***
У Уоррена есть свободное время, образовавшиеся в конце дня в виде теста, который он без проблем закончил до назначенного времени, поэтому он покидает класс с более чем сорока минутами в запасе, в то время как большинство остальных учеников застряли на заданиях. Не имея никого, кто мог бы занять его свободное время, и не испытывая особого желания возвращаться в свою комнату и просидеть там в тишине, которую она ему предлагала, Уоррен решает действовать по своему вчерашнему заявлению: пойти в закусочную и поискать ту женщину. Закусочная «Два кита» далеко не пуста, когда Уоррен заходит в неё и проскальзывает за столик, несмотря на то, что в этот час большая часть студентов в Блэкелла должна быть в классе, а другая часть людей на работе. Поздний ланч, думает Уоррен, когда оглядывается по сторонам, для людей, которые страдают похмельем от вещей покрепче алкоголя и травки и которые пропустили завтрак и обеденный час, но пришедшие сюда слишком рано для ужина. Он не смотрит никому из них в лицо и вновь поворачивается к столу, за которым сидит. Да и если подумать, эти люди и не дали бы ему такой возможности, даже если бы он захотел. Уоррен неожиданно понимает, что его пальцы начали постукивать по ламинированному меню, и он сжимает их в кулак, чтобы прекратить издавать мягкие прерывистые звуки, не понимая почему начал делать нехарактерное для него подёргивание. Обычно именно Нейтан добавлял повторяющуюся атмосферу; Уоррен не был уверен, почему он бессознательно взял эту эстафету в отсутствие Нейтана, но он полагал, что это было как-то связано с нервами. У него больше нет времени размышлять об этом, так как Джойс появляется в поле зрения, и Уоррен заставляет себя расслабиться, чтобы удержать её от родительского попечительства по отношению к нему. Как и Хлоя, Джойс иногда бывает резкой, когда Уоррен не хотел этого, и сегодня был именно не тот день, когда он хотел иметь с этим дело. — Скучаешь без банды? — Весело спрашивает его Джойс, с почти певучей интонацией в голосе и искренним выражением радости на губах. Подкравшись к столу, она ставит на него чашку. Уоррен недоумевает, что привело её в такое хорошее настроение, и наблюдает за тем, как она наполняет его чашку жидкостью, прежде чем он успеет поздороваться с ней, не говоря уже о том, чтобы заказать кофе. Он решает, что это, вероятно, доказательство того, что он слишком часто ходил сюда в последние пару месяцев, и что он не изменил свой заказ настолько, чтобы удивить этим официантку — не то, чтобы он жаловался. Быть предсказуемым не всегда плохо. (Если уж на то пошло, предсказуемость спасла его в большем количестве случаев, чем он мог сосчитать, так что он не собирался жаловаться на это. Особенно когда вафли были так чертовски хороши.) Джойс была из тех женщин, которые незаметно берут под своё крылышко всех сломленных детей, которые забредают в её закусочную, что на самом деле не препятствует их мятежной свободе — чему она, вероятно, научилась, воспитывая кого-то вроде Хлои, хотя казалось, что она не использовала это приём на Хлое, как на Уоррене — и определенно на Нейтане, который, по мнению Уоррена, может даже не осознавать, что она проделывает подобное с ним. Она была утонченной, но строгой в своих манерах; тип официантки из закусочной, который должен быть в ситкоме с гораздо меньшей катастрофической драмой за занавесками, чем требовала её реальная жизнь. Джойс была почти, как клише. Уоррен не раз задавался вопросом, знала ли она, что умрёт, все те разы, когда пыталась защитить его, в этой самой закусочной, во всех петлях, где стены обрушились на них от сил бури и в конечном счете давили их всех. Должно быть, у неё был план, судя по тому, как она отреагировала на бурю, заперев их всех и не позволяя уйти. Он почти жалел, что не предупредил её хотя бы в одной из петель, чтобы каким-то образом спасти её от того разрушения, которое положило конец им всем, но он слишком боялся таким образом испортить все; боялся, что это не позволит ему вернуться назад в течение стольких повторяющихся моментов. У него не хватило смелости потенциально изменить жизнь одного человека в самый последний момент в обмен на жизни стольких других. Он и не думал об этом… — Возможно, этот стол недостаточно чист, чтобы показать тебе кто прекрасней всех на свете, но будь я проклята, если ты сможешь увидеть что-нибудь, кроме себя, просто глядя на него достаточно долго. — Голос Джойс врезается в ментальный виток Уоррена, возвращая его в настоящее. Он удивлённо моргает, отводя взгляд от стола, в котором, как он теперь знает, сверлил дыры. — Тяжёлый день? — добавляет она, когда он продолжает моргать, словно очнувшись ото сна. — Ты похоже витаешь в облаках, Уоррен. Эти хулиганы опять пристают к тебе? — Что? Нет, нет, — протестует Уоррен, как только снова берет себя в руки. — Нет, клянусь, это были не хулиганы. В прошлый раз или в этот. Здесь нет хулиганов! — Уоррен продолжает протестовать, хотя и не слишком яростно, поскольку Джойс, прищурившись, смотрит на него. — Хлоя избила бы их так, как вы не увидели бы в дерьмовых фильмах ужасов, если бы она поймала хулиганов, не говоря уже о том, что сделал бы Нейтан. Просто это была долгая неделя. Слово скаута. Уоррен поднимает пальцы в приветствии, которое он действительно выполнял (только год, конечно, но Джойс не нужно знать эту деталь), но Джойс только качает головой и вздыхает таким образом, что Уоррен узнает в этом универсальный знак раздраженного принятия, и теперь он свободен от этой темы, по крайней мере, сейчас. — Хотя бы расскажи мне, почему ты скучаешь без своей личной охраны? — Она смягчается, ставя маленькие контейнеры со сливками рядом с чашкой кофе. — Я уже давно не видел тебя здесь в таком одиночестве. Уоррен старается не хмуриться, потому что даже до того, как он начал общаться со своим нынешним кругом друзей, он не был таким уж постоянным посетителем в закусочной. Это были совсем редкие ситуации, особенно с тех пор, как петли начали становиться всё более утомительными для путешествий. До того, как он наконец нашел правильный конец, закусочная была для него всего лишь контрольной точкой, местом, где можно было перезагрузить файл сохранения и попробовать снова, и Уоррен точно не нашел ни капли радости в посещении этого места, когда он знал, что это будет его последним пристанищем во многих других петлях. Но вопрос Джойс всё равно остается в силе, и у Уоррена нет причин оставлять её в подвешенном состоянии. — Свободное время, — объясняет он, не глядя на неё, вместо этого поднимая сливки, чтобы открыть и налить их в свою чашку, пока кофе не достигнет почти белой консистенции, которую он предпочитал. Периодическое обвинение Нейтана в том, что Уоррен «приправил вкусное кофе дерьмовым молоком», эхом отдалось в глубине сознания, и это только заставляет Уоррена улыбнуться самому себе на секунду, прежде чем продолжить своё объяснение. — Сейчас они в классе, занимаются искусством, которое любят. Мы же, парни из науки, с ними пока не можем общаться. — Верно, — добродушно размышляет Джойс и предыдущий разговор, похоже, уже забыт. — Можно подумать, я начисто забыла о школьных часах, так давно у Хлои не было возможности сбежать из школы. Несмотря на приятный тон её голоса, Уоррен может сказать по скрытому раздражению, что Джойс не совсем в восторге от продолжающегося отсутствия академических часов у Хлои, но он только на мгновение позволяет себе осознать это, прежде чем морщится от чего-то ещё с чашкой кофе на полпути ко рту. — Я… э-э… — бормочет он, и чашка снова опускается на стол со слишком громким звоном, который заставляет его вздрогнуть во второй раз. — Я… даже не подумал спросить Хлою, не хочет ли она пойти со мной в кафе. — В конце концов он признается и бросает на Джойс извиняющийся взгляд, за которым тут же следует застенчивая улыбка. Это не было ложью — он действительно совсем не подумал о Хлое. Он так привык к тому, что Хлоя была с Макс, что мысль о том, что она будет одна и не будет чем-то занята, пока Макс в классе, только сейчас пришла ему в голову. Но Джойс не высказала ничего против. — Не волнуйся, дорогой, — ласково говорит она ему, пренебрежительно махнув рукой, в которой не было подноса с кофейником. — Я знаю, что моя дочь может быть намного проблематичней, чем кто-либо другой. Взять её без Макс, и попытаться её успокоить и быть человеческим громоотводом — это подвиг, и я не виню тебя за то, что ты не попытался. Люблю эту девочку, я так рада, что она вернулась. Даёт Хлое столь необходимую сторону здравого смысла. Она качает головой так по-матерински; Уоррен никогда не видел, чтобы кто-то так копировал его мать. — Приятно видеть рядом ребёнка Прескотта, не беспокоясь, что он тоже причинит нам неприятности. Уоррен удивленно смотрит на Джойс, когда в разговоре упоминается Нейтан. — Да, — поправляется он, больше для себя. — Я думаю, он не так уж и склонен делать ш… э-э-э… то, что он любит делать с другими людьми. По крайней мере мы с Макс не такого типа люди. — Нет, вы не такие, — твердо соглашается Джойс. — И это музыка для моих ушей, мне уже надоело, что кто-то из этих двоих ввязывается в то, во что им не следует ввязываться. Хлоя не знает, как ей повезло, что я стала её матерью. Подумайте, как бы с ней обращались, если бы она носила фамилию Прескотт и делала то, что пыталась делать в последние годы! Уоррен морщится. — Мне рассказывали. Я слышал, что рука Шона Прескотта повсюду, и Нейтан с таким же успехом мог бы медленно спускаться со скалы, если бы в глазах отца что-то пошло не так. Я не могу себе представить, что произошло бы в деле Джефферсона, если бы Нейтана признали виновным. Выражение лица Джойс становится жестче. — Ты не знаешь этих ублюдков так, как мы, — говорит она ему мрачно, тихо, и по спине Уоррена пробегают мурашки. — Я не сомневаюсь, что они в конце концов пожертвовали бы своим сыном, если бы это принесло им больше пользы, и неважно, какая кровь течёт в его жилах. У бедняги слишком много забот, и этого более чем достаточно для человека его возраста. Ему стало намного лучше с тех пор, как он начал общаться с вами, ребятами. Уоррен не знает, что сказать на это, поэтому он только кивает Джойс, прежде чем она поворачивается, чтобы доставить заказ, оставляя его размышлять о семье Нейтана на то короткое время, пока она не возвращается с едой. Когда она это делает, он быстро спрашивает её, покуда не потерял самообладание, — не посмотрит ли она на фотографию, которую он достаёт из кармана, прежде чем она сможет вернуться к работе. — Я хотел поговорить с ней, но Нейтан не помнит, чтобы видел её снова после этой фотографии, — говорит Уоррен в качестве объяснения, когда Джойс наклоняется, чтобы посмотреть. — Мы почти уверены, что она бездомная и когда-то околачивалась здесь, судя по фотографии. В глазах Джойс мелькает узнавание, как только она переводит взгляд на фотографию, но её губы опускаются, и искра исчезает прежде, чем она успевает моргнуть в абсолютном незнании того, кто эта женщина. — Ко мне в течение недели приходит добрая дюжина людей и устраивает беспорядки на моих сменах, но я работаю здесь уже давно и не помню, чтобы когда-нибудь видела эту женщину, бездомную или нет. — Она качает головой, и разочарование Уоррена переполняет его чувства на секунду дольше, чем ему хотелось бы, заставляя Джойс сочувственно взглянуть на него. — Она для тебя что-то значит? Ты обращался в полицию? Уоррен сглатывает, изо всех сил ментально пытаясь сдержать разговор, когда голова офицера Берри слегка приподнимается из-за плеча Джойс, пока он скользит на своё обычное место на барном стуле. (Этот парень когда-нибудь действительно работал? Почему он постоянно торчит в этой долбанной забегаловке?) — Нет, нет, — поспешно отвечает он, возможно, даже слишком поспешно, и старается не чувствовать себя виноватым в том, что ищет кого-то, чьё существование он не может объяснить, хотя никто никогда её раньше не видел. Он также старается не морщиться из-за своего дерьмового оправдания, потому что это ужасно. А он думал, что стал лучше лгать после всего, что случилось. Оказывается, нет. — Я просто подумал, что, возможно, я знал её по какому-то проекту, но я никогда не видел её здесь раньше. Должно быть, я перепутал её с кем-то другим. — Ты бы удивился, увидев людей, которые входят и выходят из этого маленького заведения, — говорит ему Джойс, кивая на себя и собирая пустой пакет сахара, который Уоррен бессознательно открыл и высыпал в свой кофе в какой-то момент. — Может быть, она была своенравным духом, мелькнувшим на сцене. Не теряй надежды, — говорит она, подмигивая, — может быть, когда-нибудь она вернётся. Что-то в Уоррене немедленно хочет заставить его сказать Джойс, что он надеется никогда больше не увидеть эту женщину — несмотря на то, что никогда с ней не встречался — но он ничего не говорит, и Джойс оставляет его наедине с едой и фотографией, которую он вскоре сворачивает и со вздохом убирает. Возможно, Джойс была права, и Уоррену нужно было перестать заботиться о ком-то, кто больше не имел значения в его истории — о ком-то, кто, возможно, вообще не имел значения. Так почему же она все еще беспокоит меня так сильно? Ум Уоррена задаёт вопрос как раз в тот момент, когда эта мысль закончила проявляться, и он засовывает в рот порцию вафель, решительно закрывая этот леденящий душу поток мыслей на неопределенный срок. Покончив с едой, Уоррен расплачивается и благодарит Джойс, выходя из-за стола. Но как раз в тот момент, когда он вытаскивает из кармана ключи и идет к своей машине, ему в голову приходит мысль проверить — нет ли рядом с закусочной той женщины. Вообще-то не имеет смысла беспокоиться, когда никто её раньше не видел, но Уоррен все равно беспокоится и старается не расстраиваться, когда видит, что никто не слоняется вокруг того места, где он надеялся её найти. Ну, по крайней мере нет людей, птицы же не могут общаться, поэтому и не предлагают ему помощи, когда он пересекает закусочную и возвращается на парковку, чтобы в последний раз осмотреть место. Он по-прежнему ничего не находит. Однако, как только Уоррен расценивает свои усилия как безнадежное дело, он поворачивается к берегу, и вид, который его встречает, превращает слюну у него во рту в клей. На песке лежит необычный огромный кит, похожий на того, что был в тот день, когда Уоррен увидел троих во вспышке видения, но это не совсем то, что заставляет сердце Уоррена замирать в груди, когда он бессознательно отшатывается от открывшегося ему зрелища. Нет, его сердце трепещет от вида улиц, покрытых обломками и разрушениями, а бензоколонку, столь прочно стоящую на месте, которое он знал уже несколько месяцев, нигде не было видно. Весь район находится в руинах. Дерево, бумага, черепица от крыш, куски труб и куски сломанной вывески закусочной усеивают дорогу и асфальт вокруг него, а береговая линия — это всего лишь гнездо обломков вокруг единственного мертвого существа, находящегося среди них. Воздух вокруг Уоррена горячий, влажный и наполнен вибрацией такой осязаемой неправильности, что он задыхается, когда это чувство охватывает его. Запах бури, гнили, гнева и потери наполняет его ноздри изнутри, заставляя его задыхаться ещё до того, как он успевает вдохнуть воздух. Это пахнет разрушением, и это похоже на смерть. Уоррен сгибается пополам, его колени врезаются в куски фанеры и разбитых зданий, на которых он стоял всего несколько минут назад, и он заставляет себя дышать, прежде чем паника охватит его всего сразу и оставит его собственную самодельную попытку успокоиться бесполезной. Буря пришла. А вместе с ней гроза. Знаки были проигнорированы, все и вся было разорвано в клочья непреклонными ветрами и безжалостными молниями, которые были оружием разрушения циклона. И Уоррен ничего не сделал, чтобы остановить его. Ничего не вышло. Уоррен ошибся. Он никого не спас. В конце концов, он ничего не сделал, чтобы всё исправить. Это был конец, которому суждено было стать, и это был конец, который он действительно претерпел. Уоррен был мёртв. Уоррен умер. Уоррен исчез. Уоррен не мог дышать. Он обхватывает переднюю часть куртки, цепляясь ногтями за металлическую молнию в тщетной попытке избавиться от сокрушительного чувства, которое переполняло его тело, давя глубоко на грудь и не давая ему даже начать оправляться от всеохватывающего шока. Но, несмотря на призрачное чувство, которое лишило его связности, в груди не было ничего, отчего можно было бы избавиться, и его усилия не сделали ничего, кроме как отняли дыхание, которого и так не хватало. Уоррен. Не мог. Дышать. Уоррен был мёртв. — Нет, — он хватает ртом воздух, которому было наплевать на его судьбу. Слова слетали с губ без единого звука, даже когда Уоррен продолжает их выдавливать. — Нет-нет. Я все исправил! Я все это исправил! Но мольба не доходит ни до кого и ни до чего. Обломки вокруг него говорят о жизнях, которые он не смог спасти, о людях, которых он должен был предупредить. Это был мир, в котором Уоррен в конце концов ничего не сделал правильно — мир, где Уоррен не мог остановить бурю, не мог спасти себя или кого-то еще. Мир, где Уоррен был бесполезен и застрял в цикле, который никак не мог разорвать. Мир, в котором Уоррен потерпел неудачу. Но это последствия, вспыхивает в голове Уоррена, даже когда ужас ситуации порождает страх и рождает панику в его душе. Это после цикла, после бури. Это после того, как… Был ли каждый цикл просто новой временной линией? Разве каждая неудача создавала новую линию для Уоррена, чтобы попытаться снова — снова сделать новую попытку для Уоррена все исправить? Неужели старые петли, в которых, как помнит Уоррен, он умирал, продолжались, когда Уоррену не удалось исправить шторм? Действительно ли существует множество вселенных? Скольких людей Уоррен в конце концов подвел, прежде чем у него все получилось? Голова Уоррена гудит, и он крепко сжимает её; пальцы хватают и тянут за волосы, покрытые пылью и усыпанные мелкими осколками, когда он все больше углубляется в себя, кроссовки скрипят по фанере и крошат обломки в ещё большую крошку. Нет, думает Уоррен. Нет. Нет. Нет, нет, нет, нет. Нет. Это было неправильно. Это был ещё не конец его жизни. Это не было тем местом, к которому он принадлежал. Нет. Это было неправильно. Это было неправильно. Уоррен был жив. Уоррен не мог дышать. Уоррен был жив. НЕТ. Чья-то рука хватает Уоррена за плечо, и прежде чем он успевает сообразить, что происходит, его поднимают на ноги кулаками, вцепившимися в ткань куртки, и заставляют повернуться лицом к женщине с фотографии, а закусочная — лишь фон из обломков и руин позади неё. В течение полутора ударов сердца он не моргает. Но затем он делает это, не в силах остановить себя от этого действия в своем онемевшем изумлении, и она исчезает, как будто её никогда и не было. — Эй, ребёнок! Я с тобой разговариваю. Ты меня слышишь? Это блондин, которого Уоррен, кажется, уже видел несколько раз, но не знает его имени; мужчина с татуировками, ползущими по шее, и выражением лица, способным разбить стекло. Он сразу же напоминает Уоррену Нейтана, в его обессиленном состоянии и это действительно единственное, что Грэхем может сейчас понять. Он не отвечает мужчине, и тот слегка встряхивает его, ещё сильнее сжимая пальцами одежду Уоррена. — Эй, — снова толкает его мужчина, но на этот раз его голос уже не лает, и Уоррен думает, что это может быть связано с тем, что он смотрит Уоррену в лицо. — Посмотри на меня. Ты в порядке? Ты можешь говорить? Как тебя зовут, ребёнок? — Уоррен, — Уоррен слышит свой ответ без особых усилий со своей стороны. Выражение лица мужчины расслабляется, и теперь он выглядит гораздо менее похожим на Нейтана, потому что он не щурится на Уоррена, как будто пытается разглядеть его череп. Это возвращает ему немного здравого смысла, и он слегка качает головой, автоматически отстраняясь. — Я… чёрт, что? Кто вы? Что случилось? Мужчина отпускает Уоррена в тот момент, когда тот пытается отодвинуться, но его руки находятся по близости Уоррена, как будто он был готов поймать Уоррена, если тот решит снова упасть на землю. Он бросает на Грэхема настороженный взгляд и отворачивается. Позади него его собака издает тихий визг, но больше не двигается. — Ты лежал на земле, держась за голову, — медленно объясняет мужчина, явно проверяя его психическое состояние, и Уоррен хмурится. Он не был сумасшедшим, чёрт возьми, просто запутался. Тут есть разница. Он понимал, что ему говорят. — Думал, у тебя случился припадок истерики. Отлично, значит, Уоррен устроил какое-то маленькое шоу во время своего видения… проблемных… вещей. Фантастика. Это было действительно то, что ему нужно. Было ли слишком поздно выкручиваться из этого положения? — Я-я в порядке. Из-звините. Я не знаю, что случилось. — Уоррен нервно смеётся, смущенно потирая затылок. — Тяжелый день. Старшая школа, понимаете? Глаза мужчины снова сужаются до уровня Нейтана, и он бросает на Уоррена взгляд, который он слишком хорошо знает, как «я думаю, что ты немного сходишь с ума, приятель» взгляд, который он довольно часто получает от различных людей в последнее время. — Если ты так говоришь, — говорит мужчина, как будто он не думает, что Уоррен в порядке, но он уже уходит со своей собакой, послушно повторяющей шаг за шагом его отступление, и внутренности Уоррена расслабляются. — Полегче с наркотиками, ладно? — Я не… — начинает Уоррен, но мужчина уже ушёл, и Уоррен стоит лицом к стене закусочной, целой и нетронутой циклоновским разрушением, которое он увидел как раз перед тем, как видение одолело его.***
Уоррен идет пешком всю дорогу до Блэквелла, оставив машину на стоянке, думая забрать её в другой день, потому что он слишком потрясен, чтобы довериться самому себе за рулем, несмотря на то, что до общежития было совсем недалеко. Он не хотел рисковать; и всё равно не мог отвлечься от того, что произошло, не мог сосредоточиться на чем-то большем, чем переставлять одну ногу перед другой. Так он и шёл. Он настолько поглощен своим видением, что даже не думает взять телефон и предупредить кого-нибудь о своем состоянии. И не думает о том что не столкнулся ни с кем из знакомых, пересекая кампус к общежитиям. Если бы он это сделал, то, возможно, отнесся бы к их отсутствию с большим подозрением. Если бы он это сделал, он, вероятно, знал бы, что будет его ожидать, когда он откроет дверь и распахнет её, слегка пугаясь ожидавшего его представления. — СЮРПРИЗ! — Закричали люди, показывая своё существование и заполняя пустое пространство, держа в руках воздушные шары, бросая конфетти и громко хлопая руками. Макс, Хлоя, Брук, Кейт, Тревор, Дана, Стелла и… Уоррен почти уверен, что его жизнь проносится перед его глазами, и его дыхание стягивается в пузырь, который угрожает вырваться из его груди, по-инопланетному, включая кровь и расчленение. Спотыкаясь, он отступает к двери, одной рукой крепко держась за ткань рубашки, а другой пытаясь ухватиться за дверной косяк, чувствуя себя так, словно его только что ударили в живот. Реакция длится ничтожно малую долю секунды, ровно столько, чтобы Уоррен успел споткнуться, но этого достаточно. К тому времени, когда он приходит в себя и выражает правильную реакцию удивления по поводу своего дня рождения, Макс уже рядом с ним, а её руки на его плече и лице. — Всё в порядке? Хлоя стоит прямо за Макс, её рука тянется к Уоррену, чтобы также схватить его за плечо. Алисса и Кейт стоят по обе стороны от них, их губы шевелятся, а брови хмурятся от беспокойства, которое Уоррен ценит, но на самом деле чего не хочет прямо сейчас. Он не знает, что делать. Невозможно думать. — Убирайтесь, вашу ж мать, — раздается голос, перекрывающий поток вопросов, которые все задают с разными интонациями. Рука Нейтана появляется между телами и оттаскивает Уоррена от клаустрофобии хаотического беспокойства, которое создали друзья вокруг него. — Вы задушите его до смерти после того, как до смерти напугали его задницу. Пусть парень вздохнёт. Вопросы смолкают, и дюжина пар глаз наблюдает за Уорреном и Нейтаном с разной степенью настороженности. Это даёт Уоррену время, чтобы осознать, что они ждут от него каких-нибудь слов. — Извините, — торопливо говорит он, поднимая руки вверх, как бы отгоняя их. Уоррен опускает их, как только осознает этот жест, довольствуясь тем, как неуклюже держит руки перед собой. — Вы напугали меня до усрачки. Я этого не ожидал. Никто ничего не говорил о том, что придёт сегодня ко мне в комнату. Я понятия не имел. — Э-э, да, — отвечает Хлоя после паузы, когда никто ничего не говорит, — это потому, что это была вечеринка-сюрприз. Ну же, умник, ты же знаешь, как устроены вечеринки-сюрпризы. — Я же говорила тебе, что зайду попозже, — говорит Макс, прежде чем Уоррен успевает что-то сказать, и ему приходится признать, что так оно и было. — Вы меня подловили, — добродушно бросает Уоррен, хотя и немного неуверенно, и это, кажется, снимает все напряжение в комнате. Плечи расслабляются, улыбки возвращаются, и не успел Уоррен опомниться, как все уже стоят или сидят в его комнате и смешиваются, разбившись на маленькие группки, которым есть о чем поговорить помимо того, ради чего они пришли в комнату Уоррена, и Уоррен только сейчас замечает, что кто-то расставил напитки и закуски, а на столе стоит нетронутый торт. Только Нейтан, Хлоя и Макс остаются рядом с Уорреном, которого Нейтан оттащил к столу, и только они сохраняют относительно обеспокоенные выражения на лицах. — Ты уверен, что все в порядке? — Спрашивает Макс, когда становится ясно, что все чем-то заняты. — Нет, — признается Уоррен, скручивая пальцами ленту от одного из воздушных шариков, привязанных к его стулу. Он останавливается, когда Макс кладёт руку ему на плечо, но Уоррен не выпускает веревку из своей хватки. — Я буду в порядке минут через пять. Моему сердцу нужна хорошая секунда, чтобы успокоиться, мы же не собираемся остановить моё сердце? Только не в моё дежурство. Макс одаривает его улыбкой, но Хлоя и Натан продолжают выглядеть обеспокоенными реакцией Уоррена на сюрприз. Уоррен почти делает замечание о том, как они могут быть похожи время от времени, но останавливает себя, зная, что это определённо не будет воспринято хорошо ни одним из них. Он прибережёт это до другого раза. В конце концов, Хлоя вздыхает и толкает Уоррена локтем, рассказывая ему что-то о торте, прежде чем раствориться в небольшой толпе людей позади неё, но Макс не двигается, чтобы последовать за ней, и Нейтан тоже не сдвинулся ни на дюйм. Он смотрит на Уоррена понимающе, и Уоррен знал, что ему придется объяснить Нейтану инцидент за пределами закусочной, как только все уйдут, потому что он был дерьмовым лжецом, а у Нейтана был талант знать, когда Уоррен его дурил. — Хочешь посмотреть на подарок, который я тебе принесла? — Спрашивает Макс, отрывая внимание Уоррена от Нейтана. Он смотрит на неё, потом улыбается. — Да, чёрт возьми, хочу! Она роется в сумке, которую, кажется, никогда не снимает, и достаёт квадратный предмет, скрытый только конвертом и лоскутом газеты, после чего кладёт его в протянутые руки Уоррена. — Без обёрточной бумаги, — объясняет она, пока Уоррен вглядывается в подарок. — Экологическое спасение мира и всякое такое. — Вся власть в поклонение У, — соглашается Уоррен, а затем издает тихий задыхающийся крик. Позади себя он слышит слабый стон Нейтана, — пятидесятый коллекционный выпуск Доктора Кто! — он пытается кричать на неё шепотом, его глаза достаточно широко раскрыты, чтобы почувствовать, как его глазные яблоки чуть не выкатываются в возбуждении. Уоррен прижимает подарок к груди и изо всех сил старается не начать задыхаться. Он не совсем уверен, что справится. — Откуда это у тебя? Оно было выпущено в прошлом месяце! Все было распродано за считанные минуты! — Уоррен был настолько потерян в своей временной петле, что у него не было возможности провести полночи в дороге, чтобы добраться до коллекционного выпуска, несмотря на то, что он сделал это в самом первом цикле, в котором жил (если это вообще можно назвать первым циклом петли). — Как ты это сделала?.. Уоррен удерживается от того, чтобы не повторить вопрос, хотя бы из-за довольной улыбки Макс и указывающего пальца. Уоррену не нужно следовать за ним, чтобы понять, что она указывает на Нейтана, и, крепко сжимая одной рукой свою добычу, Уоррен поворачивается на пятках и обнимает свободной рукой Нейтана, который чуть не бьёт его лбом в защитной реакции на внезапное движение. Уоррен знал о реакциях Нейтана достаточно хорошо, чтобы понять, что скоро она настанет, и легко этого избегает, но он не может остановить жалобы Прескотта, который немедленно начинает извиваться в его руках. — Ладно, ладно! Боже, Гейхем, — протестует Нейтан, когда Уоррен не смягчается. Его руки подняты вверх, а тело наклонено в сторону от Уоррена, но Уоррен достаточно высок и крепок, чтобы это не имело значения. — Как ты смог стать ещё большим педиком? Отпусти меня, я всё понял. Если тебе нравится этот дурацкий набор, иди и размажься по всей Колфилд. Во всяком случае, это была её идея. — Ты помог не только в денежных делах, Нейтан, — возражает Макс, когда Уоррен поворачивается и обнимает её так же, как он обнимал Нейтана, и она смеётся и без колебаний обнимает его в ответ. — Спасибо, — искренне говорит им Уоррен, когда отпускает Макс. Хлоя неторопливо подходит с тарелками и пластиковой посудой с миссией атаковать торт, а за ней уже выстраивается очередь людей, пока Прайс проталкивается внутрь. Проходя мимо него, она одаривает его улыбкой, полной счастья, и Уоррен не может не ответить ей тем же. Он поворачивается лицом к своей комнате друзей и смеется. — Вы, ребята, потрясающие! — Мы знаем, — сладко говорит Дана, первая в очереди за тортом, который Хлоя уже раздает из-за плеча Уоррена. Она принимает его и тем же движением приподнимается на цыпочки, чтобы поцеловать Уоррена в щёку. — Но и ты тоже. С днем рождения, Уоррен. Это того стоило, думает Уоррен, наблюдая, как все суетятся вокруг в поисках торта, видимость порядка, которую предлагала очередь, была потеряна в тот момент, когда торт действительно начали раздавать. Это был один из немногих моментов, когда он мог быть уверен, что в конце концов поступил правильно, и он знал, что сделает это снова, если понадобится. Для этого. Для них.***
— Ты нашел эту женщину? — Спрашивает Нейтан его несколько часов спустя, лежа на кровати Уоррена и возясь с фотоаппаратом. Сам же Уоррен сидит за столом и записывает детали, которые он хочет добавить позже для кампании, которую собирался сделать для Тревора. Он хотел чего-то большее, чем свой стандартный D&D и, может быть, чего-нибудь такое, что смогло бы зацепить того, кого Тревор приведёт с собой. Что ж. Если это вообще возможно. Уоррен до сих пор не знал, кого Тревор собирается взять с собой, но он знал всех закоренелых ботаников в Блэквелле и был уверен, что они не связывались с такими фигуристыми болванами вроде Тревора. (Опять же, исходить из этих предположений Уоррен не должен. Так что, возможно, это был неправильный способ думать об этом.) — Эй, — зовет Нейтан, и Уоррен чувствует, как что-то отскакивает от его затылка. — Я с тобой разговариваю. Вытащи свою тупую маленькую голову из своей тупой маленькой задницы и ответь мне. Уоррен закатывает глаза и разворачивается в кресле, пока не оказывается лицом к Нейтану, скрестив руки на груди в раздражении. Нейтан даже не потрудился сесть, просто приподнял одну бровь с того места, где его голова опиралась на подушку вместе с его рукой. — Нет, — говорит Уоррен, откидываясь на спинку стула и вздыхая. — Как будто её не существует или что-то в этом роде. Я даже не встретил никого, кроме… — Уоррен замолкает, на мгновение нахмурившись. — Там был один блондин. Он часто бывает здесь, и я определенно видел его раньше, но… — Блондин? — Тихо, почти про себя повторяет Нейтан. — Да. С татуировками и собакой, я думаю, что это тот парень, который живет в трейлере, что иногда находится рядом с закусочной. — По крайней мере, Уоррен был в этом уверен. Это был не первый раз, когда он видел этого парня в любой временной линии, просто он никогда не общался с ним раньше. Во всяком случае, он этого не помнил. — Сварливый парень, думал, что я на наркотиках. Уоррен вздрагивает, как только последнее слово слетает с его губ, потому что технически у парня были все основания так думать. Но Нейтан не замечает этого движения; он садится и смотрит на Уоррена в упор, его глаза сузились, сверля в ответ. — Держись подальше от Фрэнка, — холодно говорит ему Нейтан, лицо его темнеет, и Уоррен тут же думает про себя: так вот кто такой Фрэнк. Уоррен поднимает руки вверх. — Эй, он сам подошёл ко мне. У меня был еще одно видение и он поднял меня с земли и проверял, всё ли со мной в порядке. И каким образом? Самым идиотским способом! Взгляд Нейтана становится жёстче. — Фрэнк обладает плохой харизмой, Гейхем. Меня не заботит, что за дерьмо он сделал для тебя. — Уоррен открывает рот, чтобы ответить, но Нейтан обрывает его: — Видение? Как с китами? Что случилось? И точно так же, вся слюна во рту Уоррена снова пересыхает, и его горло сжимается от острого желания взять назад любое упоминание о каком-либо видении вообще. Его день прошёл так хорошо после инцидента, и он просто не хотел говорить об этом прямо сейчас. Особенно учитывая то, что он увидел. Это видение не было тем, которым он хотел бы поделиться, но по тому, как Нейтан смотрит на него — как будто он мог бы видеть сквозь Уоррена всю правду, если бы действительно захотел — Уоррен знает, что он не сможет просто отмахнуться от всего этого. Это было бы несправедливо по отношению к Нейтану, а у него и так было более чем достаточно несправедливостей в жизни. Уоррен не хотел ничего добавлять к этому, даже если речь шла о чем-то таком, о чем Нейтану лучше не знать. — Я видел… там опять были киты, — медленно, почти бормоча, начинает Уоррен, не отрывая глаз от своих рук, лежащих на коленях, а потом качает головой. — Нет… прости — кит. Один кит. Я не знаю, куда делись остальные. Это… блять, ладно, давай так. Там было много развалин… — Развалин? — Незамедлительно повторяет Нейтан, и поднятый взгляд говорит Уоррену, что Нейтан теперь сидит полностью выпрямившись на кровати, выражение его лица — темная смесь вещей, которым Уоррен не знал названия. — Обломки, — тихо уточняет Уоррен. — Зданий, крыш, вывесок. Таких вещей. Это всё было вокруг меня. Там было так много с… сломанных предметов. Смертей, чуть было не сказал Уоррен. Это слово застряло у него в горле, неиспользованное и горькое в своей правде. Вокруг меня не было ничего, кроме смерти. — Ты видел, что произошло после удара циклона? — Легко догадывается Нейтан после минутного молчания между ними. Руки Уоррена сжимаются вместе, сминая посиневшие пальцы, и он невольно закрывает глаза. Это было не по-настоящему. Этого не могло быть. — Я не знаю как, — отвечает Уоррен. — Это не то, что случилось. Циклон даже не пришёл. Я не знаю, почему я продолжаю видеть вещи, которые никогда не случались с нами. Уоррен знает, что это могут быть проделки его разума, играющего с ним в злые шутки. Он знает, что галлюцинации могут быть частью ментальных шрамов, оставленных ему путешествием, наряду с тревогой, страхом и всем прочим, что накопилось в том, с чем ему теперь предстояло иметь дело всю оставшуюся жизнь. Он знает, что всё, что могло только случиться — должно было произойти. Дело только в этом. Но от этого легче не становилось, и это не чувствовалось чем-то меньшим, чем предзнаменованием, когда они вспыхивали в его голове. — Бумага, — внезапно говорит Нейтан, поднимаясь с кровати движением, которое Уоррен совершенно не замечает. — Что? — Запоздало спрашивает Уоррен, наблюдая, как Нейтан роется в одном из столов Уоррена и вытаскивает ножницы и плотную цветную бумагу, оставшуюся от его предыдущего проекта. — Что ты делаешь? Нейтан не отвечает Уоррену. Он с довольно громким стуком захлопывает ящик и возвращается на своё место на кровати со своим призом, немедленно раскладывая бумагу и выбирая один, казалось бы, наугад, чтобы начать атаковать его ножницами. Уоррен только смотрит на него с недоумением. Нейтан уже не в первый раз делает что-то вне понимания Уоррена (чёрт, большинство вещей, которые Нейтан делал, были вне его способности понять, в этом не было ничего нового), поэтому Уоррен просто позволяет ему делать это, полагая, что в конце концов он всё равно узнает то, что хочет знать. И между ними воцаряется тишина, единственный звук исходит от жужжания компьютера Уоррена и ритмичного, почти успокаивающего звука Нейтана, разрезающего свою бумагу. Это молчание Уоррен может выдержать, и он делает это в течение короткого времени, но это не то, что он хочет продлить — не с тем, что творится в его голове. Таким образом, несмотря на то, что он ранее хотел удержать Нейтана подальше от всего того, что мозг Уоррена проявил до сегодняшнего дня, потребность Уоррена в завершении темы побеждает, и он обнаруживает, что снова открывает рот. — Ты действительно думаешь, что мы закончили петлю? — Тихо спрашивает Уоррен, его низкий голос прорезает режущий шум, как гром сквозь дождь. Нейтан реагирует не сразу, и по тому, как он продолжает резать ножницами бумагу в своей руке, без малейшего намёка на то, что он знал, что говорил Уоррен, Уоррен начинает думать, что, возможно, Нейтан не расслышал его. Но затем вырезка прекращается, и Нейтан одним плавным движением поднимает голову, встречаясь со взглядом Уоррена. — В прошлый раз я сказал, что все это у тебя в голове, но после всего того дерьма, что с тобой случилось, — начинает Нейтан, и его тон такой, как будто они говорят о чем-то гораздо более незначительном, чем повторение времени снова и снова. — Я знаю, что сказать «да» легко и это может оказаться неправильным ответом, и, вероятно, скорее всего так оно и будет, так как жизнь любит трахать нас обоих без обработки. Но я не хочу думать, что это не так. — Он колеблется, снова опускает глаза на бумагу, и Уоррен видит, как его губы кривятся в сердитой гримасе. — В какую еще хрень могут нас кинуть? Что ещё может значить больше, чем наша жизнь? — Я всё время задаю себе этот вопрос, — отвечает Уоррен, заставляя Нейтана снова поднять голову. — Я всё время спрашиваю, что ещё может быть? Что я мог пропустить? Зачем мне было заходить так далеко, если я все время делал что-то не так? — Голос Уоррена начинает дрожать, поэтому он сглатывает и останавливается, прежде чем у него появляется шанс быть жалким, желая, чтобы Нейтан заполнил его пространство. Но Нейтан только смотрит на него; так долго, что Уоррен в замешательстве качает головой и спрашивает: — Что? Это так странно, что я задаю те же вопросы, что и ты? — Ты винишь себя во всем, что случилось, — говорит Нейтан, и это не вопрос, так что технически у Уоррена нет шанса опровергнуть это, даже если он думал, что мог бы в первую очередь. — Ты думаешь, что всё, что пошло не так, было твоей виной. Его тон настолько сух, что Уоррен почти чувствует себя оскорблённым тем, что ему говорят подобным образом. — Конечно, это моя вина! — сплевывает Уоррен, поражаясь своей внезапной настойчивости. Нейтан моргает, в равной степени застигнутый врасплох этой вспышкой, но огонь уже начался, и Уоррен горит, как будто в этот момент щёлкнул какой-то выключатель, и его уже нельзя было снять. — Я был тем, кто должен был все исправить, чтобы заставить время двигаться снова! Никто другой не проходил через все это снова и снова, как я! — Голос Уоррена пронзает его горло, более высокий, чем его обычный тон, пронизанный болью, беспокойством и последствиями всего, что он пережил без кого-либо рядом до самого конца. — Все, что случилось, было моей виной, Нейтан! Моей! И я продолжаю видеть то, что я оставил позади, когда думал, что исправил это! Я! Ни ты, ни Макс, ни Хлоя, ни кто-либо другой в этом плохо написанном эпизоде существования, я! Это. Все. Из-за. Меня. У Уоррена болит сердце. Он чувствует, как оно бьётся о стенки его грудной клетки, болит, барабанит и молит, чтобы его схватили и вырвали, чтобы оно не лопнуло вместе со всем, чем было наполнено, и не утопило его в крови. Ему хочется плакать. Ему хочется кричать. Он чувствует, что тяжесть его мира по-прежнему лежит на его плечах, и это всё, что он может сделать, чтобы не быть раздавленным, несмотря на то, что он сидел в своей комнате невредимым, с кем-то, кто был убит в стольких других петлях, с которыми он сталкивался, и был доказательством того, что что-то пошло правильно в конце концов. Хотя бы на первых порах. Уоррен не знает, что с ним такое. Уоррен не знает, что плохого в том, что с ним что-то происходит, и только с ним, и он не знает, что Вселенная так упорно пытается ему сказать. Всё, что он знает, так это то, что что-то кажется неправильным, и у него нет способа узнать, как это исправить снова. — Я не знаю, что я делаю не так, — тихо выдавливает он сквозь зубы и понимает, что рука Нейтана, обхватывающая его плечо, резко дёргается, что в какой-то момент Уоррен закрыл глаза и оказался на полу. — Перестань, — шепчет ему Нейтан резко, на удивление беззлобно, стоя рядом с тем местом, где Уоррен свалился на пол от силы рывка Нейтана. — Спускайтесь на землю, майор говнюк. Возьми себя в руки. Это внезапное действие потрясло Уоррена, и теперь он только и делал, что сидел на корточках на полу собственной спальни, задыхаясь и моргая, словно выходя из транса. Но он перестал чувствовать, что его душит все вокруг и внутри него, поэтому он не мог сказать, что был расстроен тем, что Нейтан стащил его из кресла. Уоррен все же набирается силами, чтобы бросить на Нейтана свирепый взгляд. Нейтан только смотрит в ответ. — Ты ни в чем не виноват, — продолжает Нейтан, когда он, казалось бы, смотрит на Уоррена достаточно долго, чтобы понять, что он не собирается снова впадать в истерику (по крайней мере, пока). — Ты помог нам всем понять, как всё исправить в конце концов, да, но ты не начал весь этот блядский цикл дерьма, через который тебе пришлось пройти, чтобы попасть сюда, понимаешь? Ты ни хрена не виноват в этом. Ты даже не… — Нейтан внезапно замолкает, стискивая зубы, как будто его физически пополам разрезает слово, которое он собирался сказать. —…ты не был тем, кто убил Рейчел. И это не ты помог Джефферсону проникнуть в систему. Это не ты звонил ему, давал деньги и строил койку на грёбаном каменном дне дерьмового фермерского дома… Нейтан снова обрывает себя, но на этот раз из-за того, что Уоррен поднял руку и в свою очередь сжал локоть Нейтана, впиваясь пальцами в ткань, материал которого он всегда носил. Он не дернулся, но прикосновения было достаточно, чтобы Нейтан остановился, и Уоррен смотрел на него широко раскрытыми глазами. Нейтан сглатывает, затем яростно трясет головой, длинный поток мягких проклятий сорвался с его губ слишком тихо, чтобы Уоррен смог уловить больше, чем несколько из них, и затем он тоже опускается на пол. Если сердце Уоррена и болело раньше, то это было ничто по сравнению с тем, что он чувствовал сейчас. Нейтан винил себя в том, что произошло, осознает Уоррен с содроганием, которое вызывает у него тошноту. Нейтан думал, что он был спусковым крючком всего, катализатором, который всё это начал, потому что у него было больше всего связей со всем, что произошло. Нейтан думал, что это он начал. Нейтан винил себя во всем этом. И Уоррен никогда этого не понимал. Боже, думает Уоррен, наблюдая, как взгляд Нейтана на мгновение поднимается к потолку, прежде чем глаза снова сужаются, и взгляд опускается на руку Уоррена, крепко держащую локоть Нейтана, даже когда он почти вырывается из этой хватки нейтановским образом, конечно же, он делает так, чёрт возьми, как я не подумал об этом? Я его неплохо знаю. Я слышал о том, как его воспитывали, чёрт побери. Я должен был догадаться. Может быть, Нейтан и не всегда признавался в том, что намеренно брал вину на себя, когда это касалось других, но когда это касалось его самого? Нейтан делает это, даже когда его роль была почти незначительной, и никто, за исключением Виктории, вероятно, не знал об этом, не так ли? Уоррен не смог бы взять чью-то вину, даже если ему следовало бы сделать это прямо сейчас. Все всегда думали, что Нейтан просто выделывается, обычно не задаваясь вопросом о причинах того, что он делает. Но дело было не только в этом, не так ли? Нейтан всегда был одной из двух сторон: какофонией буйных оттенков, кружащихся и переплетающихся вместе, или вообще лишенным какого-либо цвета. Когда дело касалось Нейтана, вряд ли найдется еще какая-либо альтернатива. Когда дело касалось Нейтана, третьего выбора не было. Когда дело касалось Нейтана, то всё или ничего, и Уоррен отказывался верить, что он стал таким сам по себе. — Что с тобой случилось, Нейтан? Слова Уоррена звенят в тишине между ними, и, несмотря на тихий шепот, которым они были произнесены, Уоррен чувствует, как они рассекают воздух, как обжигают язык, когда выходят изо рта. Он намеревался обличить их скорее, как вопрос, который можно было бы отвергнуть, чем напряженный вопрос, — вопрос, который он никогда бы не задал так просто, если бы в тот момент лучше владел собой, — но по тому, как выражение лица Нейтана внезапно темнеет, пугая Уоррена до глубины души; он видит, что вопрос был наполнен гораздо большим, чем Уоррен мог себе даже представить. Он отчаянно хочет, чтобы все это вернулось обратно. Не только вопрос, не только текущая ситуация — все. Все те уколы, грубые слова и отсутствие терпения, которое он когда-либо испытывал к Нейтану за те несколько месяцев, что они были так близки, потому что Уоррен действительно многого не понимал и не знал. Так много тьмы, боли и сожаления, которые он видел и слышал только один и два раза до этого, легко забывались в облегчении, которое последовало за потерей разрушения, которое было предсказано. Уоррен хочет забрать все обратно. Но он знает, что не может, как бы сильно он ни хотел, — эта петля была концом. Уоррен не мог взять свои слова обратно. Вены на челюсти Нейтана вздуваются, когда он стискивает зубы, но его глаза не смотрели на Уоррена, и Уоррен знал, что затенённый взгляд, который он бросил на короткую полоску ковра между ними, предназначался не самому Уоррену, скорее это было не более чем реакция на демонов, которых разбудил вопрос Уоррена. Медленно, Уоррен подталкивает себя обратно в сидячее положение, выигрывая себе и Нейтану время, чтобы пропустить этот момент, но даже через несколько минут ситуация не меняется, и горло Уоррена сжимается вокруг глотка, который он пытается сделать. — Мне очень жаль. — тихо извиняется Уоррен. Достаточно тихо, чтобы Нейтан не обратил на это внимания. Но Нейтан — дерганый, озлобленный, вечно находящийся в движении Нейтан — медленно поворачивается к нему лицом, а затем полностью останавливается. Он молча смотрит ясными, круглыми глазами, лишенными маски так, как Уоррен никогда прежде не видел, и в этот момент Уоррен чувствует всё. Боль, страх, сожаление, предательство — все то, что Уоррен слышал и видел от Нейтана во времена, о которых тот даже не подозревал, Уоррен чувствует всё это. Как волна в груди, Уоррен чувствует их, так сильно, что он почти сгибается в талии и вздымается от того, как они поглощают его внезапно и полностью, но в конце концов, он вообще не двигается. Когда-то давно он мог бы это сделать. Когда-то давным-давно он мог бы сделать больше, чем просто выпустить несколько горячих слез, которые не доходили дальше его носа, прежде чем быть вытертыми рукавом, мог бы принять краткую, но честную откровенность Нейтана как повод подтолкнуть и копнуть дальше, чтобы узнать все то, чего он не знал о человеке, к которому он становился смущающе привязанным, но он больше не был таким Уорреном. И он не мог снова стать тем Уорреном. Они долго ничего не говорят. Или, по крайней мере, то, что кажется долгим временем, когда Уоррен жуёт губы, размышляя о судьбе, а Нейтан начинает дергать ногой, что Уоррену в конце концов приходится протянуть руку и остановить её. — Это пиздец, — наконец говорит Нейтан, как только Уоррен останавливает его ногу. — Это такой пиздец. Я не хочу сидеть на заднице из-за этого дерьма. — Он проводит рукой по волосам и встает, натягивая рубашку и свитер, не особенно стараясь разгладить образовавшиеся на них складки, затем выжидающе смотрит на Уоррена. Уоррен только хмуро смотрит на него. — Что? — Мороженое? — говорит Нейтан, как будто он только что сказал это, а Уоррен был мудаком, что не послушал его в первый раз. — Мы только что ели торт, — замечает Уоррен. Нейтан бросает на него взгляд. — Слезай со своей киски, Грэхем, мы пойдем есть мороженое. — А потом, прежде чем Уоррен успевает подняться сам, его поднимает на ноги пара успокаивающе шершавые рук, принадлежащие Нейтану Прескотту. — Чёрт, да ты тяжелый. — Это чёртова сахарная диета, на которой ты меня держишь, — ворчит Уоррен в ответ, пытаясь разгладить свою одежду. Нейтан не отвечает на очевидный укол, и Уоррен с любопытством смотрит на него. — …Что? — Какая бы хуйня с нами ни приключилась, мы справимся, — говорит Нейтан Уоррену, и из-за того, что он говорит это так небрежно, Уоррену требуется некоторое время, чтобы понять, что именно Нейтан ему говорит. Но тут губы Уоррена кривятся, и он улыбается. — Да, — говорит он сначала тихо, потом более решительно, — Да! Нейтан один раз уверенно кивает, затем хватает Уоррена за локоть и тащит его за дверь, и больше ни слова о прошлом в тот вечер между ними не произносится. И, честно говоря, Уоррен был более чем доволен этим.