Менестрель в руках дракона

Кусок не лез в горло, и Линдир, поперхнувшись, через силу съел пару кусков хлеба и отправился к ручью за чистой водой — в этот раз никто и тронуть его не посмел. Он выпил холодной воды и, закутавшись свой подранный плащ, лёг прямо у костра и там же уснул в надежде, что орки не решат с ним разделаться. "Впрочем, даже если и решат, тем лучше, — думал он, и жизнь была ему не мила. — Я не собираюсь приползать к нему, как побитая собака". Он решил сохранить остатки гордости и, поеживаясь от холода, с трудом уснул. Ночью было тихо, а наутро Саурон, отыскав его и вытащив зашиворот из-под плаща, снова взбешённо кричал, что не позволял эльфу поступать как заблагорассудится. Он ушёл искать оковы для него, которые не позволяли бы отойти далеко, но оркам на забаву швырять, вопреки надежде эльфа, не стал. От сильной пощёчины менестрель прикусил язык. Его швырнули в шатёр, где он скорчился в углу походной постели. Та была мягкой, и в тепле Линдир выспался. Наутро он покорно поел предложенное. Боль и тоска отступали, но он все ещё был печален. Саурон притянул его к себе, согревая худое невесомое тело, но в остальное время был холоден с ним. Строго говоря, менестреля уже устраивала холодность майа — она по крайней мере не вызывала в нем излишних чувств. Но в глубине души он жестоко страдал по нему и знакам его внимания. Наблюдая за вечно мерзнущим и осунувшимся эльфом, Саурон все же решил сменить гнев на милость. Все же менестрель должен быть счастлив и здоров, чтобы радовать господина своей музыкой. Увидев, как Линдир печально перебирает струны, он решительно приблизился и отобрал музыкальный инструмент, а потом накрыл холодные руки эльфа своими. — Я освобождаю тебя от обязанностей на некоторое время, тебе нужно отдохнуть. Майа, обняв его за талию увел в свой шатер. Там он накормил его и уложил спать на свою постель. Ночью он лег рядом и заключил в объятия, не давая замерзнуть и согревая своим теплом, и даже ненадолго отложил время отправления в путь, чтобы менестрель получше выспался. — Пора вставать, — прошептал в острое ушко майа. Потом он погладил его по голове, но из объятий не выпустил даже когда менестрель проснулся и открыл глаза. — Пообещай мне больше не делать глупостей, — сказал майа, оглаживая пальцами кончик его уха, — раз ты так сильно влюблен, то не должен меня расстраивать своими необдуманными поступками. Он поцеловал эльфа в уголок губ и встал с постели. До Мордора осталось около суток езды, и Саурон приказал ехать, не останавливаясь на привалы. Линдира он теперь посадил впереди себя и всю дорогу крепко удерживал его за талию. В Мордоре он все же смилостивился и выделил покои менестрелю даже лучше предыдущих, и они были совсем рядом с покоями самого Саурона. Впервые за долгое время после этого мимолетного знака внимания менестрель ощутил, как внутри него разливается спокойствие. Оно не было благом, но приносило определённость. Похоже, он начал привыкать к власти майа над собой, и перестал бояться ее как величайшего зла. Когда на горизонте вырисовались чёрные очертания высокой башни и ряд острых зубцов крепостной стены, он уже не чувствовал пронзительной печали по тому, что лишился прежнего покровителя, и искал переливы струн, что вернее всего подойдут этим строгим чёрным залам и их редкой позолоте. Подолгу бродил в верхних чертогах, и звуки его музыки наполняли их и многократно отражались от стен, так что казалось, что звук исходит из стен крепости. Это была музыка грустная, строгая и невероятно чем-то затягивающая, так что каждый, кто попадал туда, под эти своды, хотел слышать ее снова и снова. Линдир любил цитадель Саурона — всю, кроме вида на стену и двор с орочьими отрядами, но до сих пор смешно боялся драконов и назгулов. Но его горе прошло, и он уже не хотел лишиться жизни, и он медленно приходил в себя. Однажды он зашёл в покои Саурона, начав по обыкновению играть ему. Это была сложенная им баллада с музыкой завлекающей и мрачной. Темный Властелин поставил свою печать на очередном документе и обернулся к менестрелю. — И все же я не ошибся, когда решил забрать тебя себе, — сказал майа, довольно улыбнувшись, — подойди, у меня есть для тебя кое-что. Саурон усадил Линдира рядом с собой и взял его за руку. Вскоре на запястье эльфа красовался изящный браслет из золота, украшенный драгоценными камнями. — Я сделал его для тебя. Последние несколько песен и баллад, что ты сочинил, мне особенно понравились. — И майа одарил его улыбкой, в которой не осталось и следа былой холодности. — А теперь иди к себе, у меня еще много дел. Саурон не звал его несколько дней, и менестрель решил прийти к нему сам. Вечером Линдир привычно без стука вошел в покои Темного Властелина. Но майа не было ни в гостиной, ни в обеденном зале, тогда эльф направился в его спальню. Дверь была чуть приоткрыта, и из комнаты вдруг раздался громкий вскрик. Этот голос явно не принадлежал Владыке, намного более высокий и прерывистый. Линдир тихо приблизился и заглянул внутрь. На постели под Сауроном извивался красивый светловолосый эльф. Он бесстыдно разводил в стороны стройные ноги и громко вскрикивал на каждое движение своего партнера. Его длинные кудрявые волосы красиво обрамляли милое личико. Саурон впился жадным поцелуем в его губы, прерывая очередной стон. Линдир вспыхнул от стыда и быстро вышел из покоев. Кто был этот эльф, он не знал, но сейчас точно явственно увидел со стороны, чего желал, и даже порадовался, что их с господином отношения носят характер невинный, и он служит ему умением петь и играть, а не телом. Конечно, это были рассудочные соображения, а все же ревность больно кольнула его. Он упал на постель, обняв себя руками и чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза. Когда поток чувств схлынул, менестрель спросил себя, что здесь такого? Господин был счастлив с другим, а может, просто околдовал того бедолагу... Тогда он поднялся и принялся упражняться в игре, перебирая струны созвучно движениям сердца. Он так погрузился в это занятие, что вздрогнул от неожиданности, когда в комнату быстрым шагом вошёл Саурон. — Надеюсь, вы простите меня за самовольное вторжение. Я не хотел мешать, — признался откровенно Линдир. — А, — майа обернулся к нему и всмотрелся ему в глаза насмешливо и жёстко. — Надеюсь, ты не вздумаешь ревновать? Менестрель отрицательно покачал головой. И игра его была выверенной и точной. — Я обещал вам вести себя умнее, — ответил он, вставая, поклонился ему, осторожно коснувшись руки и показывая, что его долг уважать все желания господина. Саурон усмехнулся, пристально глядя на него. — Не думал, что услышу что-то разумное из твоих уст, — признался майа, встав позади музыканта. Он приобнял эльфа со спины и, положив подбородок ему на плечо, задумчиво взглянул в их отражение в большом зеркале. — Среди эльфов, что служат мне, есть много музыкантов. Я подумал, ты мог бы научить их играть получше и организовать их так, чтобы они радовали мой слух в случае какого-нибудь торжества. — И темный властелин разорвал объятия и развернул Линдира к себе лицом. — Я отправлю их всех к тебе, и ты займешься их обучением. Он поцеловал менестреля в лоб и ушел заниматься своими делами. А вечером, как и обещал, привел эльфов. Был среди них и тот симпатичный кудрявый юноша, он неловко сжимал в руках флейту и не отводил восторженного взгляда от Саурона. Не выдержав, он привстал на носочки, чтобы поцеловать своего господина. Владыка сразу ответил на поцелуй и обнял его за талию, а потом притянул его поближе, чтобы прошептать что-то в острое ушко. Эльф залился краской и захихикал, а потом уверенно запустил руку в волосы Саурона, за что получил еще один поцелуй. Майа ушел, оставив Линдира с музыкантами наедине. Линдир смотрел на него спокойно. Он уже скорее опасался за этого юного эльфа, чем ревновал. Кажется, ледяным спокойствием он мог посоперничать с самим Сауроном и не питал больше относительно Саурона и его привязанности никаких иллюзий. От этого становилось горько, но он уже привык. Эльфы внимали ему с интересом и были покорны: ведь менестрель вел себя куда обходительнее сауроновых орков. Им принесли инструменты, и они проводили за музыкой, одним из любимейших занятий эльфов, целые дни. Когда пришло время предстать вновь перед темным господином, тот мог поразиться слаженности игры и сам начать ревновать к эльфам, которые находили в этом мрачном месте счастье в музыке. Аккорды вступления разносились по залам, поражая слух всех темных тварей, и всякий мог насладиться гармонией и звучанием лютен, арф, труб и других инструментов. Саурон с довольной улыбкой наблюдал за ними. Он внимательно следил за каждым эльфом. Когда музыка стихла, со стороны майа раздались аплодисменты. — Вы хорошо постарались, — похвалил их Темный Властелин, — можете идти… Все, кроме Линдира. Дождавшись, когда другие эльфы покинут комнату, Саурон встал с места и повел своего менестреля в обеденный зал. Там уже был накрыт стол на двоих. Майа отодвинул стул для эльфа, а потом сел сам. За едой он расспрашивал Линдира о том, как проявил себя тот или иной эльф, кто из них талантливее. Саурон больше говорил, чем ел, кажется, он не испытывал голода вовсе, лишь иногда пробовал что-нибудь. — Когда я только забрал тебя, ты так очаровательно смущался и жаждал моих прикосновений, — вдруг резко сменил тему майа, — а теперь ты стал холоден и безразличен ко всему, твоя музыка прекрасна и монументальна, но предыдущие твои сочинения были намного… нежнее и чувственнее. Саурон встал и зашел за спину менестрелю. Он положил руку ему на плечо и, огладив шею, зарылся пальцами в его волосы. Майа взял его за локоть и заставил встать. — Я думаю, тебе не хватает страсти, — и он крепко прижал эльфа к себе и накрыл его губы своими, а потом осторожно проник языком в его рот. Он долго целовал Линдира, покрывал нежными поцелуями его лицо и шептал о его таланте и уникальности. Когда Саурон все же отстранился, в глазах его не было привычного холода и безразличия, было что-то другое. — Ты принадлежишь только мне, не смей забывать об этом, — прошептал он в губы менестреля, — уже поздно, можешь идти, Линдир. На следующий день, когда эльфы собрались на очередную репетицию, явились все, кроме того светловолосого юноши. Менестрель искренне волновался за его участь и скорее предпочел бы, чтоб тот снова оказался в постели у Саурона, но проверять этого, естественно, не стал. На репетиции было прекрасно и без него. Линдир не особенно представлял, как изобразить страсть в музыке, но полагал, что она вернётся сама собой. То, как Саурон мягко подтолкнул его к этому, ему нравилось, и сами их отношения, и то, что в них не было никаких обязательств и иллюзий... Все из их небольшого ансамбля успели узнать друг друга и иногда больше беседовали, чем играли. Под присмотром орков и речи не могло идти об опасных темах, например, побеге, но об былых днях в Лориэне они вспоминали с великим счастьем. Линдир написал прощальную песнь, в которой собрались вся светлая горечь утраты и тоска по тем, кто спасся, и негромко напевал ее, а остальные аккомпанировали ему. Менестрель искренне жалел каждого и понимал, что ему повезло больше остальных: его не пытали, не избивали, не посылали работать на рудники... Все эльфы мечтали о побеге, но как? Возможно, у Саурона было оборотное зелье, и его можно было выкрасть... Но менестрель не хотел бы этого делать. И даже напротив, согласился бы навсегда остаться тут в обмен на то, что его друзей отпустят. Но эльф успел узнать темного господина и представлял, как жестоко он расхохочется над его планами. Так он и сказал себе самому перед сном, стоя перед высоким зеркалом и причесываясь. Лицо за время заключения в замке стало совсем бледным, вокруг глаз были тени, но сами его серые глаза блестели в свете свечей, и он казался себе красивее, чем прежде. Ему казалось, что он перенял что-то от темного майа и уже совсем не рвался на свободу от остальных. — Надеюсь, однажды мне не захочется выпить крови нолдор на завтрак. В ответ кто-то громко расхохотался и гладь зеркала пошла волнами — и через секунду перед менестрелем, выйдя из рамы, стоял сам майа Саурон. — Вы подслушивали! — смутился эльф, тем более, что стоял в одной полупрозрачной ночной рубашке из тонкого сатина. — Это из-за той нашей песни? Поверьте, я не хотел покидать вас и тем более выкрадывать ключи. Меня и остальные зовут одержимым. Он взял майа за руку и наклонился, целуя ее и доверчиво заглядывал в глаза. — Умоляю вас, не казните их... И не избивайте слишком жестоко. Я понимаю, вы не отпустите, но... Хотя бы раз вновь побывать в лесу... — он снова прижался к нему и вздохнул. — Не подумайте, что я снова выпрашиваю милостей. Я буду счастлив тем, что все останется как есть. Просто волнуюсь за того юного эльфа. — Тебе не стоит своими песнями давать им надежду на освобождение, — резко проговорил Саурон. Но он быстро растерял свой холод, когда его руки коснулись эльфа. Он потянул за край его ночной рубашки, оголяя плечо. — Насчет златовласки не волнуйся, я отправил его в Минас-Моргул, там нет ни одного музыканта, мой наместник совсем заскучал там. Саурон нетерпеливо обхватил его руками и, резко дернув ткань, оставил стоять обнаженным. — Ты красив, — заметил майа, уткнувшись носом в основание его шеи и жадно вдыхая исходящий от теплой кожи аромат. Темный Властелин огладил ладонями его стройное тело и шагнул вперед, увлекая вглубь покоев. На шее эльфа алым расцвели следы от поцелуев. Его руки скользнули вдоль тела, огладили грудь и талию, а потом сжали ягодицы. Саурон сделал еще несколько шагов, пока Линдир не уперся в кровать. — Не бойся, я почти не кусаюсь, — усмехнулся майа, повалив менестреля на постель. Линдир испуганно озирался, но никого рядом не было. Что теперь сказать? Он мог бы сослаться на невинность и нежелание ее терять, но и это было бы лукавство с его стороны: ведь он испытывал восхищение при виде майа. Так что он принял ещё более мудрое решение наслаждаться моментом. — Решили осчастливить скромного менестреля? В голосе Линдира не было подобострастия. Он искренне восхищался темным господином и ощутил дрожь в предвкушении близости. Его изящные пальцы музыканта быстро освобождали Саурона от доспехов. Майа был прекрасен, как мраморная статуя, но в глазах его светился огонь, а движения были хищными и медленными, как у льва. Золотая грива его волос усиливала сходство. — Не буду лгать, я мечтал о вас. Он положил ладони на его грудь, наслаждаясь бархатной кожей, и поднял лицо, после чего Саурон впился в полуоткрытые губы его поцелуем, похожим на укус. Эльф вздрагивал, но молчал, лишь самую малость опасаясь того, что процесс будет болезненным. Ему не хотелось бесстыдно льнуть к Саурону, но и лежать неподвижно, не отвечая на страсти, не хотелось. Мягкие его губы дотрагивались до майа, исследуя его тело, и Линдир целовал его всюду, от груди до внутренней стороны бедер. Его ладонь опустилась на королевских размеров орган. Он пока что с ужасом думал, что ему придется принять его, и решил удовлетворить господина хотя бы ртом, но и тут смог лишь наполовину проглотить его. Эльфу нравился запах, и в нем не было ничего похожего на смрад, исходящий от орков, так что он приникал к нему со всем восторгом. — Ну надо же, ты совсем неопытен. А я думал, что у тебя было много мужчин до меня, иначе откуда бы такая богатая фантазия, — проговорил Саурон, внимательно следя за каждым движением эльфа. — Он отстранил менестреля от своей плоти и усадил к себе на колени. — Какой ты неловкий. Надеюсь, мне не придется жалеть о том, что я отправил в Минас-Моргул златовласку, — скрывая раздражение, сказал Темный Властелин. Майа заткнул эльфа поцелуем и, взяв смазку, начал осторожно его подготавливать. Саурон закинул руки менестреля себе на плечи, чтобы он не мешал. Как следует смазав и растянув узкую дырочку, майа начал медленно насаживать его на себя. — Расслабься, иначе сам сделаешь себе больнее, — посоветовал Темный Властелин. Он расслабленно лег в постель и, лишь слегка придерживая Линдира за бедра, предоставил ему полную свободу. Эльф рад был бы расслабиться и податься вперёд, но боль первые мгновения была так сильна, что он замер, часто и тяжело дыша. Всё-таки его сильно возбудили подготовительные ласки, и он, хотевший отпрянуть и прервать болезненную близость, сдержался. Майа, лениво развалившийся под ним на постели, походил на тигра своим великолепием. Линдир гладил его волосы и наматывал на палец, завивая. Он сильно смутился при намеке на свою невинность. — Я думал, вам будет приятно, господин, что я сохранил себя в девственности. Первые движения Майа заставляли вскрикнуть от боли, но когда Майа навалился, прижимая его к постели, и дал немного отдохнуть, а потом медленными долгими толчками продолжил проникать вглубь, сквозь боль вдруг пришла сладкая горечь и удовольствие, и в стоне эльфа появились желание и страсть. Он был сильно смущен, но совершенно не мог себя сдержать. Его собственный член тоже начал вставать, и он потянулся к нему, чтобы наравне с движениями Саурона внутри себя ощущать все большее удовольствие. — Я предпочитаю более опытных партнеров, но да, мне приятно, что я у тебя первый, хотя бы потому, что раньше ты производил впечатление распутной девки, — ответил Саурон. Майа обхватил его руку своей, начиная ласкать в такт своим толчкам. Он склонился ниже, чтобы поцеловать эльфа, а потом начать вылизывать его шею, иногда оставляя болезненые укусы. Длинные волосы то и дело падали Саурону на лицо, и ему приходилось отстраняться, чтобы закидывать их обратно за плечи. Одной рукой он крепко перехватил запястья эльфа, удерживая их у него над головой. — Сейчас ты мне намного больше нравишься, — мурлыкнул майа, вылизывая острое ушко, - у тебя очень музыкальные стоны. Он широко развел в стороны ноги Линдира и начал двигаться в нем резко и довольно грубо. Линдир сильно покраснел при словах о шлюхе; это больно кольнуло его самолюбие и он решил, что никогда больше не вздумает первым вешаться на его шею или пытаться как-то иначе намекнуть на любовь. Но грубые и сильные движения Саурона, с которыми он вколачивался в него, заставили закричать от боли. Каждый раз его господин вместе с болью приносил и какое-то болезненное удовольствие, и Линдир, прогнувшись в спине, старался раскрыться шире ему навстречу, чтобы Саурону было легче им овладевать. Долго выдержать он не мог и быстро выплеснулся, и в оставшееся время, полуприкрыв глаза, отдавался во власть своего господина. Саурон вовсе не собирался отпускать его быстро и, прикусив плечо, не дал упасть и отстраниться. Он долго, все ускоряющимися резкими толчками, входил в него. — Умоляю, господин... Вы меня порвете... Линдиру казалось, что кровь уже течет под ним. Но майа в ответ на эти жалобы только расхохотался. — Ты вполне хорошо растянут для первого раза. При словах о том, что скоро его дырочка растянется достаточно и эльф сможет впускать его в себя без лишних криков, менестрель покраснел ещё сильнее. Потом он вскрикнул: Саурон, не сдержав страсть, не смог удержать облик эльфа, и на миг превратился в зверя, так что длинные когти впились в бока эльфа со всей силой. Линдир обернулся, увидев демона над собой, и снова затрепетал, пытаясь вырваться. Семя Саурона разлилось внутри горячим потоком, хоть его было и не так много, как эльф себе вообразил, и когти наконец отпустили его.