра ночью, сеньор Варгас. . В этот раз Людвиг взял с собой две украденные куртки СС. Он вновь прошёл к главному коридору здания СС, повернул и дошёл до той самой комнаты, в которую пробирался пару дней назад. Он не останавливался, не раздумывал. Здание вновь было почти что пустым в полуночной тишине. Дойдя до двери, Людвиг треснул по новому замку, вновь без труда сломав его, и распахнул дверь. В нос ударил резкий запах крови.  — Джонс. — Людвиг подошёл к кровати и тут же отшатнулся в тошнотворном ужасе. Джонс не был в порядке — совершенно не был в порядке. Бледный лунный свет из окна освещал его окрашенную красным простынь; лицо его было чисто белым, не считая глубоких чёрных синяков под его глазами и каплей крови в его волосах. Его голая грудь была покрыта свежими шрамами, кожа была покрасневшей, припухшей и кровоточила в местах, где, очевидно, недавно была истерзана. Она едва приподнималась от его редкого и неглубокого дыхания.  — Джонс, — тихо прошептал Людвиг, пытаясь сохранять спокойствие в голосе. Ответа не последовало. — Лейтенант. Альфред.  — Я же уже говорил, — наконец ответил Джонс тихим шёпотом. — Я не… скажу… я не понимаю, что вы от меня хотите… Людвиг на мгновение прикрыл глаза и вздохнул. Он всё же опоздал. Джонс, должно быть, наконец был допрошен Гестапо. На руке, лежащей поверх его живота, отсутствовало два пальца, и она была стянута окровавленным бандажом. Внутри Людвига всё сжалось. Он слышал, что Гестапо сохраняли пальцы как трофеи, но никогда не хотел в это верить. Он протянул руку и нерешительно коснулся плеча Альфреда.  — Джонс… — он осёкся, когда тот вдруг затрясся и закричал.  — Я НЕ ЗНАЮ! Людвиг вздрогнул, затем схватил его за плечи, чтобы успокоить, но этим лишь вырвал очередной крик с его губ. Он тут же отдёрнул руки. Ну конечно, в тех местах, где прогорела его куртка… у него должны были быть ожоги после крушения. Его кожа была почти полностью сгоревшей и кровоточила от его плеч вниз к груди. Людвиг удивился, как же тому удалось продержаться в живых так долго с такими ранениями и без должной медицинской помощи.  — Извини, но, пожалуйста, ты должен вести себя тише. Ты пойдёшь со мной. Кроваво-красные лаза Джонса были вытаращены, и взгляд его отчаянно метался. Очевидно, он едва ли мог что-то видеть.  — Имя — Альфред Джонс. Ранг… То есть… имя — Альфред… Людвиг тревожно оглянулся на дверь в беспокойстве, что резкий крик американца без проблем могли услышать в коридоре.  — Нет, тише, Альфред, это я. Лейтенант Байль… Людвиг. Друг Феличиано. Я собираюсь вытащить тебя отсюда. Джонс начал успокаиваться, но его дыхание всё ещё было частым и лихорадочным. Пот перемешался с кровью в его волосах и красноватыми дорожками стекал по его бледному лицу.  — Людвиг? — он звучал почти неразборчиво.  — Да, — ответил тот. Он взял Джонса за руку и потянул его, усаживая на кровати. — Послушай. Я знаю, что тебе больно. Но ты должен вести себя тихо. Мне нужно надеть на тебя эту куртку. Извини, но это будет больно. — Людвиг натянул форму СС на плечи Джонса, и тот вздрогнул, зашипев. Людвиг не медлил, лишь поставил его на ноги и настойчиво потащил его к двери. Джонс тут же начал оседать на пол.  — Извини, — снова сказал Людвиг, заставляя того встать. — Как только покинем базу, я понесу тебя. Но ты должен заставить себя самостоятельно выйти из здания. Джонс кивнул, и Людвиг мог видеть, насколько озадаченным он был. Но сейчас нет времени на объяснения, нет времени на разговоры. Им нужно убираться отсюда. Людвиг знал, что униформа СС скорее всего не поможет, если их застукают, и он также знал, что у него совершенно не было плана. Стоя у двери в коридор, Людвиг глубоко вздохнул и почувствовал, как наполняется уверенностью, как обретает настрой, который он так хорошо знал после многих часов воздушных сражений.  — Ты религиозный человек, Джонс? — импульсивно спросил он.  — Теперь уже не знаю, — пробормотал тот в ответ. Людвиг кивнул.  — Что ж, тогда я помолюсь за нас обоих. А теперь вперёд. У Людвига не было оснований полагать, что их не поймают. Всё, что он мог сделать, это довериться шансу, расслабиться и наполовину вести, наполовину тащить Джонса к выходу из здания СС. Они никого не встретили, проходя по коридорам. Людвиг пинком открыл закрытую дверь чёрного выхода и с упорством вытянул Джонса наружу, проходя дальше через тёмные, погружённые в тишину тени спящей базы, через пустые грузовые машины и плохо охраняемые ограждения. Джонс тяжело дышал, опираясь на Людвига, периодически вздыхая или шипя от боли. Людвиг пытался удерживать его настолько ровно, насколько было возможно. Он избегал главного входа, вместо этого ведя Джонса к восточной части базы, срезая через очередные неохраняемые ворота и выходя к широкой просёлочной дороге. Оказавшись снаружи базы, Людвиг закинул американца себе на спину, стараясь поддерживать его за необгоревшую сторону, и незамедлительно направился вниз по длинной дороге.  — Ты хорошо справился, Джонс, — тяжело дыша сказал он, вытирая пот со лба и чувствуя, как кровь бурлит под кожей и как мурашки пробежали по его спине.  — Немецкие базы… отвратительная охрана… неудивительно, что мы выигрываем войну… Людвиг не был уверен, правильно ли он понял, что тот сказал, но был крайне рад слышать Джонса.  — Знаешь, могу сказать тоже самое о ваших. Людвиг не стал поражаться тому, как беспрепятственно они прошли этот путь. Прямо сейчас он был в состоянии лишь принимать всё таким как есть; не было нужды для страха и беспокойства, потому что единственная вещь, которую он мог контролировать — насколько далеко он сможет пройти с этим человеком на своей спине. Возможно, впереди было ещё два часа ходьбы, зависит от того, насколько быстро Людвиг будет идти. Голова Джонса покоилась на его плече, а его руки находились в хватке Людвига. Тот старался сильно не давить вблизи открытых ран его изувеченных пальцев.  — Почти на месте, Джонс. Я передам тебя итальянскому сопротивлению. Они вытащат тебя отсюда. Ты скоро будешь дома.  — Дома, — тихо пробормотал Джонс. — Артур… — Он мягко вздохнул, и это прозвучало так, будто он погружался в сон. Людвиг знал, что должен поддерживать американца в сознании, пока тот не получит должную медицинскую помощь. Если он потеряет сознание с такими ранениями, то слишком большой шанс, что он больше не проснётся. — Артур — это кто?  — Артур — это всё. Людвиг приподнял бровь. Что ж, кто бы мог подумать. У него было что-то общее с этим американцем.  — Расскажи мне о нём.  — Артур не умеет играть в бейсбол. А ещё он слишком много ругается. И слишком много пьёт. Но он само совершенство… и даже не подозревает об этом… — Джонс снова начал засыпать, говоря всё медленнее и тише.  — И? — подсказал Людвиг. — Джонс? Как Артур выглядит? Американец слабо прокашлялся. Он весь трясся, а его кожа была обжигающе горячей в местах, где Людвиг его касался.  — У него зелёные глаза. Прямо как… как что-то зелёное.  — Как свежая трава, — предложил Людвиг. — Или зимние поля. Или дубовые листья.  — Или сапфиры.  — Сапфиры синие.  — Оу.  — Изумруды зелёные, например. Глаза зелёные, как изумруды.  — Да, — тихо ответил Джонс, его голос вновь начал садиться. — Изумруды с чертовски большими бровями. Людвиг с осторожностью слегка потряс его.  — И что ещё? Джонс снова вздохнул.  — И я люблю его.  — Так оставайся в сознании, Джонс, и скоро ты его увидишь. Ночь была тёплой, погода всё улучшалась к лету. Яркая луна над ними отбрасывала мягкий свет на приближённые к пустынной дороге деревья, и Людвиг ощущал себя странно спокойным и умиротворённым, спускаясь по этой тихой просёлочной итальянской дороге с врагом на своей спине.  — Людвиг.  — Да?  — Ты хороший человек.  — Ты тоже, Альфред. — Тишина. — Альфред, не засыпай. Расскажи мне… — Людвиг вдруг немного растерялся. Что он ещё мог спросить у американца? — Расскажи мне о чём-нибудь, что тебе нравится.  — Мне нравится Артур.  — Да, это я понял. А что-то ещё?  — Мне нравятся лягушки. Людвиг на мгновение замолчал. Из всех вещей…  — Лягушки? Серьёзно? — Джонс, видимо, бредил от жара.  — Да.  — Хм. — Так и быть, лягушки; Людвиг мог поговорить и о чёртовых лягушках, если это было так необходимо. — Ты знал, что в Африке обитает один вид лягушек, которые могут вырасти до тридцати сантиметров в длину и весить более четырёх килограммов?  — И насколько эта чертовщина большая? Людвиг фыркнул. Ох уж эти американцы с собственной системой измерения.  — Пятьдесят дюймов, девять футов. — Опять повисла тишина, и Людвиг начал беспокоится, что Джонс отключился. — Альфред?  — Это охренеть какая огромная лягушка. Людвиг почти засмеялся.  — А ты знаешь, что существует ещё маленькая лягушка — в Южной Америке, насколько помню — кожа которой покрыта таким количеством яда, что может убить две тысячи человек, можешь себе представить… — Людвиг резко оборвал себя. О Боже, он начинал говорить как Феличиано.  — Хм. Хэй, а ведь вместо бомб мы могли бы наполнить наши B-17 этими лягушками и скинуть прямо на Берлин. — Джонс чуть зевнул. — Чёрт, прости. Что ж, время сменить тему. О чём ещё американцы обычно говорят… возможно, спорт.  — Так, Артур не умеет играть в бейсбол. Тебе нравится бейсбол?  — В нём больше смысла, чем в крикете. Ты когда-нибудь играл в крикет?  — Нет. Я всегда предпочитал футбол.  — Футбол, хм. Футбол это просто бейсбол, только без биты. На этот раз Людвиг, к своему удивлению, в самом деле рассмеялся.  — Думаю, что нет. Он продолжал попытки поддержания Джонса в сознании. Были короткие периоды тишины, но Людвиг сразу начинал бояться, что тот может заснуть, и вновь начинал заваливать его вопросами. Людвиг не был таким общительным ни с кем кроме Феличиано. Американец, очевидно, чувствовал ужасную боль с сильным жаром, и Людвиг не переставал восхищаться его хладнокровию и выдержке в такой ситуации. Он задался вопросом, могли ли они с ним стать друзьями при других, более доброжелательных обстоятельствах. Несколько часов пролетели спокойно, и только когда они уже приближались к пункту назначения, Людвиг не смог удержать себя от вопроса.  — Джонс. — Тишина. — Альфред.  — Мм? — Ты же говорил с Феличиано.  — Ага. Тёмное небо было освещено мириадами звёзд, небольшая просёлочная дорога была погружена в тишину в такой ранний час — прямо как той последней ночью с Феличиано. Но теперь Людвиг знал, что тот был жив. Что бы с Людвигом не случилось, он мог это принять, но главное, чтобы с Феличиано всё было хорошо.  — И… и о чём ты с ним говорил? С Феличиано? Альфред коротко рассмеялся, так слабо, будто просто выдохнул.  — Такой весёлый, такой дружелюбный. Он дал мне яблоко. — Альфред снова начал погружаться в сон, Людвиг мог это слышать. — Забавный мальчик, правда. Только уже не мальчик. Он мой ровесник. Я был удивлён…  — Так только кажется поначалу. Он намного умнее, чем ты думаешь. Он лишь честный и простодушный, что не тоже самое, что и глупость. Он так и не попал в трясину этих глупых взглядов, в политику мира, где ненависть управляет таким количеством жизней… — Людвиг замолчал, пытаясь придумать, как точнее описать прекрасный взгляд Феличиано на мир. Затем он вспомнил и вдруг рассмеялся; безудержная вспышка света во всей этой тьме. — Альфред, разве не чудесно было бы, если бы вместо войн все люди могли просто играть в футбол?  — Ага, — слабо согласился Альфред. — Или бейсбол. Только…  — Только не в крикет, — закончил за него Людвиг. Вдали, на небольшом расстоянии, появился луч света, и Людвиг ускорился в его сторону; с его брови проступал пот, его спина и ноги начали ощущать последствия нескольких часов переноса взрослого человека на своей спине. Свет исходил от фар тёмной грузовой машины, и когда он подошёл ближе, то смог увидеть пару человек, стоящих рядом с ней.  — Уже почти пришли, Альфред, — твёрдо сказал он. — Почти пришли. Ловино одарил Людвига мрачным взглядом, когда они подошли, но затем чуть кивнул и помог спустить Альфреда с его спины. Он помог наполовину бессознательному американцу сесть на заднее сиденье, когда сеньор Варгас вышел и встал перед Людвигом; выражение его лица было одновременно удивлённым и впечатлённым.  — Благодарю, лейтенант. Ты сделал хорошую вещь сегодня. Людвиг кивнул, еле дыша; наконец всё стало на свои места, и до него начало доходить всё безумие ситуации. Он не был до конца уверен, что только что натворил, и какие у этого будут последствия. Но он мог думать только об одном.  — Феличиано. Пожалуйста, скажите мне. Как себя чувствует Феличиано? Как только он задал этот вопрос, как только Варгас открыл рот для ответа, тяжёлое грохочущее рычание машины раздалось на дороге позади них. Лицо Варгаса побледнело в свете машинных фар, и резкая, побуждающая реакция как пуля прошла по венам Людвига.  — Уходите! — прокричал он, пятясь назад, в то время как взгляд Варгаса метался между ним и приближающимся вдали светом фар. — Ради Бога, уходите отсюда! Тот ещё с секунду смотрел на Людвига; его глаза были почти оценивающе прищурены, и он поднял подбородок в странном, почти одобрительном жесте. Но затем крик Ловино раздался из машины — «Nonno!» — и Варгас вышел из своего секундного замешательства. Он взобрался на водительское сиденье, прокричав напоследок:  — Феличиано уже лучше, немец. В твоих же интересах выжить ради него. Или я убью тебя. У Людвига не было времени на осмысление этих странных слов, он мог лишь смотреть, как грузовой автомобиль съезжает дальше по дороге, и как сзади него выезжает отполированная до блеска чёрная машина. Она со скрипом остановилась рядом с ним, и офицеры в серой форме незамедлительно покинули заднее сиденье с наручниками наготове. Осознание того, что он сделал, ударило его словно молотом. Людвиг предал свою страну. Он почувствовал, как мир вокруг него замедляется, наблюдая за подходящими к нему офицерами СС будто бы в замедленной съёмке. Но страха не было, он уже давно уступил место более болезненным эмоциям. И злости не было тоже, потому что все её запасы уже иссякли. Осталось только принятие, потому что прямо сейчас он ничего не мог сделать, не мог это контролировать. Холодный метал сковал его запястья, и Людвиг мог слышать своё дыхание, долетающее до ушей, и мог видеть свои медленно моргающие ресницы. Он запрокинул свою голову и посмотрел на чистое, чёрное небо, бесконечно полное звёзд. Он лишь всегда хотел исполнять свой долг. Всегда хотел сражаться за свою страну. Как он мог дойти до такого? И почему он не мог заставить себя сожалеть об этом?  — Лейтенант Людвиг Байльшмидт. Вы арестованы за государственную измену.