Я буду любить тебя, пока смерть не разлучит нас, а тогда мы соединимся навеки. Дилан Томас.
Гермиона бесстыдно задирает подол старого холщового платья выше середины бёдер, опускается на колени, огрубевшая кожа которых снова начинает покрываться красным пятнами, чопорно пихает старую, местами дырявую, тряпку в ведро с холодной водой, обжигая когда-то нежные руки о разбавленную в воде щёлочь, и начинает драить полы в темноте пустынных коридоров. Она занимается самой низкой и грязной работой: каждый день моет полы и посуду, выкидывает кухонные помои и кормит скот, собственноручно таская тяжёлые вёдра с овсом для лошадей и отходами с господского стола для свиней. Когда не занята хозяйством, она прислуживает девушкам из гарема, которые и не замечают ее, не удостаивают даже взглядом, пока она подносит им еду и убирает их постели. Они ведь даже не подозревают, что за видом никчёмной замарашки, со спутанными обломанными секущимися сальными волосами, с потускневшим взглядом тёмно-янтарных глаз, которые перестали по особому выделятся на испачканном в каминной золе лице, и такой болезненно худой, потому что питается одним чёрствым хлебом и водой, скрывается та, что когда-то являлась царевной Спарты. Но Гермионе на всё это плевать. Она хочет в это верить. Потому что иногда, совсем редко, внутри у неё что-то болезненно ёкает и сжимается при виде золотых диадем, украшенных драгоценными камнями, тяжёлых ожерелий, с которых свисают тонкие серебряные нити, обвитые вокруг бриллиантов, и тонких ручных и ножных браслетов, которые сверкают на свету, привлекая к себе немало внимания, и нежат загорелую кожу наложниц, хохочущих над своими же шутками. Глупые девчонки довольны своим положением и новым молодым господином, которому можно родить сыновей и получить все, о чем мечтают их простые женские сердца. После этого Гермиона медленно всматривается в собственное отражение в небольшом, даже меньше, чем её сухая ладонь, осколке зеркала, которое зачем-то однажды подобрала среди мусора. Когда-то, всего лишь полгода назад, об её красоте, унаследованной от своей небезызвестной матери, Елены, ходили легенды: Она была солнцем своей страны, дочерью великого царя и воина, Менелая. Разбила немало мужских сердец царевичей, героев и воинов, что предлагали ей свою руку и сердце, постоянно получая отказ, ведь она была обещана Неоптолему. Теперь же она не узнаёт прежней себя и с каждым днём всё больше замечает, как когда-то янтарные глаза, привлекавшие к себе кучу внимания, со временем всё больше темнеют. То ли от того, что она почти не видит света. То ли от того, что мысли её полнятся лишь чернотой и местью. Она почти не спит. На ветхой худой подстилке, постоянно ворочаясь с одного бока на другой, она молит Богов поразить в бою Дракона, убившего всех её родных, насильно захватившего власть над её землями и народом, просит Зевса обрушить на его кочевой народ, фиванцев, свой гнев и уговаривает Посейдона утопить их корабли в море, обещая взамен великую награду, о какой они только попросят. С каждым днём она всё жарче желает узреть бездыханным тело узурпатора, всё больше виновного в её моральном падении. И однажды ей всё же выпадает такой шанс. Майя — прескверная старуха, которая когда-то была нянькой, как для самой Гермионы, так и для её братьев и сестёр, и которая-то и стала спасением царевны от участи быть самым дорогим трофеем узурпатора, сейчас служила в стане врага, разнюхивая все его слабые места. В той жестокой битве, которую принёс с собой новый царевич, погиб её сын. У дряхлой спартанки свои счёты с отпрыском Ареса. — Ты нужна мне, девочка, — шелестит одними губами старуха, пока Гермиона, согнувшись в три погибели над тазом с водой, оттирает резкой щёткой медные тарелки от грязи. — Чего ты хочешь от меня, ведьма? — хрипит ей в ответ служанка, ненадолго останавливая свою работу, поднимает глаза и смотрит прямо на свою собеседницу. — Я знаю, ты жаждешь мести... и я помогу тебе свершить правосудие. — Как? — Тебе лишь нужно ближе подобраться к Дракону, — объясняет ей старуха, и Гермиона внимательно слушает её, затаив дыхание, но нянька не хочет делиться своими мыслями так сразу, потому приказывает ей: — Я всё тебе расскажу, а сейчас следуй за мной. Несколько недель старуха откармливает девчонку, пока та не обретает свои привычные аппетитные женские формы и округлости. Ночью, когда весь дворец тонет в песнях и плясках нового пиршества в честь очередного удачного похода, она отводит царевну в баню, жёсткой вехоткой счищает с тела грязь, грубо моет волосы и подготавливает замарашку к тому, что она должна показаться на люди. Вместе с двумя девушками из гарема Гермиона проходит в царские термы, где их ожидает повелитель. Он сидит наполовину скрытый в воде большой купели, с откинутой назад головой, спокойно дышит, наслаждаясь горячей водой, и ожидая, что сейчас придёт его развлечение. Наложницы не заставляют себя ждать: избавляясь от своих откровенно-вычурных шёлковых хитонов, они опускаются в купель рядом с господином, фруктовым мылом натирают мягкие мочалки и нежно смывают грязь и кровь с тела воина. Царевна не обращает на открытую оргию особого внимания. Лишь ближе подходит к ароматическим лампам, что стоят на небольшом возвышении сбоку от купели, и выливает в них пахучее сладкими цветами и травами масло, поджигает свечи, и, видя, что масло начинает медленно испарятся, кривит губы в довольной улыбке. Через секунду принимает строгий набожный вид, разворачивается к купели, делает лёгкий поклон перед иноземным захватчиком — их, но не её, новым царём, и уходит из помещения, чувствуя на своей спине стальной холодный взгляд серебристых глаз. Ту же самую процедуру она повторяет и на второй, и на третий день. Всё идёт гладко. Пока на четвёртый раз узурпатор не интересуется у неё, почему хорошенькая девушка не присоединяется к нему в купели. — Я всего лишь служанка, мой господин, с такой, как я, Ваша светлость не может даже разговаривать, — спокойно лепечет она, заглядывая своему врагу прямо в глаза. Это первая ошибка, которую она совершает. На пятый день Гермиона приходит в купель одна, убеждённая, что девушки из гарема уже ублажают повелителя. Но это оказывается не так, и поначалу царевна даже теряется. Она с трудом подавляет искреннюю панику, резвой дрожью пробежавшуюся по коже, рассыпаясь по ней тысячами мелких мурашек, и когда та доходит до самого желудка, спазмы в животе едва не заставляют согнуться пополам. Но берёт себя в руки, снова подливает пахучих масел в ароматические лампы и уже собирается сбежать, когда мужской голос разрывает глухую тишину: — Кто ты? — требовательно спрашивает её Дракон, и Гермиона на секунду пугается обнажённой стали в его голосе. Как будто прямо сейчас он выхватит из какого-нибудь укромного уголочка острый меч и одним только тяжёлым взмахом снесёт с хрупких плеч глупую девичью голову. Особенно молоденькие наложницы в гареме говорили о том, как боятся оставаться с хозяином один на один. О, да, теперь она их понимает. — Служанка, мой господин, — как и учила её нянька, тянет старую лямку она и видит, что узурпатор не верит её словам. Лишь криво ухмыляется, почему-то решив оставить свои попытки узнать о ней на попозже. Это, внезапно, вселяет в неё некую уверенность — узурпатор не настроен её сегодня убивать. — Тогда назови мне своё имя, — снова приказывает воин. Гермиона поджимает в нерешительности губы, понимая, что сказать своё настоящее имя будет для неё смертным приговором, потому вспоминает одну из своих прежних служанок и послушно тянет: — Немезида. — "Возмездие", — шепча одними губами, переводит значение её имени сын Ареса. Его прозвали так собственные воины за то, что он был неукротим на поле брани. За то, что из всех битв, в которых он участвовал, которые возглавлял, он всегда выходил победителем и ни разу — проигравшим. За то, что он преклонял колени только перед одним Богом и никогда не вспоминал о других. За фивами стали повторять и остальные греки, опасаясь гнева, как самого полубога, так и его всемогущего отца. За неутолимую жажду крови, за яростную прыть в пылу сражений, за ревностное отношение ко всему, что принадлежало ему, народ прозвал его Драконом. Самым страшным из чудовищ, которых довелось сотворить Богам. — Раздели со мной этот вечер, Немезида, — лениво растягивая слова, предлагает ей воин, рукой показывая на место в купели, подле себя. Царская натура внутри девушки задыхается от возмущения за столь наглое предложение, готовая прямо сейчас указать дикому варвару на его истинное место, но служанка, за маской которой постоянно она прячется, лишь боязливо шепчет отказ, напоминая, что она — всего лишь чернь, недостойная находится с ним в одном помещении. — Это мне решать, где и с кем мне находиться, — повелительно заключает мужчина, не понимая того, как простая служанка смеет указывать ему на его место. Но по воинственному облику, который-таки пробивается сквозь напускное раболепие девицы, видит: она делает это неосознанно. Также неосознанно, как и стоит перед ним с гордо выпрямленной, практически царственной, спиной; также неосознанно, как смотрит ему не колеблясь прямо в глаза, позволяя рассмотреть чернильно-янтарную радужку глаз; также неосознанно, как меняет тембр голоса на нравоучительный, смея его поучать. Простая рабыня, служанка да даже наложница не позволила бы себе так много вольностей. Но девочка выглядит так, будто это она задаёт здесь правила. Именно это-то и заставило узурпатора заинтересоваться ею. — Тогда расскажи мне какую-нибудь интересную легенду, Немезида, — требует иноземный захватчик, не собираясь отпускать служанку просто так. — Ты ведь знаешь увлекательные сказки? Гермиона против воли качает утвердительно головой и, с опаской засматриваясь на ароматические лампы, подходит ближе к повелителю, когда тот приказывает, намыливает сладкой пеной мочалку и растирает нежные пузырьки по стальным мышцам бравого воителя, не смея заходить дальше рук, спины и живота, и вместе с этим рассказывает ему древние легенды, что передавали из уст в уста старые дворцовые пряхи. Это её вторая ошибка. Они проводят так несколько недель: Каждый вечер повелитель принимает ванну, каждый вечер служанка приходит к нему, чтобы заменить пахучие масла и остаётся с ним, нежно намыливая спину и грудь, гладя плечи, моя испачканные песком и грязью посеребренные волосы и рассказывая очередную сказку, всегда имея про запас ещё сотню, которые услышала, пока ещё малюткой бегала возле веретенщиц. Теперь, идя на очередную встречу с господином, Гермиона пытается внимательно прислушаться к стуку собственного сердца, которое от одной только мысли о беловолосом Драконе пускается в бешеный скач. Царевна проклинает и ненавидит себя за слабость. Ругает самыми грязными словами пришлого завоевателя, который точно по преданиям был извергнут самим Тартаром, в том, что тот рассказал так много о себе: своём детстве, братьях и сёстрах. В том, что так просто открыл перед ней свою душу, которую она приласкала и полюбила. Которую собиралась погубить. Месть за свою семью: за отца, за братьев и сестёр, которых сгубил этот тиран, — месть была для неё дороже любви. Благодаря мыслям о возмездии девчонка выжила в этой чёртовой тени безвольной рабы, драющей ночные горшки и поедающей объедки с царского стола. Любовь же, она чувствует, станет её падением. — Ты не рассказываешь ничего о своём прошлом, Немезида, почему? — однажды интересуется у неё господин, и Гермиона только надломленно усмехается. — Моё прошлое было счастливым, повелитель, — отвечает ему служанка, мочалкой стирая с кожи рельефных рук кровь его врагов. — Почему "было"? — хватается за слова Дракон и отодвигается от девушки чуть дальше, давая ей больше пространства для того, чтобы отмыть его спину. Чувствует, как она спускает с бортика, на котором постоянно сидит за его спиной и на который он обычно облокачивается, ступни ног и окунает их в горячую воду. На кончиках его пальцев всё больше горит желание прикоснуться к нежной коже служанки и обласкать каждый миллиметр её тела. — Когда-то я жила в далёкой деревне. Мы были свободными людьми. Моя семья была счастлива, — лепечет ему царевна, придумывая весьма скверную ложь буквально на ходу. — Но однажды под покровом ночи к нам нагрянули чужеземцы — все они были могучими солдатами, варварами, которые хотели только разграбить наши дома и захватить всех наших людей в плен. Их было очень много... больше, чем было воинов в нашей деревне. Они легко подчинили себе весь наш народ: убили стариков за ненадобностью, мужчин согнали в свою армию, а женщин и детей заклеймили рабством. — Как же ты спаслась? — глубоко в душе сочувствуя её боли, спросил воин. — Сбежала, — всего одно слово выдавливает из себя девушка, и наблюдает за тем, как господин привстаёт со своего места, и поворачивается к ней всем корпусом. Он подходит ближе, позволяя себе прикоснуться к её правому колену, и от него самыми кончиками сильных, размягчённых горячей водой пальцев медленно ведёт длинную мокрую полосу, заканчивающуюся на кромке подола хитона, задранного намного выше середины бедра. — "Сбежала", — тихо, как будто насмешливо, повторяет за ней беловолосый Дракон, другой рукой заправляя выбившуюся прядь длинных упругих каштановых волос за ухо. — Или же спряталась в стане врага, надев одежды рабынь и затерявшись среди односортных девиц, выжидая часа для свершения сладкой мести тому иноземному захватчику, узурпатору, который подчинил себе твой народ, убил твоих близких, уничтожил твой город? И достает из потайного кармана её кожаного пояса маленький кухонный нож, который она всё это время носила с собой, думая о том, как же перережет ублюдку горло. — Так ли всё было, царевна? На секунду она теряется. Не знает, что делать, куда бежать, у кого просить помощи, потому что уверенна, что сейчас сын Ареса использует её неудачное оружие против неё же и вонзит остроё лезвие ей в сердце по самую рукоятку. Но проходит минута, другая, а Дракон так и не сжёг её в своём пламени праведного гнева, — лишь откинул уже давно заржавевший металл в угол комнаты и обхватил её лицо обеими ладонями. Гермиона приоткрывает глаза, встречаясь своим янтарным взором с его серебристым. — Ты знаешь, кто я? — шелестит одними губами рабыня. Всё это время господин внимательно изучает её лицо, оглаживает пальцами нежные скулы, касается самыми кончиками розовых губ, считает количество чёрных длинных ресниц на веках. — Разве мог я не знать? — доносится ей эхом. Царевна изучает его в ответ: Острый подбородок, бледно-розовые губы и серые стальные глаза, в которых отражается танец колеблемого ветром огня свечей, что делает его всё больше похожим на дракона из старинных сказок. — Позволь мне стереть всю ту боль, что я причинил тебе, — вплотную подходя к девушке, практически молит у неё воин, и позволяет себе немного больше, чем обычно. — Позволь показать, что я не просто чудовище, жаждущее власти, но и человек. Позволь сделать тебя той, кем ты рождена, кем ты всегда являлась... Я положу к твоим ногам весь Мир, — совсем невесомо шепчет он, нежно соприкасаясь с ней лбами и кончиками носа. Смотрит глаза в глаза. — Взамен я прошу лишь одного: стань навечно моей. Третья ошибка. И видят Боги — это её крах. Но Гермиона соглашается, ближе придвигается к своему повелителю, сталкивается с ним горячими губами, жадно выпивающими её до капли. Чувствует его язык в глубине своего рта, он жадный и неумолимый в своем желании исследовать её всю, по миллиметру, властвовать не только над её телом, но и над разумом. Желает подчинить непокорную душу. Дракон опускает её на пол и сам незамедлительно следует за ней. Нетерпеливо стаскивает с ее плеч свободно струящуюся по телу ткань хитона, оголяя грудь; его зубы вспарывают кожу на ключице, пробуя бусины алой крови на вкус, и царевна не может сдержать стона, когда он накрывает рукой одно из полушарий. Это... Настоящая вакханалия. Какое-то ужасающее наваждение, морок, проклятие, которое преследует её сквозь время и пространство. Вечное желание, вечное сопротивление, которые подталкивают её к тому, чтобы обхватить бедрами его талию, и тут же испуганно выдохнуть, когда пальцы иноземного завоевателя касаются лона. Узкого, влажного, жаждущего. — Скажи что-нибудь, — стонет он, скользя пальцами по горячей плоти. Но разве Гермиона может выдавить хоть слово? Когда его пальцы дразнят, слегка проникают внутрь, растягивают, а потом скользят чуть ниже её входа. Жадно исследует губами: скользит по напряжённому животу, очерчивает каждую движимую мышцу, вылизывает впадинку пупка. Его плоть оставляет влажные следы на её бедре, когда узурпатор вновь прижимается к ней всем телом, скользит носом по щеке, оставляет поцелуи на пылающей груди. Царевна плывёт где-то за облаками, мимо владений Гелиоса, Селены и Эос, и попадает в царствие Гекаты. Всё это её ранит: буквально стирает в порошок, как будто она уже давно окаменела и теперь только осыпается песчинка за песчинкой. Всё это её одухотворяет: ей кажется, что она в другом мире, переполненном сладкой неги, и ей так хорошо, что она готова раствориться в этом без остатка. Она не видит дороги назад — это кажется необратимым. Девушка знает, что будет больно, но только смелее подаётся навстречу, когда Дракон с утробным рыком насаживает её на себя до самого конца. Ведь он воин, вождь, царь, сын Ареса. Слишком эгоистичен, слишком алчен, слишком ненасытен. Не существует для него понятий запретности или недоступности. Девушка сама раскрылась ему навстречу, и все же сила его желания, его одержимости причиняет ей легкую боль, от которой она едва слышно болезненно стонет, впиваясь в руки своего врага ногтями. — Если бы я только мог остановиться, — хрипит он, врываясь в неё снова и снова, пока служанка, рабыня, царевна — кто она теперь? — выгибается под ним, стремясь изгнать и боль, и невыносимый жар из своего тела. Боги наблюдают за ними и потешаются. Гермиона это точно знает, ведь не зря была до мелочей продумана вся эта слезливая глупая история. Но когда горячее семя Дракона стекает по её бедрам, а она сама содрогается в экстазе мутного наслаждения, ей на минуту становится всё равно.***
Через несколько дней, к глубокому удивлению собственных подданных, повелитель сваливается с ног на одной из тренировок его войска. Он хрипит, кашляет и глухо пытается выхаркнуть что-то из недр собственных лёгких, которые как будто чем-то закупорили. Он силится делать как можно больше вдохов, но лишь больше раздражает болезнь и снова заходится в припадочном кашле. Никто из слуг не понимает, что происходит. Никто из целителей не видит корня проблемы. Ведьмы шепчутся о том, что это сильная жестокая магия, и за их помощью обращаться уже поздно. Узурпатор не встаёт с постели, всё больше теряясь в муках лихорадки и всё меньше узнавая, где реальность. Гермиона прокрадывается в его покои ночью, когда весь дворец спит, и бестолковая стража не видит ничего дальше своего носа. Она снова подходит к ароматическим лампам, выливает туда пахучее свежими ягодами масло, поджигает свечи и с прозаичной улыбкой смотрит на то, как ядовитые пары расплываются по комнате. — Это была ты, — через силу, едва-едва лепечет когда-то бравый воин, с ужасом понимая, что предала его та, о ком он даже не думал. Недальновидный идиот, знал, что она жаждет его прикончить, и не додумался до того, что она уже давно распланировала всё до мелочей. Посчитал, что раз вытащил у неё из-за пазухи одно оружие, она не воспользуется другим. Наверное, он слишком сильно хотел верить в её душу. — Я, — просто соглашается с ним Гермиона, не боясь быть услышанной. Она подходит ближе к своему господину, присаживается на край его кровати, нежно убирает со вспотевшего лба прядь сальных волос и лучезарно улыбается. У неё ведь всё получилось. — Ты отобрал у меня город, дом, семью... И я отплатила тебе тем же. — Я оставил тебя в живых! — рычит Дракон, силясь подняться с кровати. Но ничего не выходит — у него не осталось сил. — К чему мне жизнь, если всё, что я любила, ты стёр в порошок? — без эмоций вопрошает у него служанка. И на минуту чужеземец замирает, обдумывая её слова. Он ведь и сам такой же, внезапно думается ему, и теперь он смотрит на девушку, не как на грязную служанку, не как на светлейшую царевну, но как на воина, который идёт до конца. В первую их встречу она назвалась Немезидой, а теперь стала его возмездием. — Я любил тебя, — на последнем издыхании признаётся мужчина, вновь попадая в плен янтарных глаз. Это странно, но ему кажется, что они стали светлее. На его признание дева лишь слабо улыбается, раскрывает его широкую ладонь, в которую вкладывает свою старую серебряную цепочку, на которой изображена величественная сова, и с которой она не расстаётся с самого детства, чудом сохранив её при себе за время службы при дворе, и осторожно тянется к его лбу, оставляя на прощание свой последний поцелуй. — Наша вечность ещё не закончена, — прикрыв глаза, заверяет его Гермиона, а Дракон чувствует, как от её прикосновений по его коже ползут склизкие противные змейки мороза. Он всё понимает: Вместе с ним умирает и она.