hush

джису улыбается нежно. словно шелестящий ветер, заблудившийся в лавандовом поле, который сверкает фиолетовым свечением от приторной безмятежности и лёгкости. у неё улыбка сливочно-карамельная, обозначающая безграничную заботу и самое что ни на есть истинное превосходство. ким ведь уже двадцать восемь, а это тот самый возраст, когда нужно иметь всё: квартиру в центре мегаполиса; пройденную от и до карьерную лестницу, с отсутствующими поручнями; тёплый семейный уголок, что больше напоминает гнёздышко маленьких, хрупких птичек; а ещё обязательным, увы, является найденное личное «я» и идеальный вкус в интерьере и, естественно, одежде. у джису, безусловно, есть всё. но одновременно с тем и ничего. у ким волосы светят шоколадным блеском и пахнут точно так же — молочной сладостью с ненавистным для дженни фундуком. лицо джису самое аккуратное и симметричное, что можно только представить, — без единого изъяна; аристократически бледная кожа, натянутая на пропорциональные скулы до максимальной точки и тончайшего слоя, а под ней же — холодные, оледеневшие и заснеженные кости. джису холодная изнутри, и на ощупь, в принципе, тоже. наручные часы из нового поколения (дженни совсем не разбирается в технике, в отличие от старшей ким) выглядят на хрупком, гранённом запястье слишком массивно и велико, но джису нравится. она поправляет их уже механически, всматриваясь в идеально чистый, чёрный выключенный экран, ловя в нём отголоски собственного, не менее идеального отражения. она держит правильную по всем медицинским (и не только) параметрам осанку, даже когда педантично вычищает от малейших остатков пыли их небольшую, но уютную благодаря малышке джен-джен квартирку, заставляя полы скрипеть от чистоты, а полочки из тёмного дерева — неестественно блестеть на солнце. джису ведь совершенно не умеет создавать уют. зато она воспитана сдержанно: каждое слово подбирает идеально и грамотно, при этом не делая лишних заминок и пауз; стрелки графические рисует буквально за две минуты, подчёркивая кошачий взгляд и делая его ещё более властным. у дженни же глаза оленьи, совсем безобидны; младшенькая волосы длинные назад закидывает за плечи, по-невинному к джису прижимаясь. ей ведь нет даже двадцати трёх — совсем ребёнок с шафраном до безобразия хрупким вместо мировоззрения, щёчками мягкими и дрожащими ладошками. она до сих пор учится в университете, заканчивая третий курс, хоть и по внешнему виду достает на носочках лишь до шестнадцати, не более. и она всё ещё бесконечно стесняется, покрываясь розоватым шёлком, когда джису забирает её после пар с универа на своей смольной иномарке, название которой для дженни даже спустя время невозможно запомнить. а еще она так безмерно покрывается оттенком едва раскрывшихся весенних роз, что даже не замечает ничего вокруг себя. дженни ведь влюблена и любима. но она всё равно как-то неосознанно и совершенно негласно знает, что единственная ошибка, которую сотворила в своей жизни старшая ким, — это сама джен-джен. и как бы она не старалась соответствовать своему идолу, божеству и абсолютному совершенству, но цианит никогда не будет схож с бриллиантом. дженни — наивная до кончиков волос и угасающего блеска в глазах, но даже такие простые вещи понять в силах. и это, если честно, безумно огорчает. настолько, что одинокими и глубокими вечерами, когда позолоченная стрелка часов, наливаясь свинцом-тяжестью времени, переваливает за полночь, младшая с такой же тяжестью в районе лёгких рисует криво чёрным маркером уйму мелких бабочек на запястьях, обещая себе заботится о них бережно и любяще. так, как она хотела бы, чтобы делала с ней джису. ведь эти поцелуи и поглаживания по голове сугубо по расписанию уже не приносят былой радости. джису даже любит слишком правильно. настолько, что это волнующее и такое тёплое, обжигающее «любит» превращается в «не». а все старания младшенькой по поводу этого обрывались лишь жалким шёпотом «прости» или «я, наверное, не права. ты же меня действительно сильно любишь» после каждого укоризненного взгляда ким в её сторону. и этот шёпот каждый раз безрезультатно терялся в крике угасающей тишины. потому, что джен-джен знает не понаслышке, что один такой взгляд джису — безжизненная антарктика и сломанные кости. и дженни не впервые задыхается, когда однажды перерезает на своей же коже крылья самой милой, по её мнению нежной бабочке, разбавляя их молочный цвет в алый. выдыхая с лживым облегчением.