Менестрель в руках дракона

Менестрель совсем загрустил. В покоях не было ничего, кроме широкого ложа под балдахином, где они лежали, столика, больше похожего на туалетный, и высокого кресла. Он попросил книг и бумаги с пером — ему принесли несколько темных манускриптов на неизвестном наречии и остальное. Он записал в подробностях свой прошедший день, кратко описал, кто он и что здесь делает, в надежде на то, что кто-то много лет после найдёт эти записи и прочитает. Потом на ум эльфу пришло, что гораздо раньше записи найдёт и развлечется ими сам Саурон; впрочем, он и так был насмешлив, так что Линдир совершенно махнул на свои страхи рукой и успокоился. Он посочинял даже немного музыку, воспевая мрачный лес, обитель тьмы, и арфа дрожала, передавая его трепет. Ему казалось даже немного обидным то, что Саурону понравилось его пение, а не сам он. Увы, за всю жизнь он так и не нашёл того, кому понравилась бы его наружность, а не его мастерство, и это слегка опечалило его. Он понял, что Саурон играет им, но ничего не мог поделать и спрятать подальше свою чувствительность. Он был влюбчив и страдал от этого. Заключение и холодность майа казались ему наказанием за собственное противоестественное влечение. Эльф вспоминал высокую фигуру в чёрных доспехах и злую усмешку, которая отдавала кровью всех замученных эльдар, и понимал, что Саурон завладел всеми его мыслями. Он с тоской в глазах поклонился ему, когда его тёмный господин появился вновь, и без слов начал петь, аккомпанируя себе на арфе. Он воспевал майа, который пленил его, и проклинал своё неверное сердце, и низкую страсть, и всё-таки боялся его, особенно когда Саурон кидал на него острый проницательный взгляд. Сильнее всего он боялся, что тот снова коснётся его, и он не сдержит нетерпеливого стона. — Лучше бы вы выпили мою кровь без остатка, — пел он, — мой тёмный господин терзает меня, не выпуская когтей... Сидя в глубоком кресле, Саурон молча слушал его, не отводя от певца взгляд ни на мгновение, а к концу на его губах появилась холодная насмешливая улыбка. Усмехнувшись, он похлопал менестрелю. — Я не ошибся, когда решил забрать тебя себе, — сказал он и поднялся с кресла, — думаю, ты заслужил небольшое поощрение, идем. Они покинули комнату. Некромант шел впереди, не опасаясь, что его пленник захочет сбежать или попробует напасть со спины. Опасаться этого эльфа было бы глупо. Встречавшиеся им на пути слуги низко склоняли головы и почтительно расступались перед своим хозяином. Когда они спустились на нижние этажи, орки радостно загоготали, увидев, что Повелитель ведет за собой эльфа, они торжествующе скалили уродливые морды, предвкушая развлечение. Саурон быстро поставил их на место всего парой фраз на темном наречии, орки сразу притихли и, поклонившись, вернулись к своей работе. Майа притянул Линдира поближе к себе, обняв его одной рукой за талию. Это было сделано для того, чтобы ни у кого из чудовищ не осталось сомнений в том, что конкретно этот эльф является собственностью Повелителя. Когда они, наконец, вышли на улицу, Саурон отпустил менестреля и сложил свои руки за спиной. — Теперь ты доволен? — спросил майа, пропуская эльфа впереди себя. — Мне все равно не уйти далеко, — грустно признался Линдир. — Вы привязали меня к себе какой-то невидимой цепью. Но природа вокруг и желтый заливавший все вокруг свет солнца, от которого менестрель успел отвыкнуть, сидя под тёмными сводами, скоро утешили его и внушили некоторую надежду. Он вышел на поляну позади крепости, спустился вниз с холма, окидывая взглядом густой лес, посмотрел на обрыв внизу, где когда-то был ров, давно пересохший... и вдруг решился. "Неужели я стану предателем? — спрашивал он себя. — Я не хочу добровольно служить чёрному врагу всех эльфов, но что делать, если он уже околдовал меня?" Эльф ощущал, что чем дальше, тем сильнее будет крепнуть привязанность, и боялся этого, поскольку знал, что никто из служивших Саурону не окончил дни хорошо. Тогда он решился, осторожно положил арфу на траву и, выдохнув, бросился вниз с обрыва. Камни на дне сухой реки приближались с ужасающей быстротой. Перед самым падением его вдруг охватила огромная чёрная тень, и эльф решил, что это и есть смерть, но она внезапно обрела крылья и понесла его ввысь, а оттуда — назад, под своды крепости Дол Гулдур. Он от слабости потерял сознание, а когда очнулся, был прикован все в тех же покоях. Саурон рвал и метал, называя его глупой трусливой остроухой крысой. Он отвесил ему пощечину и, сильно сжав когтистыми пальцами шею, притянул к себе. — Твоя жизнь принадлежит мне! — рявкнул он в лицо менестрелю. — Ты — моя собственность, и я распоряжаюсь твоей жизнью! Еще один подобный проступок, и я подарю тебя оркам, будешь петь для них. Саурон грубо отшвырнул от себя провинившегося эльфа и вышел, громко хлопнув дверью. Следующие три дня не приходили даже слуги, майа решил оставить Линдира на несколько дней без еды. Сам Темный Властелин не появлялся больше недели, боясь не сдержаться и разорвать менестреля на части. Когда он, наконец, появился на пороге комнаты, то был привычно насмешлив и даже более холоден, чем обычно. — Я надеюсь, ты усвоил урок, эльф, — пренебрежительно проговорил он, дернув Линдира за волосы, — второго шанса не будет. Следующий подобный проступок обеспечит тебе долгую и, без всякого сомнения, мучительную смерть. — Он раскрыл кандалы, которые все предыдущие дни не снимали с рук эльфа, небрежно отбросил их на пол и занял кресло. — Можешь приступать, — приказал он, приняв расслабленную позу и прикрыв глаза. В действительности после этих трёх дней в голоде и холоде Линдир был не в силах и приподняться, и даже любезно предложенная Сауроном лютня едва не выпала из его слабых пальцев. Перебор струн звучал тихо, навевая лёгкую печаль, и эльф пел о несбыточном, о днях светлого прошлого, что сохранил в памяти, и которые навсегда ушли, но теперь в его песне появилось и ещё кое-что. Тихое смирение перед участью. Менестрель негромко запел; голос его стал даже ещё более бархатистым, хотя звучал устало. Но милость Саурона тронула его. Полулежа в кресле, прищуривший глаза майа походил на огромного хищного тигра, что держал своего эльфа в лапах, как мышку. Линдир спел Саурону ещё несколько старинных любовных баллад и поклонился. Лютня выпала из его рук, ибо он от слабости потерял сознание. — Простите, господин мой... Когда он пришёл в себя, какой-то орк по приказу Саурона поил его с ложки чём-то тёплым, а майа не было. День он провёл в постели, а когда за окном снова стали сгущаться сумерки, в окно влетела огромная летучая мышь. Крылья ее трепетали в воздухе, но потом она кувыркнулась несколько раз и предстала уже в истинном обличье. Это был майа Саурон, приникший к его горлу. Линдиру показалось, что он чувствует укус, и из горла вырвался тихий вскрик. Укус был жадный, но боль прошла, и эльф чувствовал, как майа жадно слизывает капельки крови, выступившие на его коже, и задрожал, но это была не только дрожь страха. Ему понравились эти мягкие касания. И обхождение Саурона, властное и жестокое, тоже нравилось ему, хотя он и не признался бы. Теперь Саурон приходил каждый день, почти всегда вечером. Он молча слушал музыку и пение и уходил, не сказав ни слова. Казалось, менестреля для него не существовало, майа больше не смотрел на него, лишь безмолвно вслушивался в музыку, не обращая внимание ни на что. Так продолжалось довольно долгое время. Линдир стал еще печальнее, Владыка за несколько невыносимо долгих дней не сказал ему и пары слов. А больше говорить ему было не с кем. Менестрель чувствовал себя брошенным и самым одиноким эльфом на свете. Скоро прекратились даже эти безмолвные визиты, и ему стало совсем тоскливо. Саурон не появлялся больше недели. Потом вдруг он неожиданно явился рано утром. Эльф проснулся, но так и лежал, закутавшись в одеяло. В крепости было холодно. Через щели в оконной раме ночью проникали сквозняки, от которых тонкое одеяло совершенно не спасало. Линдир был вынужден ютиться в углу, куда холодный ветер проникал чуть меньше. Таким Саурон его и нашел. Замерзший, свернувшийся в клубок эльф, укрывшийся одеялом до самых ушей. Майа накрыл своей ладонью холодную руку менестреля, своим внезапным появлением он испугал Линдира и тот резко подскочил на постели. — Тише-тише, не бойся, — успокоил его некромант, — я пришел сказать, что теперь у тебя будут другие покои, получше этой комнаты… Ты совсем замерз, давай я тебя согрею. Иди ко мне. Саурон притянул к себе менестреля и заключил его в крепкие объятия, согревая своим теплом. Линдир приподнялся на коленях и прильнул к своему господину, уткнувшись носом ему в грудь, благо доспехи майа в этот раз не надел. — Тебе следовало попросить слуг принести тебе нормальное одеяло, — строго и все так же холодно проговорил Саурон. Он велел эльфу встать и накинул на его плечи свой плащ. Приобняв его за талию, чтобы не дать замерзнуть, майа повел менестреля по коридорам в новые покои. Слуги распахнули перед ними двери и пропустили внутрь. Новые покои состояли аж из двух довольно просторных комнат. Одной была спальня, а другой — гостиная. Теперь Линдир обладал неслыханной роскошью, по сравнению с предыдущим местом обитания. У него был добротный письменный стол, мягкая постель с теплым одеялом, два шкафа, тумбы и даже камин. Так же в его распоряжении теперь был личный слуга и просторная купальня. Причем не какой-нибудь страшный орк, а смертная женщина средних лет. Саурон пропустил его вперед, давая осмотреться. До сих пор Линдир отчаянно хотел погибнуть и тем самым ускользнуть из его рук. Он отказывался даже от пищи, и долго лежал неподвижно, пока не начинал вздрагивать от холода. Но он не мог уйти в чертоги Мандоса, и избавление никак не приходило, а гнев майа усугублял и без того черные мысли менестреля. Но однажды он посетил его вновь без своей обычной молчаливой холодности и взял его за худые плечи, помогая подняться, и в этот миг эльф почувствовал, что его всего окутало теплом, будто солнце вновь начало светить, хоть за окном и было пасмурно. У Линдира на глазах вступили слезы: то ли от избытка чувств, то ли просто потому, что он неожиданно попал из очень холодного помещения в обогретое, или потому что был болен. Ему пришло на ум, что майа создал эти чертоги своей магией, поскольку крепость внешне казалась совершенными развалинами. Саурону пришлось на руках донести его до постели и перепоручить заботам доброй служанки (перед ней он представал в образе порядочного дворянина, живущего в уединении, и мрачный замок казался ей обычным небольшим особняком). — Вы сменили гнев на милость, господин, — эльф склонил перед ним голову, когда Саурон на следующий день посетил его вновь. Видно было, что эльф боялся, что майа за услуги потребует страшного. Он кое-как спустился с мягкой высокой постели и подошёл к стоящей в центре зала огромной арфе, и начал в угоду господину играть. Струны отзывались тихим мелодичным дрожанием под его слабыми пальцами, и все же это была песнь счастья. В этот момент Линдир понял, что любит его без меры — и в то же время боится. Майа созерцал его игру с улыбкой, но нельзя было сказать, снисходительная это улыбка или насмешливая. Впрочем, было видно, что он вовсе не собирается третировать остроухого или припоминать ему прошлые прегрешения. Окончив петь, Линдир приблизился, встав перед Сауроном, сидевшим в кресле, на колени, и заглянул в узкие оранжевые глаза — Саурон смотрел на него с обычным прищуром, и взгляд его улыбался. Эльф доверчиво положил ладонь ему на колено. — Вы простите меня за... За то безумство, на которое я решился? Когда Саурон кивнул, он взял его руку и осторожно поцеловал — это было невесомое касание губ, и все же признание в любви и верности. Потом он сел рядом с ним с его позволения, и пел о своих чувствах, и о сердце, которому не в силах приказать, и о колдовской притягательности Саурона. Саурон притянул его поближе и усадил себе на колени. Он запустил одну руку в его волосы, наслаждаясь их мягкостью. — Как ты влюбчив, Линдир, — с насмешкой проговорил некромант, — тебе постоянно требуется мое внимание. — Майа небрежно потрепал его по щеке, а потом спихнул со своих колен. Он поднялся с кресла и бросил на него очередной взгляд, полный холода и безразличия. — Я скоро оглохну или сойду с ума от твоих любовных излияний. Избавь меня от них, постарайся к следующему разу придумать что-нибудь поинтереснее. Саурон невозмутимо обошел его и покинул покои. В следующий раз он пригласил Линдира к себе. В этот день Повелитель был очень занят, и менестрелю пришлось дожидаться прихода майа в его покоях. Эльф привычно начал играть, как только дверь распахнулась, и Саурон вошел в комнату. — Нет, подожди пару минут, — тихо остановил его некромант, — неужели не видишь, я не могу тебя слушать в таком виде. Он кивнул на свой залитый кровью доспех. Волосы майа спутались, в них виднелись запутавшиеся листья. Слуги помогли своему Владыке снять латы. Затем Саурон отправил их всех заниматься делами, а сам ушел в купальню, снова оставив Линдира в одиночестве. Однако на долго он там не задержался, уже через несколько минут Саурон вышел оттуда абсолютно обнаженный. — Можешь начинать, — приказал он. Темный Властелин не стеснялся ни полного отсутствия одежды на своем теле, ни присутствия эльфа. Ему, кажется, вообще был не присущ стыд. Майа спокойно подошел к столу, чтобы налить себе вино. Потом он накинул на свои плечи легкий халат, впрочем, так и не удосужившись его завязать, и занял свое место в кресле. Но Линдир помимо влюбчивости был ещё и умён и быстро понимал, что от него требуется. Кроме того, холодность Саурона больно его ранила. Увы, он, как слуга, вынужден был смириться и скрывать чувства. Так что он приказал себе спрятать любовь подальше и даже не проявлять ее при жестоком Майа, который только и знал, что потешаться над его чувством. А тот точно решил испытывать его всеми возможными способами. Стыдливый и воспитанный в строгости при дворе Элронда эльф покраснел и не знал, куда деть глаза, чтобы не смотреть на него. В конце концов он отвернулся и низко склонился над струнами, но кончики ушей его выдавали. Но тем громче раздавалась его песнь, и тем поэтичнее он воспевал привлекательность своего холодного господина. Потом ему пришло в голову, что тот смеётся над ним и нарочно дразнит. — Не играйте моими чувствами, господин, — вспылил он, позволив себе проявить гордую нолдорскую натуру. Но потом он вспомнил про гнев Саурона, на который тот был способен, и испуганно прижал уши. Скоро спокойствие вернулось к нему, и он продолжил петь, но пел уже про давно погибшие города, и про леса, и про гибель Моргота, специально, чтобы поддеть его. Он решил твердо не давать больше Саурону дразнить себя, но продолжил петь, так и не поднимая на него глаз. — Мне нет дела до твоих чувств, Линдир, меня занимают вопросы намного более важные. Мир не сошелся на тебе клином, — презрительно ответил Саурон. Он взял со стола расческу, чтобы привести в порядок свои волосы, думая о чем-то своем и почти не вслушиваясь и не разбирая пение менестреля. Лишь имя бывшего учителя резануло по ушам и заставило обратить внимание. Глаза майа опасно сузились. Саурон медленно поднялся со своего места и приблизился к менестрелю. Темный Властелин резко дернул его за волосы, заставив запрокинуть голову. — Может, ты лучше споешь про то, как Келебримбор предал нашу дружбу, и я использовал его ничтожное тело в качестве знамени? — прошипел ему в лицо некромант. — Не смей осквернять имя моего учителя, ничтожество! — И Саурон отвесил ему такую пощечину, что несчастный менестрель упал перед ним на колени. — Пошел вон! — рявкнул на него майа. — Убирайся! Владыка позвал стражу, и те, резко подняв Линдира с пола, поволокли в его покои, а там обрушили на его спину пять ударов плетью. Следующие несколько дней Саурон не желал его видеть. Линдир прекрасно понимал, что зарвался, и хотя спина его сейчас болела, он считал, что провокация могла повлечь за собой куда более строгое наказание. Он, откровенно говоря, был даже удивлен, что его голова не насажена на кол при входе в замок. Отпечаток ладони на щеке горел огнем, но всё-таки и это касание как знак внимания от господина было приятно. Но гордый эльф вовсе не собирался унижаться перед ним или пробовать подольститься. Поэтому заключение и немилость он перенес с достоинством. Когда Саурон вновь призвал его, он решил всерьез удивить его и сложил новую песнь. Она беспристрастно повествовала об эльфах, что сложили головы в войне гнева и до нее, и об хитроумных планах майа, и об его власти, которая могла стать для эльфов золотым веком, а могла и рабством. Его голос то взлетал, дрожа, то становился шепчущим или низким, глухим. Он поклонился Саурону низко, но держался с достоинством, даже не кидая лишнего взгляда. Саурон довольно улыбнулся. — Мне стоило раньше наказать тебя, — усмехнулся майа, — теперь я вижу, что предо мной мужчина, талантливый менестрель, а не взбалмошная эльфийская дева, способная слагать лишь песни о любви и вздыхать о своих чувствах. — Владыка поднялся со своего места и приблизился к Линдиру. Он приподнял его голову за подбородок и погладил по щеке. — Мне понравилось. Думаю, теперь ты заслужил небольшое поощрение. Саурон взял со стола шкатулку и достал из нее золотую заколку для волос. Майа убрал одну прядь за ушко эльфа и закрепил ее заколкой. Он окинул своего менестреля задумчивым взглядом, а потом притянул его к себе за шею и мягко накрыл его губы своими. Это был едва ощутимый поцелуй, Саурон не пытался проникнуть языком в его рот, он лишь осторожно коснулся его губами и отстранился. — Можешь идти, — горячо выдохнув, шепнул ему майа. Он скользнул рукой по талии менестреля, погладил его бедро и отстранился, снова холодный и насмешливый. Когда менестрель кланялся ему, его шелковые пряди волос скользнула по его руке. Он поднял глаза на господина, но тот казался отсутствующим. Это внушало менестрелю печаль, но он приказал себе относиться к Саурону просто как к господину. Прикоснувшись к нему, он ощутил подобие разряда тока, но не знал, была тому причиной темная магия или его собственная чувствительность. — Я хорошо понял вас, господин, и больше не буду показывать характер. Линдир решил держаться так же холодно и отстраненно, как майа.