Колдун

Утренняя белизна покрыла верхушки хвойного леса, который давно уже миновали без устали скакавшие трое всадников. Весенний воздух сильно обдувал их лица, колыша толстые волокна дорожных кафтанов, румяня бледные от холода щёки и губы. По виду каждого можно было догадаться, что ранняя скачка доставляла всем троим большое удовольствие: они не закрывали глаз и ехали без капюшонов, потому что даже крепкий ветер не смог бы спугнуть их посвежевшую отраду. Крепко сидя в седле и ловко управляя своим сизым мерином, сильно раскрасневшийся, с очень довольным лицом ехал вновь оживший после жестокого наваждения Фёдор. Подол чёрного плаща, перепоясанного красным кушаком, развивался над лошадью рваными крыльями, чёрные волосы разметались по бледно розовому лицу, задевая богатые серьги, подчеркнувшие незабвенную радость вновь призванного на службу опричника. Улыбка не сходила с его лица. Чуть позади него, иногда теша себя желанием обогнать, ехал взбодрившийся прохладой Малюта Скуратов. Однако радость Басманова омрачала его: он ещё не знал, зачем царю вдруг вздумалась призвать его врага, но понимал, что все это не напрасно, что рано или поздно Иоанн приказал бы привезти обратно прежнего любимца. Федор был равнодушен к его печали. К печали теперь он вообще был равнодушен. Дерзость, самодовольная беспечность сияли на нем, словно зениты безумной славы. Сердце его подскакивало с каждым движением мерина, он узнавал поворот и считал мили, отделявшие его от Александровской Слободы и никто уже не удержал бы его за шиворот. Перед всадниками вскоре открылось бескрайнее, озарённое красными лучами поле - то было поле Слободское и царь часто наведывался сюда со своими верными друзьями - сокольниками. Федор понял, что до Слободы, осталось всего ничего и налёг на коня с пущей силой. - Но! Ну давай, Часток, гони со всей прыти! И Часток погнался с новой мощью, оставляя Алексея и злобившегося Малюту позади. Федор только обернулся к ним и с хохотом закричал обоим: - Ну что ж вы, царевы любимцы, аль не осерчали от счастья снова видеть это место, а? Ах, какое это место! Малюта крепко стиснул зубы, но ничего не ответил. В голове его теперь только начал вертеться план, как бы заманить Фёдора в ловушку. Однако при таких обстоятельствах, было бы сложно это сделать. Алексей ехал радостный, покачивая перьями своей тяжёлой меховой шапки. Он был сердцем вместе с сыном и разделял его беспечность, однако что то подсказывало ему, царь был уже не тем, к кому так рвался Федор: он что-то замышлял и как бы это не повредило сыну в его начинаниях. Показались главы разукрашенных храмов, проглядывавших нежными полукругами из-за высокого частокола, отделявшего ров от маленького города. Трое всадников въехали на шаткую мостовую и, усмиряя коней, рысью прошлись по дощатой дороге. Впереди их ожидали своры опричников, проверяющих новых Слободских гостей, отбирающих у них оружие. Путь троих лежал и через караван с купцами, которые по воскресениям приезжали в городок поторговать шелками и хлопковыми кафтанами, а ещё заморскими сладостями. Купцы медленно тянулись, кучами толпясь прямо у дубовых ворот. Трое героев сначала решили было выстоять очередь за купцами. Алексей и Малюта пришпорили разгоряченных коней, а Федор, окинув обоих раздражённым взглядом, брезгливо опустил поводья, дав своей лошадке властно подняться на дыбы, прежде чем встать в толпе народу. Но толкучка, женские крики, поднятые отчасти при виде наложницами оседлых опричников и нестерпимая духота, потекшая густым зловонным паром из крамольных шатров, только усилили желание поскорее попасть за ворота. Первым не выдержал Федор. Он рванул саблю и взмахнул ей над головой одного из видных казанских купцов, громко крикнув: - Расступитесь все! Едут царевы люди! - И со срочными известиями! - посмешил добавить Алексей, из под тяжка глядевший на сына. Купец только открыл рот и молча поглядел на Басманова: от того не ждали пощады. В толпе замешкались, шатры чуть двинулись, некоторые хозяева своих рабов погнали наружу, чтобы освободить дорогу царским людям. Но на этом силы измученных людей иссякли, а многие и не слышали грозного призыва Басманова, который громко крикнул им остерегаться. Это не на шутку разозлило Фёдора. В тот миг его уже нельзя было остановить. Сабля сверкнула и с дребезжащим скрежетом вонзилась в череп старика. Казак закатил безумные глаза. Из лба кровь сочилась густыми струями, обогревая его бороду и щеки. Безмолвное тело упало на мостовую, ополоснув красными реками вблизи стоящую старую клячу. Лошадь громко фыркнула, оборвав общее молчание людей, ещё не понявших, что происходит. Тем временем Басманов с беспристрастием и хладнокровием вытер свою стальную саблю о рукав дорожного плаща. Капли закапали с рукава, как из почерневшей раны, выволакивая наружу всю суть совершенного преступления. Но опричник только спокойно глядел на толпу взглядом, выразившим особую жестокость. Когда побледневшие лица обратились к нему с невыразимым беспокойством, скованные беспощадным страхом, Басманов опустил готовую вновь убивать острую саблю и гордо задрав подбородок, спросил их: - Ещё? Дети зажмурились, женщины со слабыми стонами, мужчины с тупым повиновением повели прочь своих лошадей, опустошая палатки и кибетки, давая дорогу душегубам, назвавших себя «царскими слугами». Так следовало жить людям, ничего дурного не задумавшим, но по страшному закону обреченных быть униженными и посрамлёнными. Теперь путь их был освобождён. Мягкими хлопками уговаривая лошадей, они проехали мимо обречённого стоять поодаль люда и у самых ворот остановились, чтобы встретить охрану. Но охранники, отесанные, лихие мужики, лишь трепетно кивнули, отворяя двери приехавшим гостям. Их в лица знал каждый, кто служил царю и даже пачканные грязью дорожные мантии могли явиться воплощением их тяжкого влияния на судьбу народа. Алексей, единственный из приближенных царедворцев, не одобрял ни единого метода опричников заставлять запуганный народ повиноваться, кормить его страхом, жестоко расправляться с семьями бояр и простого люда, кого называли государственными отступниками «‘осударевыми врагами». Его вела в опричнину жажда мстить за смерть жены тем, кто посадил Ксению в холодную темницу и не выпускал два дня до самого его приезда. Отцу было больно видеть, как сын его чаще и чаще срывался цепи и обращался бешеной собакой: покорной и раболепной на службе своего хозяина-тирана. Однако он помнил: за взросление сына он почти ничего не сделал, слишком часто после смерти жены бывал в разъездах по службе и потому Федор, выросший увы без отца и без матери был сам себе твёрдым хозяином, дела которого уж не под силу было остановить и самому Алексею. Тем временем путники уже въезжали во двор Слободской обители, миновав высотные дубовые ворота, открывавшие свои могучие двери каждому вновь зашедшему внутрь города. Все в этом затхлом от запаха смерти и пыток месте выражало косвенную противоречивость: белокаменные стены с изумрудными крышами и золотыми, отливающими яркими радужными разводами куполами стояли на сырой земле, по которой много ходило душегубов и палачей, нажившихся на людском несчастье. В площадь крепко вросли в землю две виселицы и подмосток для особо тяжёлых казней. К нему были обращены окна красивого царского терема, на кирпичах которого расписными узорами велись маленькие, все как один ярко выписанные золотые крестики. Вдыхая пропитавшийся кровью и жаром воздух, который был ему теперь единственным прибежищем, Федор дрожал от страха и счастья, неугомонно бьющихся в его трепещущим от воспоминаний сердце. Нет, он не был ни палачом, ни разбойником, но мог быть жесток и ужасен в своих поступках, как забывшийся разбойник, скованный злобой, балованный царской милостью. О ней он беспокоился больше, чем о жизни. Малюта резко остановил свою лошадь перед теремом, жестом заставив двоих спутников последовать его примеру. Освободив коня от своего грузного потного тела, он властно обратился к Алексею и Фёдору: - Я уйду доложить царю о вашем приезде, а вы стойте смирно и чтоб только посмели двинуться отсюда.. - Лукьяныч, - усмехнулся Басманов - разве ты не понял, старая собака, как я счастлив и мне скакать боле некуда. Пригвозди меня сейчас же и я не сдвинусь вовеки! - Ты бы попридержал язык, голосистый - захрипел снова обожженный ненавистью к Фёдору Малюта. - Ах так! - Басманов гневно встрепыхнулся, сверкнув взглядом. Но Малюта Скуратов быстрым шагом направился к дверям, не желая тратить избыточную злобу понапрасну. Пусть подвергнётся этакий случай, вот тогда.. Под вопиющим взглядом Фёдора, поднявшись по лестнице, ведущей на крыльцо, Григорий с силой взялся за два железных кольца, готовясь стучать в тяжёлые двери царской горницы, будя слуг, которые в такую рань спросонок ещё может не сразу отвечали. Он крепко дернул, с шумом разбивая о крепкое дерево. Вдруг двери распахнулись прямо перед Скуратовым, который мгновенно застыл ни живой, ни мертвый, будто готовясь принять смертельный удар. На пороге, в тёплых кожаных накидках стоял сам царь, вставший в то утро рано и одевшийся для утренней прогулки. Он глядел серьёзно и казался усталым, но во взгляде его мутились искорки волнения, будто ждавшие осуществления какого то заветного плана. Остолбеневшего Малюту царь окинул острым взглядом, но тут же улыбнулся. Тот затрепетал. - Царь батюшка! - опричник горячо кланялся царю и казалось, вот вот упадёт перед ним на колени. - по твоему приказу я.. - Ладно, ладно, Гришка.. иди, передохни с дороги, я тебя потом позову - Иоанн опустил руку на голову своего любимца. - хорошую службу ты мне отслужил, награжу тебя за тяжкий труд. Скуратов от прикосновения тут же ожил, краска обогрела ледяные щеки, снизу боязливо взглянув на лаского смотревшего Иоанна, все ещё согнувшийся в поклоне, он попятился назад. Отпустив его, Иоанн проводил взглядом быстро удаляющуюся фигуру опричника и повернулся к двоим приезжим. Федор и Алексей уже успели слезть со своих лошадей и стояли рядом смирно, не смея шелохнуться. Алексей устало смотрел вперёд, не сняв капюшона наблюдая за сыном. Ему бы хотелось поскорее уйти с площади, скрыться в палатах и не видеть как царь жестоко разговаривает с младшим Басмановым. Но сын стоял уже без капюшона. Глаза его, совсем не помня мимолетного раздражения, с жаром вспыхнули и жадно смотрели на медленно приближавшегося Иоанна. Меньше всего хотелось ему бороться с прилившими чувствами, но внутри ножом колола злоба на царя, жестоко обошедшегося с ним после долгой службы. Щеки его, свежие от крепкого мороза, краснели и пятнами растекались на молочно-белом лице. Однако Федор жаждал узнать хоть каплю согревающего тепла в лице Иоанна, который сам же своим приказом вернул его обратно. Ему скорее хотелось увидеть, как теперь царь поласковее посмотрит на него, ведь не зверя же он пустил себе во двор, а старого любимца. И любимец смело поднял глаза, забыв всякую осторожность, и стал кропотливо вглядываться в черты постаревшего от сонной муки лица. Иоанн остановился перед двумя опричниками, задевая взглядом то того, то другого. Но взгляд его полон был безразличия. Наконец он заговорил. - Приехали оба.. Басмановы.. - уголки высохших губ замялись так, что казалось, он не испытывал ничего, кроме презрения, глядя на обоих слуг. Такого явного намека Федор не смог не заметить. Он почувствовал, как крепнет внутри обида от негодования на Иоанна, который теперь и вовсе повернулся только к Алексею. - Что ж, старший Басман, - с полуулыбкой но сухо сказал Иоанн - ступай теперь, раз явился на службу в палаты свои, скоро отправлю тебя с посланием. Украдкой посмотрев на сына, Алексей коротко поклонился государю и, не сказав ни слова, повёл своего коня к терему. Иоанн и его проводил глазами, после чего повернулся к Фёдору. Через мгновение их взгляды встретились. Все ещё пытаясь скрыть злобу за дерзостью, Федор смотрел прямо и вызывающе. Когда его взгляд встретился с холодными глазами Иоанна, внутри него что то вспыхнуло и зажглось от жажды зажечь и ледяные очи государя. Но Иоанн был непреклонен. Он устало вздохнул и заговорил, обращаясь будто бы сам к себе. - Басманов младший, слушай и ты теперь мой приказ.. - медленно произнёс он, уже не глядя на Фёдора. Но тот не мог уже стерпеть его тона. Сделав два шага вперёд, Федор заговорил так громко и ясно, что Иоанн невольно вздрогнул, будто только очнувшись. - Надёжа-государь - широко улыбаясь дерзко заговорил Басманов - я приехал сюда по твоей милости и не хотел обидеть тебя приездом своим. Разве так я думал ты примешь меня? Прости холопа своего, государь! Не поминай лихом! Произнеся эти слова, Федор низко поклонился. Он осторожно поднял глаза на царя. Но Иоанн не смотрел на него. Его гордый, строгой взгляд смотрел в сторону и казалось был состоедлточен вдалеке. Они обо молчали. Федор, нетерпение которого охладилось необъяснимом страхом от вольности царя, застыл, смотря снизу за городошном владыку. Вдруг Иоанн заговорил тихо. - Ты здесь служить мне, Федя, а говорить и перечить не в твоей власти боле. Нутром Федор чувствовал холодный осадок даже после того как царь впервые назвал его по имени. Глаза его потускнели, он не мог ответить, потому что не знал что сказать государю. Иоанн сделал два шага вперёд и все ещё не глядя на Фёдора, снова заговорил. - Ты как псарем начинал, так и пробудешь все то время, что я тебе скажу - он самодовольно ухмыльнулся - все, как прежде: будешь мальчишек учить, как с собаками царской породы обращаться. Помнишь, у тебя недурно получалось, Федя, а? После этих слов царь наконец насмешливо взглянул на своего опричника. Но Федор уже не слышал его. Он опустил глаза и молча стоял, больше не глядя на Иоанна. Ярость перенасытила его и разозлила настолько, что теперь он не чувствовал ничего кроме обиды и отчаяния. Любя и уважая Иоанна, он все ещё надеялся на его благосклонность, но пошатнулся, только узнав, что ему уготовлено. Иоанн взглянув на него пристальнее, потому медленно перевёл взгляд на ожидавших его холопьев и кивнул головой. Слуги мигом подошли к нему и обступили. Царь оправил расстёгнутый воротник и, опершись на посох, двинулся вперёд. - Приступай. - проронил он, проходя мимо застывшего Басманова. Федор вздрогнул и поднял голову. Но царь отошёл от него и направился теперь к воротам. Слуги враждебно озирались по сторонам держа орудие наготове. Царь не заметил, что Федор постриг волосы: они доставали до плечей, покрытых чёрным плащом. Но он понял то, чего Басманов не смог бы заметить за холодящей злобой: он понял, что Федор до сих пор был предан ему и не сможет долго держать обиду. Иоанна приятно щекотала его дерзкая претенциозность, но он не смог быть ласковее: «всему своё время» посчитал Иоанн. Погрузившись в свинцовые мысли о насущных делах, требующих строгого рассмотрения, он остановился в грезах своего грозного ума и отвлекся от всего мира. Федор молча проводил его взглядом. Потом он вздохнул, заложил руку за кушак и лихо присвистнул. На дворе смеркалось, забил царский колокол. Федор был не рад и не печален, он был доволен тем, что окружалась его теперь не чаща, а люди и город. Вот она, слобода.