Я поднимаю глаза, чтобы увидеть твоё грустное лицо в слезах. Ты отводишь взгляд, и я вижу, что ты пытаешься что-то скрыть. *** … но это конец, приятель, это не поможет, отложи телефон, уходить всегда непросто… всё будет хорошо. dean lewis — be alright
***
Семилетний мальчик вешается на шею папы, который присел перед ним на колени. Крепкие объятия не прерываются ещё долгое время, потому что пухленький мальчик соскучился по своему родителю. А тот поднимает сына на руки и сажает на свою шею, удерживая за мягкие колени, покрытые синяками. На мальчике красные шорты и такая же яркая кепка, а вот футболка жёлтенькая, с зелёными пятнами от травы. — Папа-а-а, — тянет малыш звонко, поправляя свою красную кепку, — а ты купишь мне мороженое? — Конечно, малыш, — отзывается мужчина, одаривая прохожих добродушной улыбкой. Он крепче обхватывает колени сына и не даёт тому упасть, удерживая на руках звонко смеющегося мальчишку. Они не тратят много денег на мороженое, но обязательно покупают и третье, для мамы, которое растает по дороге. Мальчик отряхивает футболку от капель мороженого и попадает ими на волосы своего отца, который всё чувствует, но не придаёт значения. — Прости, папочка, — тянет мальчик и ласково обнимает голову отца, целуя в макушку и вытирая капли мороженого. Думая, что делает лучше. Не зная, что на деле лишь сильнее втирает липкую сладость в волосы. — Ничего страшного, Чим, — протягивает мужчина, улыбаясь ещё шире от заботы своего сына.***
Чимину десять и, казалось бы, остаётся только радоваться, учиться, прыгать по весенним лужам на дороге, стаскивать книжки с библиотеки, а потом стыдливо признавать, краснея, что да, своровал. Относя обратно книжки, Чимин всё ещё краснеет. Тот, кто учит его справедливости и честности, лишь снисходительно улыбается, кладя надёжную и крепкую ладонь на макушку, приглаживая пушистые тёмные волосы. Мальчик поднимает взгляд и не медлит ни секунды, обхватывая родителя поперёк груди и крепко обнимая. Те самые ладони, которые надёжные и крепкие, они поглаживают спину и макушку мальчика, пока отец зарывается носом в волосы сына, вдыхая его родной запах. Он позволяет себя крепко обнимать, потому что скоро вообще не сможет обнять его, не то, что обнять — увидеть, услышать, поговорить с ним. Пригладить спутанные волосы, быть ему силой, опорой, крепким плечом. Быть советчиком, быть тем, к кому мальчик придёт в трудную минуту. Быть другом. Пак Джено хотел быть таким для своего сына, а потому искренне старался, пока смертельная болезнь окончательно не сожрала его органы, его сердце и мозг. Самое главное — вырастить хорошего сына. Заботливого парня, умного, доброго, открытого миру, но закрытого плохим людям. У родителей так мало времени на то, чтобы дать своим детям самое нужное, самое необходимое. Чтобы они не повторяли их жизнь, не погрязли в каких-то долгах или имели плохие отношения с кем-то. Джено молился каждую ночь, чтобы сердце билось ещё хоть денёк, хоть лишний час, которого у него, на самом деле, нет. Чимин действительно рос таким мальчиком, о котором хотелось бы говорить на каждом шагу всем вокруг. Он рос тем, кем нужно и можно гордиться. Он защищал беззащитных животных, таскал домой маленьких птичек, у которых были подбиты крылья. Чимин корпел над каждым животным, которого удалось спасти, и долго плакал над коробкой, если не удавалось. Его отцу, честно сказать, всегда было тяжело смотреть на слёзы, тяжело было закапывать коробку с трупиком в саду, подальше от дома. Но тяжелее было видеть, как мальчик прижимался к нему и дрожал всем телом, но молчал, с каждым годом всё больше молчал, не признавая, что сердце его отчаянно бьётся и как дико оно болит. Подбирая с дороги мелочь и относя её в ближайший полицейский участок, Чимин не понимал, почему его провожает мистер полицейский до самого дома. Он думал изначально, что делает что-то хорошее, а когда мама открывала дверь, её глаза комично раскрывались от шока. Тогда уж Чимин низко склонял голову и боялся, что сделал что-то не так. Вот-вот подойдёт папа и услышит, как его сына будет отчитывать полицейский, ругая за что-то. За что? Чимин не знал. Поэтому, увидев папу в коридоре, такого же удивлённого, прошмыгнул в дом и пробрался в свою комнату, дрожа от волнения. Пока добрый полицейский вычитывал семье Пак об их справедливом сыне и о его совершенном поступке, Чимин не находил себе места. Кусал губы, грыз ногти и хмурился. Мама выдохнула и улыбнулась, прижавшись к боку своего мужа и обняв его за талию, гордясь. А как же гордился глава семьи! Улыбался шире всех и кивал, отвешивая поклон головы, благодаря. В тот вечер никто не ругал Чимина, поэтому мальчик по-другому взглянул на ситуацию и перестал бояться. Только вот время шло. Утекало, как песок, так стремительно быстро, что объяснять Джено своим родным что-то о болезни, стало просто… бесполезным? Он стал пропадать в больницах, умалчивая о своей болезни до последнего. Приходя домой с процедур, он видел ревнивый взгляд жены и слушал каждую её истерику о любовнице, не в силах сказать, что она ошибается. Что совсем скоро он оставит их с Чимином, оставит одних, без поддержки и опоры. Сын тоже стал сторониться, то с синюшной щекой придёт, отвечает коротким — подрался. То придёт с ватой в разбитом носу, то потрёпанный, с порванной одеждой. Мать бьёт тревогу, говоря, что сын сам за себя не умеет постоять, а Джено вызывают в школу для серьёзного разговора насчёт его сына. Отвозя подростка, которому недавно исполнилось пятнадцать, в школу, Джено задумчиво хмурил брови, всё ещё пытаясь понять, как за такой короткий срок смог отдалиться от сына. На парковке он блокирует двери и не даёт Чимину выйти. Мальчик поджимает губы и смиренно опускает взгляд в колени, сжимая руки в кулаки, готовясь быть отруганным здесь, посреди школьной стоянки. Джено выдыхает, чувствуя, что если сейчас, в эту минуту не скажет то, что должен, то следующего шанса может и не быть. Мужчина отстёгивает ремень и немного поворачивается корпусом к своему сыну, чтобы видеть его. Он хочет сказать ему, чтобы тот посмотрел на него ещё раз своими блестящими от счастья глазами, с задорной улыбкой на пухлых губах, чтобы сказал о том, как сильно любит. Усмехаясь, Джено понимает: родители, порой, слишком многого требуют от своих детей. — Сынок, — мягко говорит мужчина, — подними голову. Не опускай её больше. Никогда. Когда тебя будут ругать, когда будут давить на тебя, когда этот мир подумает, что ты хоть чем-то отличаешься от него, смотри на него с гордо поднятой головой. Потому что ты — мой сын. Чимин медленно поднимает голову, поворачивая её в сторону своего отца. На самом деле, его папа много чего говорил и отчитывал по-разному, но сейчас, вот так, дрожащим голосом, с гордостью и болью — он никогда не говорил. — Что бы мне сейчас не сказали там, в кабинете, это всё неважно. Неважно, потому что жизнь на одном месте не стоит. И после каждой неудачи тебе нужно будет двигаться дальше. Идти только вперёд, не оборачиваясь назад, не застревая в прошлом. Будет больно, Чимин, и мне очень жаль, — голос Джено срывается, а в его глазах стоят слёзы, — жаль, сынок, что я не стал для тебя героем или суперменом, чтобы уберечь от всего этого, но я очень сильно люблю тебя, мама любит тебя. Что бы ни случилось с нами, ты должен знать, что мы всегда будем рядом с тобой. В твоём сердце, сынок. Пока ты нас помнишь, мы будем жить. — Что ты такое говоришь? — спрашивает тихо Чимин, кусая губы. Ему больно видеть, как добрые глаза отца застилает пелена из слёз, печали, грусти и чего-то ещё. Чимин не знал, что это была потеря. Джено не боялся умирать. Джено боялся потерять сына. — Влюбись. Это самое прекрасное чувство, — мужчина едва заметно улыбается, — путешествуй. Повидай хоть одно чудо света. Живи в комфорте. Будь счастливым, Чимин, это самое главное, о чём я хочу тебя попросить. Просто будь счастливым и от этого счастливым буду я. — Пап, — снова начинает Чимин и хочет сказать ещё, хочет сказать больше, но не может. Какой-то неприятный осадок застревает в его горле, давит комом и тем противным чувством, которое заставляет сжиматься в комок и рыдать навзрыд. Слёзы выступают на глазах подростка, а сам он вздыхает. — Я горжусь тобой, — шепчет Джено, — горжусь своим сыном, таким, каким ты вырос. Чимин качает головой и прикрывает глаза, понимая, что не сдержит слёз, потому что он должен ругать его, должен вразумить, что неправильно поступать так, как поступает Чимин. Неправильно быть геем в их маленьком городке, где каждый знает друг друга. Мужчина кладёт ладонь на затылок сына, притягивая его к своему плечу, позволяя вжаться носом в куртку. Джено глотает слёзы, вспоминая детство Чимина и желая вернуться в него, чтобы также прижимать маленького мальчика и знать, что у него вся жизнь впереди. Знай он раньше, что умрёт и уйдёт из его жизни так рано, то ушёл бы сам. Бросил бы его совсем маленького, чтобы сын рос с равнодушием к нему. Лучше видеть равнодушие на его лице, но не боль. Не слёзы, которые сейчас впитываются в куртку, не слышать бы эти задушенные, сдерживаемые с трудом всхлипы. Больно. Джено был прав. Чимину было очень больно. — Я люблю тебя, сынок. Всегда буду любить. Будь ты лгуном, преступником или убийцей. Люби ты хоть девушку, хоть парня. Я всегда буду любить и буду на твоей стороне.***
У Чимина последний год в школе и экзамены на носу. Дома он только спит, честно сказать, парень совсем похудел, ослаб, и в его голове было столько знаний, сколько до этого не было никогда! Он спешит на уроки, следом — на подготовку, а после — на курсы. И так каждый день, пока он бегает, как загнанная мышь, чтобы поступить в лучший университет. Потому что в него верят, а он не должен подводить. Потому что после того разговора с отцом в машине Чимин помнит, как сидел около него в кабинете и как Чимина отчитывали учителя, говоря что-то о нём самом, пока отец с непоколебимостью в глазах смотрел на всё это. Парень как сейчас помнит слова отца, единственные, которые он произнёс тогда: «разве ориентация моего сына влияет на его оценки и поведение в школе? Вы бы лучше воспитывали в детях толерантность и понимание, а не взращивали ненависть». Пак младший знает, что отец его любит и верит в него, поэтому старается везде, преуспевает в спорте и танцах, в пении, в учёбе. Несмотря на то, что он немного отличается от других парней, он такой же — его сын. Чимин был на курсах, когда мама позвонила ему и со слезами на глазах и назвала адрес больницы, а после номер и этаж палаты. Она больше ничего не объясняла, а парень зажал трубку в руках, волнуясь до смерти и сбегая с занятий. Он бежал до метро, ехал с плохим предчувствием на сердце, с болью и неопределённостью в душе. А подходя к больнице, увидел, как на телефоне снова высветился звонок. — Он умер, — плакала громко его мама в трубке, — твой папа умер. Она закричала от боли, а Чимин застыл, бледнея мгновенно. Телефон упал на землю, пока из трубки вырывались тяжёлые стенания, а Пак внезапно понял, что ничего не видит из-за слёз, которые стояли в его глазах. Он дал им волю, выпустил, как птицу из клетки — они градом потекли по его лицу. Он сморщил лицо от невыносимой боли и прижал ладони к глазам, падая на колени, подкошенный болью, которая поразила его прямо в сердце. Посреди входа в больницу, на заснеженной дороге, не сдерживая тяжёлых всхлипов, он плакал так сильно, как только мог, стараясь выпустить боль и повторяя только одно, шепча только одни слова. Он не помнил дальнейшего, но на ноги его поднял выбежавший санитар, затащил силой в больницу, усадил в процедурной. Заставил прижаться дрожащими губами к стакану с водой, в котором намешано было успокоительное. Но остальное Чимин помнит хорошо. Помнит, как добрый санитар отвёл его к маме, помнит, как впервые увидел своего отца, внезапно похудевшего, бледного, с каким-то мучением на застывшем лице. — Он болел. И ничего нам не говорил. Никогда не жаловался на боль, а молча умирал, - шепчет мама. — Когда мы разговаривали в машине, — внезапно признаётся Чимин, сидя рядом с койкой мёртвого отца, — я поднял взгляд, чтобы увидеть его грустное лицо в слезах, он отвёл взгляд, но я видел — он что-то пытался сказать. Самое тяжелое после утраты — первые дни. Когда пребываешь в состоянии шока и истерики, когда тебя бросает к непонятному осознанию того, что ты больше не увидишь этого человека дома, не поговоришь с ним, не расскажешь о своих делах; а после бросает к понимаю, к диким слезам, к огромной боли, от которой ты сжимаешься снова и снова, вжимая колени в грудь и прижимаясь спиной к стенке, потому что на данный момент она является твоей опорой. Когда им разрешили попрощаться, Чимин шептал прощение о том, что не успел сказать, как сильно его любит и что его папа — его герой. Он плакал громко, когда им отдали прах, плакал после в кровати, кричал во снах, просыпаясь от того, что мама будила его, ласково прижималась губами к взмокшему лбу сына и вытирала его слёзы. Они опирались друг на друга, помогая жить дальше. Экзамены были сданы кое-как, потому что, честно сказать, Чимину было вовсе не до них. У него в груди была огромная дыра, которую он ничем не мог залатать. Он поступил в институт, в тот, который хотел. Чимин поднимал глаза на небеса, спрашивая шёпотом, гордится ли его папа им. Тем человеком, которым он растёт. Вспоминая разговор в машине, Пак понимает, что да, гордится. Джено гордится своим сыном. Видимо Чимин выглядит слишком несчастно следующие полтора года, потому что у него нет друзей, нет круга общения. Он забросил танцы, забросил спорт, учится, еле вытягивая сессии и закрывая хвосты. Честно сказать — еле живёт. Всё меняется, когда Чимин задерживается после пар, он тащит тяжёлые книжки и даже не смотрит, куда идёт, ведь коридор практически пуст. Но внезапно врезается в кого-то со звонким смехом. Пак даже не извиняется, лишь наклоняется, собирая книжки. Он видит, что незнакомец тоже присел на колено, поднимая его книги по философии. — Подними голову. Не опускай её больше. Никогда, — проговаривает парень, а Чимин замирает, открывая рот от шока и вскидывая голову. В его глазах стоят слёзы, пока он рассматривает парня впереди себя, точно младше, с озорной улыбкой и торчащими передними зубами, с копной тёмных кучерявых волос, — не грусти и прости меня, хорошо? Пак думает, что ему послышалось. Не мог этот парень сказать то же самое, что и его папа когда-то. Или мог? Чимин не понимает, что с ним происходит, но чувство такое, словно он выплывает из тумана, а мир вокруг приобретает яркие краски — не только серые и чёрные. — Ты, — начинает Чимин и запинается, не зная, что сказать. Он всё ещё находится в шоке. — Я Чонгук, — они оба поднимаются на ноги, и Чимин находит очаровательным то, как этот парень прижимает к своей груди его книгу и усмехается. — Я- — Хей, пацан, погнали! — кричат вдалеке несколько парней, шумно разговаривая и о чём-то споря, они заваливаются своей толпой, машут Чонгуку и ждут его с улыбками на лицах. — Прости, мне нужно идти. Увидимся позже, да? Чонгук убегает, так и не спросив его имя. Чонгук убегает, забирая его книгу. Чимин смотрит на его широкую спину и выдыхает, впервые за три года, наконец-то, позволяя лёгкой улыбке появиться на своих губах. «Ты мой глоток воздуха, моя жизнь, знаешь?»