The Rod of Asclepius

Ноябрь. История стара как Мир. Йен слышал ее сотни раз. Разные имена, разные места, но один объединяющий их сюжет — пьяный водитель становится причиной катастрофы, пьяного водителя забирают с места аварии практически всегда невредимым, пьяный водитель оставляет невинную жертву навсегда покрытой шрамами из-за своего эгоизма. В этот раз ничего не изменилось. Беверли Джонс исполнилось шестнадцать всего несколько недель назад, она только что получила права(1) и впервые вела машину сама. Она соблюдала все правила, была внимательна и ехала очень осторожно, но все это оказалось бессмысленно. Т-образное столкновение(2) со стороны водителя должно было убить ее, поэтому все врачи и доктор Самюэльс без конца говорят, как ей повезло — даже Дана сказала это. И каждый раз Йену приходится прикусывать язык и сдерживать себя, чтобы не закричать: «Чушь собачья!» Беверли не повезло, совсем не так, как она заслужила, совсем не так, как алкашу этажом выше, отделавшемуся швами на лбу и сломанной рукой. Беверли Джонс не мертва, но она парализована ниже пояса — и это охуенно далеко от «повезло». Йен стоит перед дверями ее временной палаты в отделении интенсивной терапии и смотрит в окно на волнующихся родителей девочки, которые мечутся вокруг ее кровати, поправляют и укутывают ее в одеяло, не говоря друг другу ни слова. Беверли до сих пор не проснулась из-за тонны обезболивающих, действие которых пройдет через несколько часов. Йен должен сообщить родителям Беверли о ситуации до наступления этого момента. Он делает долгий глубокий вдох и настраивается на разговор. — Доктор, — приветствует Йена Миссис Джонс, когда он входит в палату. Йен коротко улыбается и вежливо пожимает руки Мистеру и Миссис Джонс, прекрасно понимая, что через минуту их любезность сойдет на нет. Мистер Джонс делает шаг назад и берет Беверли за руку, он смотрит на Йена со смесью страха и надежды. — Сейчас она стабильна. Мы продолжим наблюдать за ее жизненными показателями, но уже с уверенностью можем сказать, что жизни Беверли ничего не угрожает, — объясняет Йен и чувствует укол вины, когда на их лицах расцветает счастье и облегчение, — Правда, у меня плохие новости. Их улыбки слегка увядают. — В чем дело? — спрашивает Миссис Джонс, подходя к кровати Беверли и беря дочь за свободную руку. Йен ненавидит это — ненавидит быть тем, кто разрушит их веру в лучшее. — У Беверли обширные повреждения ног, спины и спинного мозга, что привело к параличу, — осторожно говорит Йен, стараясь сдержать дрожь в голосе, когда видит слезы в глазах миссис Джонс, — Это значит, что она не будет чувствовать нижнюю часть тела. К сожалению, повреждения слишком серьезны, чтобы надеяться на восстановление после операции. Мистер Джонс подходит ближе к Йену, его глаза красные и мокрые от непролитых слез, — И вы ничего не можете сделать? — Мне очень жаль, Мистер и Миссис Джонс, но нет, я не могу… если не случится чуда, ваша дочь больше никогда не сможет ходить. Йен наблюдает, как состояние обоих родителей мгновенно переходит от радости, что их дочь пережила такую страшную и шокирующую аварию, к отчаянию от осознания, что она всю свою оставшуюся жизнь проведет в инвалидном кресле. Йен никогда не видел, чтобы родители так заботились и волновались о своем ребенке, и на короткий миг почти завидует тому, чего он никогда не имел, но потом он вспоминает, зачем находится здесь. Мистер Джонс первым нарушает молчание, — В какой палате лежит второй водитель? — Извините, но я не могу вам этого сказать, — отвечает Йен, качая головой. — Я хочу увидеть ублюдка, который сотворил это с моей дочерью, и убедиться, что он никогда не забудет о том, что сделал. — Я понимаю, о чем вы, сэр, но полиция уже занимается водителем. И я не могу разглашать вам конфиденциальную информацию, мне очень жаль. — Тогда какой от вас толк?! — миссис Джонс наконец взрывается, зло выкрикивая эти слова, краснея и всхлипывая, — Вы не можете вылечить нашу дочь и после этого еще запрещаете воздать по заслугам тому, кто искалечил ее! Это место чертовски бесполезно! — ее крики эхом разносятся по палате, а по лицу текут слезы. Йен пытается сохранить невозмутимое выражение лица, но его маска безразличия уже трещит по швам. Он чувствует, как паника жгучим облаком разрастается внутри, легкие распухают и будто вот-вот взорвутся, и Йен знает, что ему нужно уйти, — Мне очень жаль. Если есть хоть что-то, что мы можем сделать, чтобы помочь… — слова Йена тают на языке, когда он видит опустошенные лица пары. Он тяжело сглатывает и пытается говорить ровным голосом, — Мы сделаем все, что в наших силах. Мне правда очень жаль. Йен поворачивается и выбегает из комнаты, прежде чем мистер или миссис Джонс успевают остановить его. В его голове все еще звучат крики мистера Джонса и всхлипы миссис Джонс, пока он бежит по коридору. Йен ускоряет шаг, петляя коридорами в попытках найти кладовку, комнату для дежурных или любую другую дверь в помещение, где он сможет спрятаться и рассыпаться на кусочки. В нескольких шагах от интенсивной терапии он находит дверь на лестничную клетку — место не идеально, но Йену хватает того факта, что большинство врачей и пациентов не тратят время на лестницу, когда есть лифт. Он вбегает в дверь и, ударившись спиной о ближайшую стену, сползает вниз, пока не оказывается на холодном белом линолеуме в крапинку. Он резко выдыхает, задыхаясь и вздрагивая, паника полностью овладевает им, и Йен судорожно пытается вспомнить свои дыхательные упражнения. Вдох — раз, два, три, четыре, пять, шесть — и выдох. Йен чувствует себя куском дерьма. Почти половину своей жизни он учился лечить людей, но оказался неспособным на это. Вдох — раз, два, три, четыре, пять, шесть — и выдох. В голове возникают воспоминания о первом рабочем дне, и на секунду Йену кажется, что он вернулся назад во времени. Микки говорил, что все интерны поначалу впадают в панику, но Йен сомневается, что спустя полгода это оправдание еще работает. К этому времени он уже должен был взять себя в руки и справиться со своим дерьмом, но вместо этого проебался. Йен собирается сделать еще один глубокий вдох, когда дверь с грохотом распахивается. Он вздрагивает и поднимает глаза, чтобы увидеть Микки, стоящего в проходе с решительным выражением лица. В его глазах смесь гнева и беспокойства, и Йен думает, что он никогда не видел Микки более встревоженным. Его взгляд быстро прочесывает помещение лестничной клетки, пока не падает на Йена, сидящего у двери. — Какого хуя, Галлагер? Я, значит, разбираюсь с этой тупой мандой Миссис Бенн и вдруг вижу, как ты несешься по коридору, будто в твоей заднице пожар, — Микки скрещивает руки на груди и прожигает Йена свирепым взглядом, — Пришлось заглянуть в каждую, блядь, дверь по пути сюда, чтобы узнать, где ты прячешься. Йен только пожимает плечами, неуверенный в своей способности правильно высказать все слова, крутящиеся на языке. Он все еще громко дышит, захлебываясь в задыхающихся звуках, которые отражаются от твердых стен лестничной клетки. Он никак не может успокоиться, — Черт, Мик, — выдавливает он между резкими вдохами, — Твою ж… блядь. Вся ярость и гнев сходят с лица Микки, и он падает на колени перед Йеном. Он хватает его за руку и крепко сжимает ее в своих ладонях, удерживая Йена, как якорь. — Галлагер, — говорит Микки дрожащим голосом, который выдает его собственную тревогу. Йен ненавидит, что он заставляет Микки нервничать, что он становится для него причиной даже незначительного стресса. Но больше всего Йен ненавидит, что он физически не способен справиться со своим дерьмом в одиночку, без помощи Микки. Йен ведь блядский доктор — на хуй это, на хуй, на хуй, на хуй. Микки пристально смотрит на Йена, внимательно изучая его эмоции и покусывая губу, прежде чем начать что-то делать, — Эм, когда мне было девятнадцать, мы с братом грабили дом на северной стороне, — он прочищает горло, и его голос становится еще спокойнее, — Один парень — он же и платил за работу — дал нам наводку, что там будет просто сумасшедшая старушка, слишком накачанная наркотиками и выпивкой, чтобы заметить, как мы выносим все ее дерьмо посреди дня, — Микки улыбается воспоминаниям и, кажется, забывает, почему он вообще рассказывает это Йену. Йену, в свою очередь, тоже становится легче, и его дыхание приходит в норму. Похоже, рассказ Микки отвлекает их обоих. — Собираем мы, значит, с Игги все это дорогое дерьмо — у нас даже не было с собой пистолетов, потому что мы самоуверенные тупицы — и вдруг видим часы размером с ебаный Биг-Бен. Они выглядели достаточно дорого, чтобы мы попытались заграбастать и их, но часы оказались слишком тяжёлыми. Мы бросаем их и в этот момент видим, как старая сука с гребаным дробовиком наперевес спускается по лестнице. Мы пытались съебаться оттуда так быстро, как было возможно. Но по итогу наша скорость не имела значения, потому что тупая пизда начала стрелять и попала мне в задницу. Йен издает короткий смешок. Он снова чувствует себя самим собой: ему легко дышать, а сердце болезненно колотится в груди. Все дело в голосе Микки, в этом Йен уверен, вне зависимости от контекста он действовал на него успокаивающе. — У тебя есть шрам, чтобы доказать это? Микки нахально ухмыляется и выгибает бровь, — Маленький любопытный ублюдок, вот ты кто. Может быть, я даже покажу его тебе. Йен снова смеется, на этот раз громче и легче, — Пытаешься соблазнить меня? Микки фыркает и толкает Йена в плечо, — О, да иди ты на хуй, чувак. — Ты первый предложил показать мне свою задницу, — Йен поднимает руки в знак капитуляции. Микки закатывает глаза, отпуская Йена, и снова мягко его толкает. Он встает с колен и садится к стене рядом с Йеном. Микки пару раз цокает языком, и Йен понимает, что последует дальше, — Не хочешь рассказать мне, что случилось? Йен смотрит на свои руки, — Девочка, которая попала в аварию с тем алкашом, больше никогда не сможет ходить. Микки кивает и откидывает голову назад, глядя на далекий потолок лестничной клетки, — Блядь, ненавижу эту гребаную работу. Некоторым людям просто пиздецки фартит, когда они этого не заслуживают. Смотреть, как это случается действительно отстойно. Йен снова чувствует, как в груди разгорается пламя, а слезы покалывают в уголках глаз, — Я просто не могу в это поверить, ей ведь всего шестнадцать, а она больше никогда не сможет ходить. Знаю, что это не смертный приговор, но… блядь, — его глаза горят, слезы сбегают по уголкам тонкими ручейками и оседают на щеках, оставляя мокрые дорожки после себя, — Видел бы ты ее родителей. Они были так злы на меня. Единственное, чего они хотели — увидеть уебка, который сделал это с их дочерью. Он заслужил того, чтобы они орали ему в лицо о том дерьме, которое он сотворил. Но я не могу сделать это. Я ничем не могу им помочь, совершенно ничем! Я не могу исправить их дочь, я даже не могу выполнить свою ебаную работу! — Йен заканчивает свой монолог сдавленным всхлипом. Он чувствует себя еще более жалким, чем в первый день — да что с ним, блядь, не так? Микки тут же хватает Йена за плечи и поворачивает к себе лицом. — Что за хуйня? Как тебе такое в голову пришло? Не твоя вина, что какой-то мудак нажрался, и не твоя вина, что есть вещи, которые невозможно изменить. Твою мать, Йен, ты просто не можешь так думать. Ты не виноват. Никто не может помочь в этой ситуации. Ты, как всегда, сделал все правильно. И ты даже представить не можешь, насколько ты, блядь, потрясающий, — Микки протягивает руку к лицу Йена, мягко ласкает его щеку ладонью и вытирает слезы большим пальцем. — Ты правда так думаешь? — шепчет Йен. Микки медленно кивает, его взгляд прикован к Йену, и только тогда Йен замечает, как близко они сидят друг к другу. Глаза Микки смотря так тепло и нежно, его большой палец скользит по скуле Йена взад-вперед, словно по-прежнему вытирает уже высохшие слезы. — Иногда я чувствую себя не очень хорошо, — шепчет Йен. Микки хмурится, его глаза впиваются в глаза Йена, и Йен практически ощущает электрические импульсы между ними. — Я не хочу, чтобы ты так себя чувствовал. Сердце Йена сжимается от этих слов, но он не успевает сосредоточиться на этом, потому что Микки бросается вперед и сжимает их губы вместе. Поцелуй такой простой и целомудренный, но все равно заставляет Йена чувствовать себя опьяненным и легкомысленным. Любая из его фантазий меркнет по сравнению с этим. Микки отшатывается, его глаза распахнуты, а рот приоткрыт, словно он шокирован не меньше, чем Йен. — Блядь, — выдыхает Микки и убирает руку с лица Йена. Он отворачивается, подтягивает колени и проводит руками по лицу, — Блядь, блядь, блядь, — приглушенно повторяет он. Йен отчаянно хочет сказать или сделать хоть что-нибудь, дать Микки знать, что он хочет этого, что он хочет гораздо большего. Только для того, чтобы двигаться или говорить он слишком потрясен. Последний час был сплошными американскими горками — сначала маленькая семья, переживающая такую трагедию, а затем Микки - его любовь и предмет его фантазий, целующий его на пустой лестничной клетке — то, о чем он мечтал с первого дня, как увидел Микки. Йен думает, что он в шоке, но в восхитительном шоке. Он чувствует тепло и счастье, разрастающееся внутри оттого, что все его прежние страхи и тревоги растворились где-то в темных уголках сознания. Микки внезапно встает, и Йен, потрясенно возвращаясь в реальность, вскакивает следом за ним, — Постой! Остановись! — кричит он. Микки поворачивается, чтобы посмотреть на Йена, но избегает его взгляда, терзая нижнюю губу зубами — нервная привычка, о которой узнал Йен. — Только не уходи, — умоляет Йен, — Пожалуйста, останься. — Ага, но я не могу, — грубо шипит Микки, но Йен уверен, что слова должны быть агрессивнее, чем они есть. Йен качает головой и осторожно подходит к Микки, будто он испуганное животное, принимая за хороший знак то, что он не отшатывается, — Пожалуйста, просто… — Йен говорит медленно и поднимает руку, чтобы провести пальцами по руке Микки, сосредотачиваясь на мурашках, которыми бледная кожа отзывается на его прикосновения, — Просто сделай это. Йен делает последний шаг вперед, и теперь единственное, что их разделяет — горячее, прерывистое дыхание. Микки быстро переводит взгляд с глаз Йена на его губы и обратно. — Ты можешь, — шепчет Йен, — если хочешь, конечно. Я хочу… нуждаюсь в этом, ужасно сильно, — Йен не приближается ни на дюйм, пока внимательно смотрит на Микки, — Просто скажи мне, что мы можем сделать это. На мгновение Йена окутывает беспокойство, что сейчас Микки развернется и уйдет, но внезапно тот обхватывает его шею рукой и тянет вниз к своему рту, разбивая их губы друг о друга и впиваясь глубоким поцелуем. Это ошеломительно и затягивающе. Микки раздвигает губы и притягивает Йена ближе, его язык обводит контур губ Йена, пока он не позволяет ему проникнуть внутрь. Изо рта Йена вырывается стон, и он обнимает Микки за талию, желая большего так же сильно, как и того, чтобы поцелуй никогда не заканчивался. Его колени подкашиваются, и он уверен, что если бы не крепкая хватка Микки, он бы упал. Никогда еще ничто не казалось таким правильным.