Китовая песня (Whale Song)

Первый день, который наступает после видения, проходит в страхе как для Уоррена, так и для Нейтана, хотя они справляются с ним совершенно по-разному. Все существо Уоррена, подпитываемое недостатком сна и большой порцией споров, скручивается в один огромный узел. Он изо всех сил старается выглядеть нормальным, что легко благодаря отсутствию потребности в общении у Уоррена и учитывая, что наступили выходные. Нейтан же, в свою очередь, был явным клубком оголенных нервов с того самого момента, как он покинул Уоррена утром и вернулся в свою комнату. Уоррен снова видит Нейтана тогда, когда решается выйти во двор, чтобы потусоваться с Макс. Он никогда не видел, чтобы Прескотт так горбился с тех пор, как эта петля начала существовать, — явный признак (один из многих, которые теперь знает Уоррен) того, что в этот день с Нейтаном что-то было не так. Нейтан со своими обычными дружками сидит на краю фонтана с задранной ногой, будто это делает его в глазах других людей резким и крутым (и, ладно, отчасти так оно и было), а Хейден откликает Уоррена и машет ему рукой, когда он проходит мимо их предела видимости. Уоррен неуверенно машет в ответ, немного сбитый с толку внезапным дружеским жестом человека, который раньше, вероятно, даже не знал его имени, и Хейден улыбается ему. Уоррен не подходит к ним, в то время как Нейтан пытается поймать взгляд Уоррена, и Уоррен качает головой в жесте-заверении, что ничего не изменилось после его странной встречи с призрачными китами. По крайней мере, за то короткое время, что они были врозь. Он не уверен, что его жест головой дойдет до адресата, но Нейтан всегда может написать, если ему действительно нужно. Уоррен не собирался бросаться в бассейн с акулами только для того, чтобы прояснить ситуацию. Сейчас ему просто хочется увидеть Макс и забыть о вчерашнем дне, потому что если киты действительно что-то значили, то он не думал, что истинный их смысл проявится прямо здесь и сейчас. Это было бы отклонением от нормы по сравнению со всем остальным, что произошло, а Уоррен не рассчитывал на отклонения. Он только надеялся, что это не будет его гибелью. Хотя он изо всех сил старался выбросить китов из головы, когда он все же сел напротив Макс за столом для пикника недалеко от академии, с пиццей между ними, ему пришла в голову идея, что путешествие Макс во времени включало необычные куски, которых у него не было, а именно — призрачного оленя, которого она упомянула. Он никогда раньше не думал, что олень может быть не столько призраком, сколько видением, как киты были для него, но теперь он задавался вопросом: было ли это именно так. Он не уверен, что Макс осведомлена знаниями Уоррена об этом, так как он не может вспомнить, рассказывала ли ему эта версия Макс об олене (было трудно отделить все несоответствия друг от друга, даже для кого-то вроде него), но он знает, что она говорила с уборщиком в академии о чем-то, и, возможно, эти двое были каким-то образом связаны. Или, может быть, она просто лучше поймет, что могут означать киты. Пока он держит подробности при себе, считает Уоррен, расспросы не повредят, верно? Знаменитые последние слова, что-то шепчет в глубине его сознания, и он должен нагло игнорировать это, если собирается открыть рот. — А что ты знаешь о китах? — вмешивается Уоррен, оперевшись руками о стол. — Киты? — повторяет Макс с полным ртом пиццы, которую она только что откусила. Она задумчиво жует ее, потом проглатывает. — Это морские млекопитающие, и они большие? — По крайней мере она старается. — Ну да, — отвечает Уоррен. — А как же, скажем, в духовном плане? Что они из себя представляют в мистике? Макс приподнимает бровь, глядя на него. — Как это? — она неуверенно смеется. — Что я могу знать о всяких мистических бреднях[1]? Ее слова достаточно размыты, чтобы на мгновение Уоррен подумал, что данная петля не была той, в которой она рассказала ему о призрачном олене, что направлял ее во время путешествий. Однако он отталкивает это, потому что призрачный олень не был важен, и, возможно, она даже не видела его в этот раз. Но это не имело значения. Хотя она определенно разговаривала об этом с уборщиком, как-его-там-зовут. Вот это он прекрасно помнит. Уоррен пожимает плечами. — Ты все время разговариваешь с этим жутким уборщиком, и все знают, что у него есть какой-то странный интерес к коренным американским основам земли, на которой находится наша школа. Он все время говорит о белках и прочей ерунде. Думал, может о китах тоже что-то говорил, — говорит Грэхем, стараясь казаться беззаботным, а потом пытается не морщиться, потому что это больно. Не самый гладкий переход, который он когда-либо выполнял, но Макс, кажется, не замечает этого. Уоррен решает не позволить этому ранить его самолюбие. Ну, не слишком сильно. — Эй, Сэмюэль на самом деле довольно хороший парень, — протестует Макс, кладя на стол свой недоеденный кусок пиццы. — О’кей, да, он немного странный, — поправляется она, когда Уоррен пристально посмотрел на нее, — но с ним действительно интересно говорить, и он знает множество вещей, о которых ты вероятно и не подумал, мистер я-человек-науки. Ты когда-нибудь разговаривал с ним раньше? — Нет, — признается Уоррен. — У меня никогда не было для этого причин. — Ну вот, теперь они есть. Тебе следует спросить его о китах, если тебе так хочется об этом знать. — Макс слегка хмурится, склонив голову набок. — А зачем тебе эти киты? Уоррен колеблется. У него не было никаких доказательств того, что его видение китов было чем-то большим, чем глюки его мозга, и Нейтан уже достаточно запаниковал из-за этого инцидента за трех человек, так что, возможно, участие Макс пока не требовалось. Уоррен пообещал себе, что в какой-то момент он втянет ее в это дело, если все окажется куда хуже, чем он ожидал, в противном случае Макс убьет его за то, что он не посвятил ее в дело. Иногда она напоминает ему, что он ничего не рассказывал ей о своих прошлых циклах — о чем Уоррен сожалел в первую очередь. — Символизм, возможно, сыграл большую роль во всем, что произошло с нами, — вместо этого говорит ей Уоррен, — и киты важны для города, верно? Итак, теперь, когда все сказано и сделано, я хочу знать все, чего не знал раньше. Макс смотрит на него с легкой жалостью. Уоррен с удивлением обнаруживает, что это слегка раздражает его — он не хотел, чтобы его жалели, даже Макс. — А не проще ли было бы просто забыть обо всем этом? — Макс протягивает руку и кладет ее на плечо Уоррену. — Размышления об этом могут только ухудшить твое состояние, Уоррен. Все это, словно молот, который бьет по твоему черепу. Уоррен услышал то, что она не сказала: произошедшее изменило его. Он уже давно знал, что никогда не будет прежним Уорреном, каким был до того, когда все это случилось с ним. Он все еще оставался Уорреном, но у этого Уоррена были демоны, о существовании которых другие даже не подозревали. Но только не он. Не для него. Уоррен изменился: к лучшему или худшему. Он просто вырос. Для самого Уоррена это изменение было постепенным, в течение нескольких месяцев, которые почти завершили половину года. Для такого молодого человека как он, не было ничего противоестественного в том, чтобы измениться за такой промежуток времени, он знал это, но большинство людей его возраста не переживали один и тот же месяц достаточно часто, чтобы это резко изменило их для окружающих. Перемена была постепенной, да, но все же в чем-то резкой, разница лишь в том: кем он был и кем он стал. Для Макс же перемена произошла всего за несколько дней. Возможно, даже за ночь, потому что он не мог точно вспомнить, как вел себя в тот последний день, когда проснулся после нервного срыва в комнате Нейтана. Должно быть, это был шок для нее. Что бы она ни увидела за этот промежуток времени, — он был более коротким, чем у Уоррена, и то, что она не сразу сообщила ему об этом, говорило Уоррену о многом. Грэхем плотно сжимает губы, выдыхая через нос. — Я не могу просто забыть об этом, — тихо говорит он Макс. — Вот такой вот я. Когда мне нужно что-то узнать, я должен это выяснить. Теперь, когда есть время, я не могу просто выбросить это из головы. Легкая улыбка искривляет губы Макс. — Ты такой зануда. Вот почему ты так хорош в своих науках. Уоррен на мгновение улыбается в ответ, но потом снова хмурится. — Но это же не наука. Не та наука, к которой я привык. Фундаментальная наука? Реальная, твердая химия и физика, погодные явления, где есть формулы и здравый смысл? Я могу все это подсчитать и вывести. Я могу сделать это в любой день недели. А вот это? — Уоррен машет рукой в воздухе, борясь с желанием по привычке провести ею по волосам, потому что его пальцы все еще были скользкими от жира пиццы. — Вот это дерьмо? Тот абсурд, который подпитывал мое маленькое дерьмовое временное-швременное путешествие? Я не знаю, что с этим делать. У меня есть только глупые теории, с помощью которых даже не смог бы всесторонне объяснить, что именно со мной произошло. Это странная наука уровня Стивена Хокинга. Это теория струн и альтернативных измерений, и того, что «бабочка хлопает крыльями, и вот мы все нахуй мертвы», что, к слову, имеет формулу без примеров, чтобы сделать это утверждение твердо истинным, потому что, да, скорее всего так оно и есть, но как я могу это доказать? Черт, я даже не могу доказать, что это произошло со мной. И это было той частью, которая убивала его больше всего. Чем дальше он углублялся в хронологию событий, в которой теперь прочно застрял, тем больше сомневался, что все это произошло на самом деле. У него не было никаких доказательств, ничего, кроме его собственных слов и случайного факта, которого он не должен был знать. Ему не поверят, если он попытается объяснить это кому-то, кто сможет ему помочь. Даже если Макс поможет ему с ее частью истории. На самом деле, ее сила времени и утверждения о том, что они существуют, были во многом тем, что удерживало Уоррена от того, чтобы начать задаваться вопросом — могло ли все это быть в его голове. Все это было слишком… нереальным. Без Макс Уоррен не знает о чем бы он думал. — Я умный, — немедленно заявляет Уоррен, потому что он действительно был умным, — но я не Стивен Хокинг. Я не могу просто щелкнуть пальцами и решить, что дело сделано, потому что это произошло, и, к слову, здесь есть небольшая теория, и потому что люди доверяют моему слову в области науки, они в это поверят. Макс, мне нужно знать. Макс пристально смотрит на него, казалось, потрясенная бессвязной болтовней Уоррена. Или, рассуждает Уоррен, чем-то таким, что он сейчас сказал, потому что он все время болтает, и это никогда не действует на нее так, как сейчас. Уоррен машет рукой перед ее лицом. — Макс? Алло? Ты ведь не в пищевой коме, правда? Потому что на самом деле это не так, это просто… — Бабочка, — вмешивается Макс. Ее тон сконфуженный, даже озадаченный. Уоррен опускает руку. — А? Это просто поговорка, чтобы объяснить… — Нет, Уоррен. Бабочка, я видела… у меня есть фотография… Ну, у Хлои есть. — Макс с трудом проговаривает слова, вытирая руку о джинсы, а затем поворачивается, чтобы покопаться в своей сумке. Уоррен наблюдает за ней, не понимая, что она пытается объяснить. Она никогда раньше не упоминала бабочку. Через мгновение она достает свой телефон и говорит: — У меня есть ее фотография, но саму фотографию я отдала Хлое. Мозг Уоррена щелкает. — Ты думаешь, это был знак? — Он пытается, потому что, может быть, на этот раз знаком был не олень. Или, может быть, просто были другие знамения, о которых даже Уоррен не знал. — Я не знаю, что это было, — признается Макс, когда она заканчивает стучать по экрану. Почти сразу же зазвонил ее телефон, и она еще раз постучала по экрану, прежде чем повернула телефон к Уоррену. На экране — изображение полароида, а на полароиде — ярко-синяя бабочка. У Уоррена сводит живот. Должно быть, это ясно читается на его лице, потому что Макс нетерпеливо наклоняется вперед. — Странно, правда? Я нашла ее в ванной в тот же день, когда увидела шторм в классе Джефферсона. Я думала, что она просто сбежала из научной лаборатории или попала в ловушку снаружи, или что-то еще, но теперь, когда ты упомянул бабочек… Значит, это было что-то большее? Уоррен пристально смотрит на фотографию, его сердце крепко прижимается к животу. — Это синий Морфо, — говорит он тихо и серьезно, а потом, словно забыв дышать, задыхается. Макс с любопытством смотрит на него. — Голубые Морфосы не… они не родом из Северной Америки. Особенно в Орегоне. Особенно в середине октября. Уоррен откидывается назад и на секунду прикрывает рот рукой. — А с тех пор ты хоть одного видела? — С тех пор, как прекратились мои силы времени? Нет, не видела. Напряжение, которое накопилось в его груди и которое Уоррен еще не совсем осознавал, ослабевает от слов Макс. Это не было чем-то конкретным, но, возможно, киты были всего лишь напоминанием о вещах, о которых он позабыл. Что-то подсознательно сдерживалось в его сознании, и теперь оно всплыло, чтобы он не забыл, через что ему пришлось пройти. Но я никогда не видел китов, думает Уоррен, и по его телу пробегает холодная струйка, уничтожившая его облегчение.Как же я тогда их увидел? Откуда мне было знать, как они выглядят? В кино, пытается он сказать себе. Он не пытается вспомнить, где раньше видел выброшенных на берег китов, потому что боится, что на самом деле ничего не видел. Что еще это может быть? — Не возражаешь, если Хлоя зайдет? — внезапно спрашивает Макс, возвращая Уоррена в реальность. — О, черт, послушай, — начинает он, внезапно вспомнив о том, что он решил сделать. Уоррен протягивает руку и сжимает рукав куртки Макс. Макс не отстраняется, но ее улыбка становится растерянной. — Я хочу рассказать Хлое о временных петлях, — тихо объясняет он, как будто кто-то мог их услышать. И это смешно, потому что здесь больше никого нет. Выражение лица Макс сменяется сначала удивлением, затем сомнением, а потом — что удивительно — беспокойством. — Ты уверен в этом, Уоррен? Уоррен колеблется. — Мне не следует? — Это твоя история. Я доверила бы Хлое свою жизнь, но… — Макс делает паузу. — Ты же знаешь Хлою. Она сильно расстроится, когда поймет, что не знала того, что знали остальные, и она может этого не понять. Но как только она справится с собой, то будет охранять эту тайну всем тем, что у нее есть. Воспоминания Уоррена возвращаются к той ночи, где они устроили засаду на Джефферсона, во время которой произошел короткий разговор с Хлоей в машине, и он медленно качает головой. — Я думаю, она поймет, — говорит он Макс. Глаза Макса на мгновение сужаются, но затем она пожимает плечами и что-то отстукивает на своем телефоне. — Нам лучше прикончить эту пиццу до того, как придет Хлоя, — объявляет она, снова беря свой кусок. — Она скоро будет здесь и уничтожит все, что мы оставим на виду. Уоррен фыркает и берет очередной кусочек, но его мысли заняты другим, и, несмотря на то, что он заверил Макс, что Хлоя его поймет, нервы все еще шалили. Вперемешку со вчерашними опасениями, это заставляет его чувствовать себя невероятно больным. К счастью, Макс, кажется, поглощена идеей, что Хлоя скоро придет, и ничего не замечает.

***

Если Уоррен был нацелен к элегантности в реализации своего плана, когда речь зашла о том, чтобы рассказать Хлое свою историю, то в этом он промахнулся на целую милю. — Я находился во временной петле, — внезапно выпаливает Уоррен, и это его первые слова, которые он произносит с тех пор, как пришла Хлоя. Хлоя, смеясь над куском пиццы, обрывает себя и дает Уоррену один из тех «ты что, с ума сошел?» взглядов, к которым, похоже, он уже привык. Она приехала всего несколько минут назад и, поздоровавшись с Макс и Уорреном, тут же принялась за остатки пиццы на столе для пикника. Разговор еще даже не начался, но теперь у него не будет ни малейшего шанса на развитие, хотя теперь Уоррену не придется беспокоиться о том, что ему не удастся вставить свое признание. Он говорит себе, что это в значительной степени именно то, к чему он стремился, хотя бы для того, чтобы не думать о том, как он не мог начать разговор, прежде чем нырнуть в омут с головой. Макс застывает на месте, когда Уоррен озвучил свои слова. Ее лицо полностью теряет цвет в одну секунду. Она переводит взгляд на Хлою, потом снова на Уоррена, и ничего не говорит. — Что? — говорит Хлоя, переводя взгляд с него на Макс. — Петля времени? Какого хрена ты несешь, Грэхем? Уоррен облизывает губы, готовясь к объяснению. — Вспомни, как Макс могла контролировать время короткими перемещениями, — начинает он, и Хлоя кивает, показывая, что она слушает его, ее губы кривятся в призрачной ухмылке. — Ну, — продолжает он, — она была не единственной, у кого появились странные способности со временем. — Заткнись нахуй, — восклицает Хлоя, наполовину удивленно, наполовину раздраженно, как будто она думает, что он пытается одурачить ее в каком-то трюке или шутке. Она перегибается через стол и хватает Уоррена за руку. Уоррен вздрагивает, но когда ни он, ни Макс не смеются и не смягчают серьезность своих манер, Хлоя напрягается, и веселье заметно исчезает с ее лица, сменяясь чем-то более жестким. — Что? Ты тоже мог контролировать время? Какого черта, Уоррен? Почему ты не занял место Макс, когда она и Прескотт… — Хлоя, все не так, — говорит ей Макс и кладет руку на плечо Хлои, чтобы остановить ее от продолжения. Хлоя хмуро смотрит на Макс, потом недоуменно на Уоррена. Уоррен глубоко вздыхает: — Я находился во временной петле. На мгновение между ними повисает молчание, затем жесткий взгляд Хлои впивается в Уоррена так, словно может снять с него скальп заживо. — Объясни, — требует она, и никто с ней не спорит. Уоррен объясняет. Когда он только начинает, то спотыкается на словах, обрывая и возвращаясь назад, потому что начало было самым трудным для него, хотя все началось с того, что он просто думал, что это был изощренный кошмар. Несколько раз Хлоя переводит свой растерянный взгляд на Макс, как будто спрашивая, — верит ли она тому, что говорит Уоррен, но Макс только кивает ей каждый раз, когда Хлоя это делает, и, в конце концов, Уоррен получает некоторое подобие воздуха в легких. Потом он начинает говорить обо всем остальном, и он знает, что не сможет сдержать напряжение в своем голосе, когда начнет углубляться в рассказ. Несмотря на то, что Уоррен знает, что теперь он свободен от всего этого, говорить о случившемся, особенно так долго, все еще было нелегко. То же самое относилось и к его изучению того, что с ним произошло — как бы он ни хотел и ни пытался успокоиться тем фактом, что все было сделано и закончено, испытание не становилось легче. Хотя агрессия Хлои от непонимания остается на ее лице, когда Уоррен начинает говорить, выражение ее лица постепенно меняется в замешательстве, а затем в неверие. Она не прерывает Уоррена, пока он борется со своей историей, и рядом с ней внимание Макс, переключающиейся между Хлоей и Уорреном, остается на Уорране, когда он касается вещей, которые он рассказывал Нейтану раньше. Их внимание приковано к нему, и когда Уоррен внезапно обрывает себя, чтобы стиснуть зубы от разочарования, которое он все еще чувствовал по поводу определенных частей петель, они терпеливо ждут, пока он достаточно расслабится, чтобы продолжить. — Временная петля, — наконец повторяет он, как только достигает того, что, по его мнению, было достаточным концом, потому что остальную часть истории они уже знали. — Это все была гребаная петля времени. Это заняло у меня четыре — нет, пять попыток, но на этот раз я, должно быть, справился, потому что все прекратилось. Хлоя молча смотрит на Уоррена, ее рот искривлен, а лоб наморщен в выражении, которое Уоррен не может полностью расшифровать. Макс наблюдает за ней, ее глаза останавливаются на Уоррене раз, другой, пока они ждут, что Хлоя заговорит, и тогда она говорит. — Дерьмо. — Это все, что она говорит. Это единственное слово полное недоверия и принятия, и Уоррен знает, что она теперь понимает, почему он скрывал все это от нее до сих пор. Она протягивает руку и на мгновение хватает его за плечо, не сводя с него глаз, и они вместе делят молчаливое мгновение с наблюдающей за ними Макс. Уоррен отстраняется с коротким кивком, затем встает из-за стола и хватается за рубашку, не зная, как объяснить, что он хочет уйти. К счастью, ему не нужно ничего говорить, потому что Макс встает и обходит вокруг стола, чтобы похлопать его по спине. — Я позвоню тебе позже, хорошо? — тихо говорит она ему. — Да, — соглашается он, и в его голосе звучит благодарность. Макс один раз дотрагивается пальцами до его плеча, и Уоррен поворачивается и уходит. Он молча идет по тропинке обратно в Блэквелл, его мысли мечутся в голове, призрачные киты полностью забыты, когда он вспоминает свое путешествие, и он полностью погружен в себя, пока не добирается до входа в общежитие, где почти сталкивается лицом к лицу с Тревором, который как раз уходит. — Уф! — хмыкает Тревор, поворачиваясь на каблуках, чтобы избежать встречи с Уорреном. Он едва успевает сделать это — но все равно спотыкается на первой ступеньке. — Эй, Грэхем-Мэн! — незамедлительно говорит Тревор, как будто это не он только что чуть не упал из-за того, что Уоррен не обращал внимания на то, куда шел. Уоррен кивает ему, но Тревору этого мало. — Что случилось? Ты выглядишь так, будто кто-то умер. Уоррен, сам того не желая, вздрагивает, и полушутливое выражение лица Тревора тут же сменяется тревогой. — Черт, чувак, извини, — отступает он, протягивая руки и выглядя так, будто лично убил того, кого считал погибшим. — Я пошутил, я не хотел проявить неуважение. Ты в порядке? — Что? Нет, Тревор. — Уоррен машет руками, как будто это может развеять то, что сейчас происходит. — Нет. Никто не умер, стоп. Я не хотел тебя так пугать, извини, я просто не смотрел куда иду. Плечи Тревора заметно расслабляются.  — Вот дерьмо. Не беспокойся. Ты уверен, что с тобой все в порядке? Уоррен пытается сохранить нейтральное выражение лица, потому что на самом деле он просто хочет вернуться в свою комнату и остыть.  — Да, я слишком много думаю о странных научных вещах. Тревор смеется. — Ты самый умный ребенок в этой школе. Эй, я ухожу, но если я тебе понадоблюсь, позвони мне, ладно? Тревор, кажется, думает, что Уоррен именно так и поступит, потому что он не ждет его ответа, и просто уходит, в то время как Уоррен остается у дверей общежития с невысказанным отказом. Не потому, что он не хочет говорить с Тревором, нет, у Уоррена попросту нет его номера телефона. А у Тревора есть номер телефона Уоррена? Если да, то когда он смог заполучить его в свои руки? Уоррен в замешательстве качает головой, а затем убегает в свою комнату.