***
Игги хватает Йена за руку еще до того, как он полностью заворачивает за угол зала ожидания, и тащит за собой в комнату в противоположном крыле клиники, его рот работает со скоростью миллион миль в минуту, но Йен не может обработать информацию достаточно быстро, чтобы построить в голове хоть одну причинно-следственную связь или хотя бы понять, что, черт возьми, происходит. — Эй, подожди секунду, — Йен вырывается из крепкой хватки Игги и тормозит его решительное шествие по коридору. — Что случилось? С тобой все в порядке? И почему ты не у себя в палате? — Проблемы не у меня, док, — озадаченно говорит Игги, косясь на Йена с многозначительным взглядом, из которого Йен делает вывод, что ответы на все его вопросы уже прозвучали в диком словесном поносе. — У Мэнди какая-то ебанина с ногой, ты должен с ней что-нибудь сделать, — заявляет Игги, кивая в сторону ближайшей палаты и затаскивая Йена внутрь. Все тело Йена начинает нервно подрагивать. Он смутно припоминает момент, когда Микки рассказывал о своей младшей сестре Мэнди, а это значит, что вместо одного Милковича, целесообразность встречи с которым и так была под вопросом, он будет вынужден столкнуться с двумя из них. Что ж, смирись с этим. Йен следует за Игги в палату и первое, что он видит, когда входит — рядом с кроватью, на которой лежит молодая темноволосая симпатичная девушка (видимо, Мэнди), стоит еще один угрюмый парень. У него светлые волосы, но черты лица удивительно совпадают с чертами Игги, а на костяшках пальцев красуются фирменные татуировки Милковичей. Значит, еще один брат. Все равно, что войти в львиное логово. — Это и есть доктор? — Спрашивает другой брат Милкович, презрительно оглядывая Йена с головы до ног. — Кто он, блядь, Дуги Хаузер (1)? Игги со всей силы пихает брата. — Нет, еблан, это Доктор Галлагер. — Можете звать меня просто Йен, — поправляет Йен и берет планшет с медицинской карточкой, прикрепленный к торцу кушетки Мэнди. — Забились, — говорит Игги и показывает на брата. — Это Колин, а это Мэнди. — Приятно познакомиться, — Йен быстро просматривает карточку Мэнди, читая все записи, сделанные Даной при ее поступлении в клинику. — Здесь сказано, что ты упала? — Да, — оскалив зубы, шипит Мэнди, выглядя для Йена в несколько раз опаснее любого из ее братьев. — Ты ведь не возьмешь с нас денег за эту хрень? — Спрашивает Колин, но тут же получает смачный шлепок от Игги. — Кажется, я, блядь, говорил тебе не быть куском дерьма. — Ага, но он уже лечил тебя бесплатно для Микки, так? Мы поэтому и притащились к нему. — Только, если ты не видишь, Микки здесь нет, так что прояви хоть немного блядского уважения! — Срань господня, — кричит Мэнди, прерывая спор братьев. — Можете вы, два долбаных идиота, убраться на хуй отсюда? А с деньгами разберемся позже! Игги и Колин смущенно плетутся к выходу из палаты, неловко переглядываясь, когда Колин бормочет «всегда включает суку, когда ей больно», а Игги кидает небрежное «удачи, док». Когда братья Микки выходят из палаты, Йен чувствует некое подобие облегчения и, по крайней мере, немного контроля над ситуацией. — Извини за них, — говорит Мэнди, ее гнев, кажется, начинает стихать. — Тебе не нужно «обманывать систему» или какую там хуйню делает Микки, чтобы помочь нам. Я смогу оплатить счет, когда его пришлют. Йен смеется над ухмылкой и хитрым огоньком в глазах Мэнди — она явно не собирается возвращать клинике ни цента. Он небрежно пожимает плечами и закатывает левую штанину Мэнди, чтобы осмотреть зону поражения. — Я понимаю каково вам, — говорит Йен. — У членов моей семьи долгое время не было даже намека на страховку, у многих ее по-прежнему нет. Я знаю, насколько это тяжело, особенно, когда растешь на южной стороне. Мэнди вздрагивает, когда Йен прощупывает ее кость. — Что такой горячий доктор как ты может знать о южной стороне? Йен слегка смеется над комплиментом, ощущая себя все более и более комфортно в обществе Мэнди. — Вообще-то я из Саутсайда. Вырос на Южном Уоллесе. — Не пизди! Теперь неудивительно, почему Микки попросил помочь Игги именно тебя, — говорит Мэнди и морщится, когда случайно двигает ногой. — Ебаный боже, это слишком больно. — Боль — хороший знак. Было бы хуже, если бы ты ничего не чувствовала. Мэнди сердито смотрит на Йена и скрещивает руки на груди, она очень похожа на Микки, когда делает это: упрямая, капризная и чертовски милая. Йен немного очарован ею, не так сильно, как Микки, но его все равно тянет к ней. Черт бы побрал его слабость к Милковичам — ну, он вспоминает об Игги и Колине и приходит к выводу, что дело только в двух конкретных Милковичах, а не во всем их семействе. — Если ты, умник, думаешь, что от этой информации мне стало легче, то я тебя разочарую, — говорит Мэнди с легким рычанием в голосе. Йен тихо смеется. — Да, извини. — Он берет карточку Мэнди и вносит в нее несколько меток. Ее нога определенно сломана, возможно, в двух местах, и Йен всеми силами надеется, что это не более сложный случай, однако трудно сказать, просто осмотрев ее. — Итак. Ты и Мик, — начинает Мэнди, приподнимаясь на локтях. — Вы близки? Йен пытается сохранить нейтральное выражение лица, игнорируя бешеный стук в груди при упоминании имени Микки и их отношений. Йен больше не может ответить на этот вопрос. Раньше он думал, что они близки, настолько сильно, насколько вообще могут быть близки два человека, однако теперь это кажется просто огромным преувеличением. — Мы тусуемся, — вкидывает Йен, надеясь, что этого ответа достаточно, чтобы сменить тему. — Вне работы? Йен колеблется. — Иногда. — Выходит, вы друзья, — Мэнди говорит так, будто констатирует факт, а не задает вопрос, и у Йена под кожей появляется странный зуд от желания перебить ее и сказать, что она ошибается. Пусть Микки и называл его другом раньше, сейчас бы он наверняка рассмеялся Йену в лицо, всем своим видом опровергая такое заявление. — У Микки никогда не было много друзей, или даже одного друга, разве что наши придурки-братья и парочка кузенов, — Мэнди закатывает глаза в сторону коридора, прежде чем снова посмотреть на Йена и улыбнуться. — Должно быть, он правда заботится о тебе. Сейчас самое время сказать ей, что она ошибается и что Йен — последний человек, о котором Микки будет заботиться, но вопреки своим мыслям он просто повторяет ее слова, как долбаный попугай, — Должно быть, заботится. — Я знаю, что он ведет себя как мудак, потому что… ну, он на самом деле мудак, но это его способ проявить эмоции, — объясняет Мэнди. — Я хочу сказать, после такого детства как наше, невозможно вырасти другим. — Ты имеешь в виду вашего отца? — Спрашивает Йен только на секунду задумавшись о словах Мэнди, когда видит ее широко распахнутые глаза. — Микки рассказал тебе о Терри? Йен почесывает затылок, внезапно чувствуя себя очень неловко и смущенно. — Всего пару слов. Мэнди фыркает и опускается обратно на кушетку, чтобы устроить голову на неудобной комковатой подушке. — Ты нравишься ему гораздо больше, чем я думала. Мик никогда не говорит об этом. Ни с кем. Даже с нами. — Он почти ничего не говорил… — пытается возразить Йен, но Мэнди резко обрывает его. — Но что-то же он сказал, и это охуенно важно, Йен. Йен плотно сжимает губы и кивает. Он не уверен, как реагировать на откровения Мэнди, потому что каждое ее слово так и кричит о том, что Микки заботится о нем, возможно, так же сильно, как Йен всегда надеялся, однако резкие слова Микки все еще сидят у него в голове. Мы не сраные бойфренды. Просто ебля для снятия напряжения. Ты ни хрена обо мне не знаешь. Этого не случится. Ни сейчас, ни потом. Никогда, блядь. Йен признался Микки, что любит его, не ожидая и не прося взаимности, и Микки послал его на хуй. Нихера не похоже на того, кто действительно заботится, независимо от чепухи, которую несет Мэнди — она упускает из виду некоторые ключевые моменты, доказывающие обратное. — Итак, док, каков вердикт? — Спрашивает она, указывая на свою ногу. — Ты ампутируешь ее? Йен качает головой и полуулыбается шутке, хотя его настроение продолжает медленно ползти вниз. — Она однозначно сломана, но мне все равно нужно будет отвести тебя на рентген, чтобы узнать степень тяжести перелома. Я только схожу проверить график, чтобы узнать, есть ли окно, в которое тебя можно втиснуть, и вернусь. Мэнди глубоко вздыхает и кивает. — Хорошо, можешь сказать тупому и еще тупей вернуться сюда? — Конечно, — говорит Йен и выходит из палаты с еще большим чувством неловкости, чем десять минут назад.***
Рентген показывает один закрытый перелом голени. К счастью, это простая травма, которую легко можно исправить с помощью гипса без ненужного хирургического вмешательства (окажись это двойной перелом, Мэнди бы потребовалась полноценная реконструкция кости, так что Йен не при каких обстоятельствах не смог бы провернуть лечение подпольно). Йен в красках расписывает Мэнди, как ей повезло, и помогает усесться в инвалидное кресло, чтобы отвезти ее в кабинет и наложить гипс. Мэнди сидит в инвалидном кресле, постукивая пальцами по подлокотнику, пока Йен толкает его по коридорам. Каждый удар тяжело давит на его мозг, будто тонкие ногти попадают в самый центр опухоли, появившейся от острой потребности задать все вопросы, родившиеся в его голове. Йен весь день думал о своем предыдущем разговоре с Мэнди, и теперь его не отпускает чувство, что он упустил какую-то важную деталь, мельчайший, но ключевой элемент, который скажет ему наверняка — важен он Микки или нет. Но есть и другая часть него, не дающая накинуться на Мэнди с неуместными вопросами, которая уверена, что Йен и сам прекрасно может дать ответ, просто он ему не понравится. Он хочет знать гораздо больше, но готов ли он к большему, если по итогу окажется, что Микки плевать на него? Они добираются до лифта, когда Йен наконец ломается. — А Микки часто ходит на свидания? Мэнди поднимает бровь и поворачивается в кресле, чтобы насмешливо посмотреть на Йена. Ее губы растягиваются в маленькой лукавой улыбке, когда она говорит, — Вообще-то нет. — Значит, ты никогда не встречала его, эм, дружков? — Дружков? Сколько тебе, девяносто? — Мэнди издевательски хихикает. — Нет, Микки на самом деле никогда не страдал этим романтическим дерьмом. У него возникает серьезное отвращение к любым отношениям, которые делают его счастливым. Внезапно грудь Йена заливает свинцом, а в горле разбухает огромный комок. Он действительно не знает, что ему нужно говорить или чувствовать. Каждая частичка его тела страдает, и если утром он был уверен, что хуже уже быть не может, то сейчас он понимает, насколько, блядь, сильно заблуждался. — Оу, — тихо выдавливает Йен из себя. Мэнди вздыхает и говорит с легкой печалью в голосе, — Если бы Микки влез в хоть какие-то отношения, это был бы настоящий шок, не говоря уже о действительно здоровых и взрослых отношениях. Хотя я, наверное, последний человек, который может судить об этом. Йен отводит взгляд от Мэнди и погружается в тяжелое, долгое молчание, глядя на то, как загораются цифры, указывающие номер этажа, мимо которого они проезжают. — Йен? — Зовет Мэнди, снова обращая его взгляд на себя. Йен прерывисто вздыхает. — Это правда? Глаза Мэнди смягчаются, когда она наблюдает за ним, и ее, как холодной водой, окатывает понимание. — Ох, Йен, прости меня, черт возьми. Йен качает головой и сглатывает. — Ничего. Все в порядке. Мэнди садится вполоборота и тянется назад, чтобы положить свою руку на слишком большую, по сравнению с ее, руку Йена, нежно сжимая. — Ты ведь не просто друг, не так ли? Йен не отвечает, и Мэнди воспринимает это как подтверждение. — Послушай меня, Йен, наш отец — ебучий Терри Милкович — гомофобный кусок дерьма, и по тому, что ты уже знаешь о нем, можно догадаться, насколько сильно его промывка мозгов повлияла на Микки. Есть столько страшной хуйни, которую я не могу тебе рассказать. Блядь. Вся наша семья, включая Терри, узнала о Микки как раз перед последним попаданием Терри в тюрьму. И хотя у Микки есть своя квартира, а Терри слишком ленив, чтобы подключать своих прихвостней и искать его, нам все еще чертовски страшно, что однажды это случится и он найдет его, — Мэнди делает паузу, набирая в легкие побольше воздуха. — Когда я сказала, что Микки заботится о тебе, я говорила правду. Да даже тот факт, что он, блядь, говорит о тебе со мной или с кем-то еще из нашей семьи, это пиздец как важно, Йен. Я не думаю, что ты действительно осознаешь, насколько это шокирующе редко для Микки. Ему чертовски тяжело впустить кого-то в свою жизнь, но как только он решается сделать это — ты остаешься там раз и навсегда. И какая бы ерунда у вас не произошла, из-за которой ты стоишь с выражением лица, как у побитого щенка, — она тыкает пальцем в уголок губ Йена, заставляя его нахмуриться. — Я клянусь тебе, Йен, он все еще заботится о тебе. И это никуда, блядь, не денется. Никогда. Йен хочет выплеснуть на Мэнди всю свою накопившуюся боль и страхи, хочет, чтобы она дословно знала обо всем, что произошло — что сказал Микки и как Йен отреагировал. Пусть они знакомы всего один сраный день, он уже доверяет ей. Он думает, она из тех людей, с которыми нужно поговорить всего одну гребаную секунду, чтобы понять — это дружба продлится века. Двери лифта открываются прежде, чем Йен успевает ответить, и он аккуратно выкатывает Мэнди, стараясь не задеть небольшую толпу людей, заходящую внутрь. Он не спрашивает о Микки до конца смены, только накладывает на ногу Мэнди гипс и помогает ей вернуться к братьям. Сейчас они сидят с еще одним членом семьи Милковичей, кузиной Микки Сэнди, которая встречает его в той же манере, что и Мэнди (- А ты миленький. Хэй, Мэндс, ты уже пыталась склеить его? — На что Мэнди кокетливо подмигивает, а лицо Йена становится таким же красным, как и его волосы). Когда они выходят из больницы, Йен машет им рукой, посылая Мэнди скромную персональную улыбку.***
Микки возвращается в больницу на следующей неделе, и это в миллиарды раз хуже, чем любой из сценариев в голове Йена. Микки вежлив, обходителен и профессионален. Как будто прошлого года никогда не было, как будто Микки никогда не прижимался к нему во сне, не оставлял нежные поцелуи на коже, не гладил по волосам. Как будто безграничная и безусловная любовь Йена никогда не влияла на его жизнь — как будто ничего из этого не существовало. И каждый гребаный раз, когда Микки называет Йена доктором Галлагером, его сердце разрывается на куски. Когда Микки злился на Йена, он, по крайней мере, чувствовал хоть что-то. Теперь же Йен тщетно пытается заполнить пустоту внутри себя, ежедневно вспоминая слова Мэнди и заставляя себя верить в них, а иначе он просто не сможет пережить свой день, не погрязнув в отчаянии. Август. Проходит месяц с момента возвращения Микки в клинику, и каждая его секунда тянется настолько медленно и мучительно, что Йену становится адски больно где-то внутри всякий гребаный раз, когда он встречает Микки в коридоре. Но он все еще умудряется держать дистанцию. Он выучил свой урок: если Микки не хочет иметь с ним ничего общего, то заебись, Йен оставит его в покое. Единственное, чего бы он хотел, чтобы от этого решения его сердце не разрывалось на куски. Сентябрь. Пол Коулман госпитализирован с невероятно тяжелым случаем пневмонии. Ему уже за сорок, у него есть жена и дочь, Элен и Джейн, которые в ужасе стоят рядом, опасаясь за его жизнь. — Он чуть-чуть недомогал последние дни, — объясняет Элен. — А потом резко… — она начинает рыдать, и Йен смотрит, как Джейн прижимает мать к себе. Последние несколько месяцев были для Йена чертовски трудным испытанием, с которым он справился, с головой уйдя в работу и учебу. И черт его побери, если сейчас, достигнув такого большего прогресса, он позволит случаю острой пневмонии снова сломать его. Йен сразу же начинает лечение, остается в больнице на три дня и без устали работает над собой, чтобы назначить правильный курс медикаментов и спасти жизнь Пола. Он не дает себе даже секунды, чтобы подумать об альтернативном, более мрачном исходе ситуации, твердо решив, что несмотря на очевидное ухудшение здоровья Пола, он не позволит ему умереть. Наконец, на четвертый день в клинике Пол начинает поправляться, а еще через два дня ему прогнозируют полное выздоровление. Благодарности на лицах Элен и Джейн достаточно, чтобы впервые за целую вечность Йен почувствовал счастье у себя в груди. Но это длится недолго. Через несколько дней рано утром Йена вызывают к Полу в палату — состояние ухудшается. Йен врывается в помещение и видит Пола, лежащего без сознания в окружении медсестер, один из интернов делает ему непрямой массаж сердца, пока молоденькая ассистентка проводит вентиляцию легких. Интерн (с фамилией Фишер или чем-то созвучным — Йен не уверен) кричит, что у Пола остановка сердца. — А какого хуя ты тогда стоишь? — громко огрызается Йен и в одно движение встает рядом с кушеткой, хватает дефибриллятор, заряжает его до двухсот вольт и посылает удары тока сквозь Пола. Ничего не меняется. Йен увеличивает заряд и пробует снова, а потом еще и еще, но уже слишком поздно. Пол Коулман уже давно прошел точку невозврата. Йен потерял его. Йен низко опускает голову и протягивает дефибриллятор ближайшей медсестре, в его ушах громко звенит, а голова пульсирует. — Время смерти — «4:19», — тихо говорит он и выходит из комнаты.***
Во второй половине дня доктор Самюэльс отводит Йена в сторону, чтобы поговорить, и Йен едва способен уловить хоть что-то после того, как слышит слова: «неправильный диагноз». Где-то на подсознании Йен, видимо, все еще слушает доктора Самюэльса и ему удается понять общие черты случившегося. Пол Коулман пришел в клинику с пневмонией, но корнем всех проблем был тромб — скорее всего, Пол страдал от тромбоэмболии легочной артерии — и Йен его пропустил. Доктор Самюэльс, не обращая внимания на состояние Йена, объясняет, что у семьи Коулман есть доступ ко всем данным о диагнозе, так что они могут подать в суд за халатность, но в рамках целой клиники это довольно незначительный случай, поэтому им удастся прикрыть спину Йена. — В конце концов, — говорит Сэмюэльс, — такое случается даже с лучшими врачами. Издержки профессии. — Это не твоя вина. Ты сделал все, что мог. Йен уверен, что это пиздеж. Если бы он правда сделал все, что мог, Пол был бы жив. Йен позволил взять эмоциям вверх, принял скоропостижное, глупое, необдуманное решение, даже не проанализировав толком проблему. Им руководило желание выиграть сраную гонку с самим с собой, а не быть хорошим, блядь, доктором. Йен не говорит этого вслух, он неловко кивает и едва сдерживается от желания удрать так быстро, как только возможно. Доктор Самюэльс, кажется, прекрасно понимает ситуацию, поэтому не вытягивает из Йена какой-то ответ, а отпускает на перерыв, перед этим нежно похлопав по плечу. Йен срывается с места и торопливо идет по коридору, сжимая кулаки и с каждым шагом увеличивая скорость — осталось всего несколько метров. Он находит кладовку и прячется внутри, с грохотом падая на пол рядом со стальным стеллажом, как только закрывается дверь. Он может заплакать, он уверен, что уже плачет, но единственное, что он действительно ощущает — сухие, резкие, дерущие горло глотки воздуха, которые не получается сделать. Он чувствует себя полнейшим ничтожеством, чувствует, что не может дышать. Ничего не может сделать. Йен знает, что у него паническая атака, почему она случается и как с ней бороться, но также он знает, что последние два раза Микки был здесь, чтобы помочь ему. Теперь у него нет Микки. Вообще никого нет. Он пытается считать про себя, но быстро сдается. Этот ебаный способ никогда не помогал. Вместо этого Йен пытается пропустить сквозь себя слова доктора Самюэльса, заставляет себя поверить в них. Это не твоя вина. Это не твоя вина. Это не твоя вина. Ты сделал все, что мог. Он не верит. Он закрывает глаза и решает попробовать другой способ — отвлечься. Пускай Микки здесь нет, чтобы поговорить, но Йен все еще может окунуться в омут памяти самостоятельно, сыграть в их глупую маленькую игру про воспоминания в одиночку. Йен вспоминает день, когда он возвращался домой со школы вместе с Липом и Фионой. Йен только начал ходить в подготовительную группу, Лип учился в первом классе, а Фиона — в пятом. Лип всю дорогу напыщенно красовался тем, что уже знал все темы уроков, рассказанные учительницей, и доказывал Фионе, что он в несколько раз умнее остальных детей. Фиона была искренне удивлена, возможно, даже не до конца поверила красочным историям Липа о его исключительности. Но Йена расстроило не это. Лип всю дорогу не мог заткнуть свой рот, а Йен вообще-то тоже хотел рассказать Фионе о своем первом дне и нарисованном им рисунке, который так понравился учительнице, что она вывесила его на доске. Лип трепался на протяжении всего пути до дома, и когда они дошли до входной двери, Йен, наконец, вышел из себя, толкнув Липа так сильно, как только мог. В то время Лип был гораздо больше и сильнее Йена, поэтому ответный толчок оказался слишком серьезным. Йен упал и скатился по ступенькам вниз с крыльца. Фиона кричала и визжала, глядя на неспособного пошевелить рукой Йена, до тех пор, пока на улицу не выскочил Фрэнк. Почти шесть часов спустя все трое выходили из здания реанимации с покалеченной рукой в гипсе и неподъемным счетом за лечение, который Фрэнк в ту же секунду скомкал и выбросил в мусорное ведро. Врачам пришлось разрезать ему руку, чтобы вправить кость. У Йена на коже по-прежнему красуется длинный шрам. Его дыхание выравнивается, несмотря на ощутимое напряжение и ломоту в теле. Но, по крайней мере, он может дышать. Оказывается, воспоминания из детства было достаточно, чтобы отвлечь его, успокоить и дать мозгу пару секунд отдыха. Йен, блядь, снова может дышать. Он почти смеется, переполненный благоговейным страхом, что он в одиночку справился с панической атакой. Доктор Самюэльс ошибается. Это вина Йена, и он сделал далеко не все, что мог. Он знает, что совершил ошибку. Следовало провести больше анализов и углубленную диагностику, прежде чем ставить диагноз, но вместе с тем нельзя было медлить и тянуть с принятием решения. Он хотя бы смог подарить Полу лишние шесть дней с женой и дочерью, которых при отсутствии должного лечения могло и не быть. Пускай это и худшая часть работы врача, но Йен знает, что она неотрывно связана со всей профессией. Каждый совершает ошибки в своей сфере, вот только цена ошибки врача — чужая жизнь. Этот опыт останется с ним навсегда, Йен знает это, но теперь он понимает, что каким бы тяжелым не было бремя ответственности за каждое принятое им решение, он сможет нести его. И тут дверь распахивается. Микки лихорадочно озирается по сторонам, пока его взгляд не останавливается на Йене. Он тут же падает на колени и кладет одну руку на щеку Йена, а второй — нежно сжимает его ладонь. Его глаза широко распахнуты и полны искреннего беспокойства, когда он ищет на лице Йена любые признаки паники. — Все в порядке, — уверенно шепчет Микки. — Ты не сделал ничего плохого, Йен. Все хорошо. Йен сглатывает, пытаясь игнорировать огромный комок и першение в горле, когда он говорит, — Я знаю. Я в норме. Брови Микки взлетают вверх, когда все его лицо озаряется облегчением, будто с его плеч сняли вселенскую ношу, и Йен не может поверить, что это тот же парень, который едва ли взглянул на него за последний месяц. — Правда? — Спрашивает Микки своим особенно трепетным голосом. — Правда. Йен проводит большим пальцем по тыльной стороне ладони Микки, которая все еще лежит на его руке. Прикасаться к Микки — это как снова начать дышать, как вернуться домой, Йен понятия не имеет, как он так долго обходился без этого. Он все еще любит Микки. Так чертовски сильно. — Ты здесь, — тихо говорит Йен, боясь разрушить хрупкий момент, но не в силах остановить себя. — Я услышал о случившемся и понял, что ты будешь здесь, ну… знаешь, — Микки сжимает губы в тонкую линию и смотрит вниз на свои колени. — Просто подумал, что должен найти тебя. Йен на мгновение зажмуривает глаза и прижимается к горячей руке Микки, все еще поглаживающей его по щеке. — Ты волновался. И ты все еще заботишься обо мне. Микки не поднимает глаз и не отвечает, но то, как крепко его пальцы переплетаются с пальцами Йена, говорит лучше всяких слов. Йен все еще помнит, как понимать язык тонких прикосновений и робких слов Микки. — Я познакомился с Мэнди, — тихо начинает Йен. — Она сказала, что со мной ты ведешь себя не так, как с другими, что если ты впустил кого-то в свою жизнь, он остается там навсегда. Она думает, что ты все еще заботишься обо мне, — он поднимает руку Микки и легонько целует костяшки пальцев. — Она права, не так ли? — Йен... — Ты любишь меня? Микки не отвечает. Он вообще не двигается. Йен знает, что именно это оттолкнуло Микки в первый раз и что сейчас он, вероятно, отталкивает его еще дальше, но он больше не может притворяться, что они друг другу никто. Что ему не больно. — Тебе не обязательно говорить «да», — тихо добавляет Йен. — Просто не говори «нет». Микки наконец поднимает глаза. Они влажные и красные, словно он изо всех сил сдерживает слезы. Он горько смеется, отстраняется от Йена и, не говоря ни слова, встает и идет к двери. Микки уже поворачивает дверную ручку, как вдруг оборачивается и кидает, — Я был с Самюэльсом, когда он разговаривал с семьей Коулмана. Они не винят тебя, Йен, так что и ты не должен. Йен слегка кивает ему. — Хорошо. Но Микки по-прежнему не уходит, он замирает на миг, кажущийся целой вечностью, и печально смотрит на Йена. — Прости, — тихо говорит он. Дверь распахивается, и Микки выходит в коридор.