Apfelwein

Побольше света! Отодвиньте стулья! Залейте жар в камине: духота. У. Шекспир «Ромео и Джульетта»

Чон Хосок оказался необычайно проницателен. Ким Намджун к своим 24-м годам, действительно, имел солидный капитал, прекрасную родословную, блестящее образование и ряд серьезных претензий к обществу. Разве что в медальоне, который он упорно носил у сердца во время своей университетской жизни, находился вовсе не локон возлюбленной, а её протрет в профиль. Мать его, светская красавица, с потаённым стыдом понимала, что почему-то не очень любит своего единственного ребенка, видя в нем то ли знак уходящей своей молодости, то ли плод соития своего с нелюбимым мужем. Она всякий раз неохотно и неловко отвечала на ласки мальчика и не утруждала себя материнскими обязанностями, полностью переложив их на воспитателей. Отец его, рослый, широкоплечий мужчина с детским взглядом и первой сединой в темных усах, нежно любил сына и выказывал заботу о нём по мере возможностей, насколько это может позволить себе сорокалетний дворянин на государственной службе. Нечаянный случай всё расстроил и переменил. В возрасте семи лет Намджун нечаянно застал отца со служанкой, и это случайное открытие еще больше пошатнуло и без того хлипкое положение дел в чете Кимов. Мать, не питавшая нежных чувств к мужу, однако хранившая свою дворянскую честь, совсем отстранилась и от супруга, и от сына его. Отец, испытывая стыд перед мальчиком и одновременно видя в нем виновника столь внезапной перемены в отношении жены к нему, стал все чаще проводить вечера за работой и преферансом. Семилетний Ким Намджун, щуплый, светловолосый мальчик с вечно задумчивым взглядом, оказался предоставлен самому себе. Его грызло странное чувство вины перед родителями: перед матерью, которая всем своим видом невольно давала понять сыну, что тот как будто лишний, как будто в чем-то виноват и чем-то причиняет ей большое неудобство; перед отцом, чей секрет он так неловко и внезапно открыл. Большой фамильный особняк их становился все меньше и меньше похож на жилой дом: жители его ютились по своим углам, по коридорам передвигались неловко, точно перебегая быстрее из одного укромного места в другое; друг с другом они общались неохотно и без особого желания, и каждый вскоре зажил своей, маленькой, обособленной жизнью, прерываемой лишь иногда, по обедам и большим праздникам. Как водится, заместо общества взрослых мальчик вскоре нашел свое главное утешение, развлечение, а потом и пристрастие в чтении. Под его лютый книжный голод попадало абсолютно все, но всё же с особым трепетом читал он черные романы Уолпола, тревожные сентиментальности Радклиф и кровавые буйства Льюиса. Как водится, чуть повзрослев, открыл он для себя и бодлеровскую бездну, и гофмановское безумство, и железное «nevermore» Эдгара По. И как водится, вскоре восторг от чужих творений породил в нём отчаянное желание положить и собственную жизнь на алтарь служения музам. В середине июля, в возрасте 23-х лет Ким Намджун, выпускник факультета словесности Кёльнского университета, начинающий писатель, большой знаток Верлена и преданный поклонник Уайльда, известный в своих кругах денди, обладатель тёмного плаща по последней моде и педантской трости, переступил порог салона Ан Хеджин. Трудно для обеспеченного, образованного и обласканного судьбой молодого дворянина найти причины бросить привольную жизнь в родном городе и ни с того, ни с сего уехать на другой конец страны с целью поселиться там до конца своих дней. Ким Намджун, однако же, имел на то основания или, по крайней мере, считал, что имеет. В прекрасный майский вечер, будучи окончательно отвергнут хорошенькой златокудрой Пак Чеён, он с тоской закинул медальон с её профилем в воды Рейна и решил во что бы то ни стало покинуть город, с которым были связаны его университетская юность и разбитые надежды. Одна только мысль о возвращении после лет привольной студенческой жизни к бытованию в чужом для него фамильном особняке вызывала тоску, а город, навеки омраченный скорбью по растоптанной любви, был ему противен. Оставалось бежать, куда-нибудь, прочь, подальше, и от этого города, и от этого особняка, и от золотистых локонов Пак Чеён. Исконная Родина семьи Ким и, в частности, старинное поместье, построенное его предками столетие назад, виделось ему лучшим местом для этого побега. Разузнав у третьих лиц о том, что дом уже десятилетиями пустует, коротко попрощавшись с родителями и прихватив под мышку свои рукописи, молодой Ким ринулся в своё паломничество к родным пенатам, надеясь тихо поселиться в этой башне из слоновой кости в полном уединении, в компании лишь муз да своей вселенской, всепоглощающей тоски. Однако уже по приезде его постигло разочарование: прекрасный дом, в коем он так чаял найти свое последнее пристанище, оказался продан последними владельцами за долги. Чуть позднее разочарование подкрепилось еще одним обстоятельством, гораздо более обидным и даже удручающим: литературный мир решительно не ждал Ким Намджуна и, в общем-то, не горел желанием принимать его в круги писателей. Получающий отказ за отказом от издательств, нашедший неплохую съемную квартирку в самом центре, совершенно никому не нужный и никому не известный, он быстро растерял часть своего романтического запала, однако же не оставлял желания влиться в жизнь города, в котором твёрдо решил поселиться до конца своих скорбных дней. Нужны были связи, нужны были знакомства, нужны были люди. Узнав от завсегдатаев одной кофейни о том, что молодая веселая вдова Ан Хеджин регулярно собирает у себя аристократов, деятелей искусства и просто праздных гуляк и, при том, всегда с радостью принимает новых людей в своем доме, он решился начать именно с неё. Заранее выхлопотав окольными путями приглашение, преисполненный энтузиазма вкупе с тревожным волнением, он вступил в этот новый для себя мир. Ан Хеджин была молода и хороша собой, однако к своим 24-м годам успела похоронить мужа, отставного генерала, прижимистого и неприятного старика, за которого была выдана еще совсем юной девочкой. Ехидные языки поговаривали, что старого вояку свела в могилу страстная и бурная натура молодой жены, и, глядя на Ан Хеджин, на ее широкие округлые бедра, на гордую осанку и быстрые черные глаза, трудно было не поверить в эти сплетни. Иные шепотом прибавляли, будто старый муж и вовсе помер не своей смертью, а был отравлен хитрой супругой и её любовником. Так это или же не так, никто не знал, однако еще при живом генерале Хеджин начала собирать у себя тесный кружок увлеченных персон, постепенно зарабатывая себе славу покровительницы искусств, щедрой и гостеприимной хозяйки салона, где, как говорится, поэзия лилась рекой¸ любовь витала в воздухе, а вино не переводилось. Говорят, тогда-то в её окружении и появился У Чихо, молодой и обаятельный литератор, который вскоре начал оказывать замужней хозяйке знаки внимания. И, как водится, молодая, страстная, расцветшая телом и душой женщина, отданная в семнадцать лет замуж за старого солдафона, быстро потеряла голову от любви. Похоронив преставившегося супруга, окончательно получив в свое распоряжение весь капитал покойного и относив положенный траур, богатая вдова возобновила свои салоны и даже взяла под своё покровительство парочку небольших театров, а также собственную двоюродную сестру, еще совсем молодую девушку. Вскоре же она совсем перестала скрывать свою связь с У Чихо, и молодые любовники, исполненные страсти к жизни, искусству, вину и друг к другу, верховодили собранием и задавали ему тон. Ким Намджун, однако же, в это собрание явно не вписывался. Что-то было в нём, в этом долговязом чудаке в темной одежде и с тростью, что-то чуждое, что-то категорически несвойское для всей этой веселой, подхмелевшей толпы, ведущей неспешные кулуарные беседы. Дамы учтиво его сторонились, мужчины делали вид, что не замечают странного молодого человека. Одни лишь юные девушки тихонько поглядывали на загадочного красавца в черном, хихикая и перешептываясь друг с дружкой, видимо, признав в молодом Киме мрачного романтического героя своих романов. Их внимание, однако же, волновало его в последнюю очередь. Изнывающий от духоты, тоски и видимой бесполезности своего предприятия, Намджун вышел на террасу, выходящую в сад, прочь из задымленной и шумной гостиной, и прислонился к холодной мраморной колонне. На террасе, помимо него, находилась молодая девушка, лет, может, двадцати. Темные, скромно уложенные волосы, нежное белое платье, нить жемчуга на тонкой шейке. У ног ее стояла большая стеклянная ваза с белыми лилиями. Девушка сидела в кресле и, кажется, плела венок. Тонкие пальцы ее беспощадно отрывали лишние листья, сгибали тонкий стебель и вплетали его в общий ряд. Вплетя один цветок, она доставала из вазы новый, и струйка воды тотчас стекала по стеблю прямо на мраморный пол, на белоснежное платье, на ее колени, но девушку это, кажется, мало волновало. - Хвиин! Хвиин, иди сюда! Девушка встрепенулась, точно птичка, оборачиваясь на звучный женский голос, доносящийся из гостиной, подскочила с места, прихватив белоснежный венок, и улетела – лишь подол её платья сверкнул своей белизной на солнце. Праздный ленивый полушепот гостиной сменился шумным говором, точно нашлось нечто, способное заинтересовать столь разнородную толпу. Заинтригованный, Намджун неторопливо проследовал назад, в гостиную. - Хвиин, Хвиин, ну пожалуйста! – наперебой раздавалось во всех сторон. Приглядевшись, Намджун увидел в центре хозяйку в бирюзовом шелковом платье, оголяющем её смуглые плечи, а подле нее – ту самую незнакомку в белом. - Опять хочешь угощать мною гостей, сестрица! – картинно возмущалась девушка, ранее откликнувшаяся на имя «Хвиин». Видно было, что всеобщее внимание доставляло её удовольствие, однако и соглашаться столь быстро ей не хотелось. - Хвиин, ну не разыгрывай дурочку! Сделай милость и спой для гостей! - Хорошо, я спою! Я спою. Только если… - темные глазки её быстро, едва уловимо стрельнули куда-то в сторону. – Только если Сокджин споёт со мной! - Хвиин!... – хотела было возмутиться Хеджин, но мужской голос откуда-то со стороны прервал ее: - Если Хвиин хочет, чтобы я с ней спел… Я спою! - Сокджин, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! – юная кокетка мигом подскочила куда-то в сторону и вытащила в центр за руку высокого молодого мужчину в белом костюме. На темных его волосах был тот самый венок из белых лилий. - Опять ты потакаешь её капризам! - Говорите так, как будто мне не в радость повеселить Ваших гостей… - Боже мой, да просто спойте уже что-нибудь! – раздался недовольный голос, который тотчас поддержали другие. Мигом откуда-то появилась скрипка, а в руках у молодого мужчины, назвавшегося Сокджином, - два бокала с красным вином. Один из них он с мягкой улыбкой протянул Хвиин, которая так и лучилась от счастья, довольная своей выходкой. Толпа охотно расступилась, образовывая круг, в центре которого остались лишь певцы да скрипач. Намджун прислонился плечом к дверному косяку, издалека наблюдая за происходящим. Молодой человек, стоя в расслабленной, даже несколько вальяжной позе, окинул довольным взглядом гостей, провел рукой по своим угольно-черным волосам, мягко улыбнулся партнерше и кивнул скрипачу. Грянул Верди. Первые же ноты незабвенной «Libiamo ne’ lieti calici» выбили из Намджуна ехидную усмешку. Не было и не могло быть к концу их славного века ничего более избитого, ничего более неоригинального и пошлого, чем этот застольный гимн. Испытывая странное удовлетворение, Ким скрестил руки на груди и хмыкнул, ожидая дальнейшего развития этого провинциального торжества муз. Вдруг, звуки прорезавшего воздух тенора заставили его заострить внимание. Тенор в партии Альфреда был хорош, очень хорош, неожиданно хорош для этого города и этого места. Не то чтобы Ким умалял достоинства этого края, однако же смотреть на служителей искусств в пусть и крупных, но далеких от столицы городах он полагал скорее со снисхождением, нежели с восхищением. Этот же лирический тенор был впору Национальному Театру. Молодой человек был беспринципно, вызывающе красив. Пожалуй, это был тот тип мужской красоты, столь воспетый греками и столь редкий ныне при засилье грубой мужественности и пуританской стыдливости. Этот мужчина, напротив, кажется, с честью нёс бремя своей безусловной, пугающей, аксиоматичной красоты. Высокие ноты, которые он брал столь легко и непринуждённо, кажется, лишь забавляли его. Голова его, увенчанная белоснежными лилиями, была гордо поднята; с алых губ не сходила довольная улыбка, а темные, влажные, почти чёрные глаза смотрели смело и точно с незлой насмешкой, перебегая то на гостей, то на милую Хвиин, обладавшую, как оказалось, превосходным сопрано, то на густое, точно кровь, темное вино в бокале, менявшее свой цвет в свете люстры на багряно-золотистый. - Вы будете?... – полушепотом спросил у Намджуна неожиданно оказавшийся рядом слуга, и прежде, чем он успел ответить, в руках у него оказался бокал со сладким напитком, источающим терпкий, тяжелый запах фруктов, пряностей и солнца. Не отрывая взгляда от дуэта, Ким сделал глоток. Невыразимо сладкое, пряное вино точно обожгло горло и быстро ударило в голову, туманя мысли и разгоняя кровь. Бледные щеки его заалели, и вдруг стало очень хорошо, просто невыносимо хорошо. Вдруг показалось, будто всё это - невыразимо правильно: и эта душная, заполненная людьми, тканями и шорохами гостиная; и эти бокалы, пахнущие летом, и этот привычный панегирик вину и любви, и эта безумная скрипка, и этот кружевной, забрызганный водой подол, и этот белоснежный венец на голове у красавца с бокалом, и этот сад, цветы в котором источают столь сильный аромат, что он слышен даже в доме; и этот жаркий, невыносимо жаркий июль, и даже этот хмельной дурман в его распаленном от вина, жары и музыки мозгу… Вдруг музыка смолкла, и гостиная потонула в аплодисментах. Намджун глубоко вздохнул, утирая испарину со лба, и, чуть шатаясь, на хмельных ногах поплелся назад, на залитую солнцем террасу. Прохлада, исходящая от белого мрамора, и свежесть легкого ветра чуть остудили его разгоряченный ум. Кажется, вино, которым хозяйка угощала гостей и которое теперь разливало своё пьяное тепло по жилам, было всё-таки чересчур сладким. В гостиной, между тем, объявили танцы. Воздух заполнили звуки всё той же скрипки, наигрывающей какой-то тривиальный, сентиментальный вальс: Намджун не помнил названия, однако был уверен, что слышал его множество раз. Лениво наблюдая за пролетающими в дверном проёме парами, он медленно потягивал сладкий напиток. Наконец, невзначай переведя взгляд в сторону, он заметил, что находится на террасе не один. Тот самый тенор – Сокджин - стоял рядом, облокотившись о холодный мрамор. Глаза его, кажется, внимательно следили за кем-то в глубине зала. Белоснежный венок теперь висел в сгибе локтя, а бокал с красным вином всё еще покоился в руке. Не отрывая взгляда от танцующих, он сделал небольшой глоток. Кончик розового языка быстро скользнул по полной верхней губе, слизывая невзначай оставшуюся каплю хмельного напитка. Видимо, вино, ударившее в голову, развязало Киму язык. - А вблизи вы выглядите более человечно! - обратился он к красавцу с легкой ухмылкой. Мужчина обернулся на странное заявление, в изумлении изгибая темную бровь. Было видно, что он в шаге от того, чтобы оскорбиться, однако сдержанность и нежелание спорить с пьяным не позволяли ему этого выказать. - Что вы имеете ввиду? - Пока вы пели, я почти поверил, что попал на Олимп, и передо мной Ганимед, любимый виночерпий Зевса, разливающий бессмертным амброзию, - беззаботно откликнулся Намджун, - Но сейчас… я рад спуститься на землю и увидеть перед собой вполне обычного человека из плоти и крови. - Что ж, Ваше сравнение мне лестно. – процедил молодой человек и, не глядя на подхмелевшего Намджуна, с усмешкой спросил: - А вы кто тогда? Зевс? -Предпочитаю Диониса. Гром и молнии не по мне, а вот пьяное безумие и забвение во хмелю… - По Вам видно. – пробормотал тенор, искоса окинув молодого Кима взглядом. – Послушайте… Вы поэт? - Как вы догадались? Мужчина вновь усмехнулся. - Вы пришли в салон к Ан Хеджин, что уже полагает в Вас некоторую склонность к искусствам, ну, или же просто обилие денег и свободного времени. Судя по тому, как неловко Вы жметесь по углам, издалека наблюдая за всеми, Вы тут в первый раз. Возможно, Вы надеетесь завести новые знакомства, однако Ваша чудаковатость не позволяет Вам сойтись с местным кругом. На Вас этот смехотворный декадентский плащ который Вы почему-то не сняли при входе, вопреки июльской жаре и здравому смыслу. Очевидно, что Вы полагаете в этом наряде нечто большее, чем элемент одежды - как это модно сейчас в кругах эстетов. К музыке Вы, очевидно, равнодушны, однако мыслите образно, чувствительны к красоте, не сдержанны и даже готовы приставать к незнакомым людям со своими идеями… А еще вы совершенно не умеете пить. Дайте-ка сюда, пока не разбили… Он вдруг потянулся и забрал из рук хлопающего глазами Намджуна пустой бокал. - Однако я восхищен, Вы… Вы раскусили меня. Молодой человек самодовольно, но беззлобно хмыкнул, полные губы его дрогнули в мягкой усмешке. - Как Вас зовут, Дионис? - Намджун. Ким Намджун. - литератор достал визитную карточку и с улыбкой протянул тенору. - И вы совершенно правы, я поэт, и я приехал из Кёльна, и я совершенно никого здесь не знаю, и слоняюсь тут так по-дурацки… - Простите?... Черные глаза красавца распахнулись в удивлении. Казалось, он вдруг что-то вспомнил, точно какие-то недостающие кусочки мозаики наконец нашел свое место. - Любезный брат! – радостно воскликнул он, хватая оцепеневшего Намджуна за руку. На красивом лице его расцвел искренний восторг. - Да неужели! Спустя некоторое время, после долгих объяснений, расспросов, неловких объятий и рукопожатий, новообретенные родственники уже стояли рядышком на террасе, освещаемой склоняющимся к западу солнцем, и увлеченно болтали. Намджун, как оказалось, совершенно ничего не знал о своей дальней родне: столь рано отстранившись от собственной семьи, он совсем не интересовался делами крови, исключая, конечно же, злополучное родовое поместье. Ким Сокджин же, напротив, был прекрасно осведомлен и о живущем на Западе двоюродном дядюшке, и о его семействе, однако что-то всегда останавливало его и его семью от того, чтобы послать родне письмо. Быть может, виной тому был стыд перед собственной бедностью, а быть может, что-то иное. Окончательно протрезвев и обретя в лице брата долгожданную, столь неожиданную поддержку, Намджун почувствовал облегчение и даже не смутился, когда Сокджин, выслушав историю его злоключений, залился громким хохотом. Напряжение, появившееся было в начале их знакомства, совершенно испарилось, растаяло, точно лёд под солнечными лучами. - Так значит, вы поёте в салонах, когда Вас приглашают? - Ну, как Вам сказать… – ответил Сокджин, наблюдая за тем, как солнце медленно скрывалось за кронами зеленых лип. – Пою, играю в театре, разве что не танцую – танцор я ужасный. Театр мой, кстати говоря, тоже под покровительством у благословенной хозяйки этого собрания. Мы скоро «Сон в летнюю ночь» ставим, обязательно приходите… - «Сон в летнюю ночь»? – усмехнулся Намджун, прищуриваясь в усмешке и внимательно смотря на собеседника. – Так значит, не Ганимед? - Отнюдь нет! – ответил молодой человек и с напускным величием водрузил на свою голову белоснежный венок. – Оберон, король фей! Летний знойный день постепенно отступал, на смену ему приходил погожий, теплый вечер, обещающий тихую лунную ночь. Однако благословенная прохлада все не приходила, и раскалённый полуденным солнцем воздух не спешил остывать. Устало потянув ворот своей рубашки, Сокджин глубоко вздохнул и расстегнул верхнюю пуговицу. - Боже, как душно! Скорей бы эта летняя жара подошла к концу. Однако же… Ваш роман. О чём он? - Ну… Вообще-то он не похож на то, что я сочинял ранее, и виной тому сугубо личные обстоятельства... Хотя и не сказать, чтобы меня до этого печатали, однако сейчас сей факт доводит меня до отчаяния. Как бы Вам сказать… - Намджун вперился взглядом куда-то в небо, постепенно теряющее свою синеву. Его впервые за долгое время так прямо спрашивали о творчестве, без потаенной насмешки, и потому он немного терялся. – Это история о… прекрасной русалке, что живёт на берегу Рейна. Каждый день сидит она на берегу, расчёсывая свои длинные золотые локоны…. очаровывая своей красотой и своей песней странников. Те же, потеряв голову от страсти, бросаются в пучину и гибнут… - А, вы хотите взять за основу легенду о Лорелее? – Сокджин достал одну лилию из венка и принялся внимательно её рассматривать. Заметив удивленный взгляд Намджуна, он воскликнул: - Помилуйте, да я ведь тоже живу в этой стране и тоже читаю Гейне, даже с девятью классами классической гимназии!... Простите, я… я не хотел Вас обвинять. - тотчас исправился он, чувствуя, как смутился от собственной бестактности его собеседник. Актёр осторожно оторвал один из белых лепестков и поднес его ближе к глазам. Белоснежный, маслянистый, лоснящийся. – Итак, Лорелея… Каков же ваш замысел? - Замысел мистико-символический. Человек, гибнущий от огромной страсти, небывалой по своей силе, однако же обманной, влекущей его на гибель... – на одном дыхании, воодушевленно заявил Намджун, однако тут же осекся, ловя недоумение в глазах мужчины. - Вы... Вы понимаете меня? Сокджин пожал плечами. - Не особенно, честно говоря. Возможно… Возможно, я слишком стар для новой поэзии. Или действительно недостаточно образован. - Сокджин устало вздохнул, нахмурил брови и быстро смял в ладони белоснежный лепесток. Истерзанный кусочек цветочной плоти тотчас начал источать влагу, пачкающую руки, наполняющую воздух резким травяным запахом. – Боже, как душно, дышать невозможно. - Сокджин! – раздался звонкий девичий голос, уже знакомый Намджуну, и спустя мгновение на террасе появилась Хвиин. – Вот ты где! Гадкий, гадкий мальчишка! Девушка подбежала и совершенно по-детски уцепилась за молодого человека, подхватывая его под руку. – Я тебя обыскалась… А что ты сделал с моим венком? В голосе её было удивление и первые нотки обиды. - Хвиин, познакомься, это... как бы это сказать… такое странное совпадение… Словом, мой троюродный брат, Ким Намджун. Любезный брат! Чон Хвиин… Моя невеста. - Моё почтение! - Намджун учтиво поцеловал прелестную ручку девушки, мимоходом замечая маленькое золотое колечко на её пальце. Щеки её, кажется, слегка порозовели от смущения. Подняв глаза наверх, Намджун вдруг столкнулся взглядом с братом. Потемневшие глаза его глядели из под черных бровей пристально, по-птичьи внимательно. «Ты что это, ревнуешь, любезный брат? Зря ты это, мне бы свою Лорелею позабыть, а не за твоей ухлестывать…». - Однако же, боюсь, мне надо идти, Хеджин точно меня обыскалась. Рад был познакомиться с Вами, любезный брат! - Рука Сокджина коротко сжала протянутую для рукопожатия ладонь, а затем легла на тонкую талию девушки, притягивая её ближе. – Хвиин, пойдем со мной... Ты не хочешь пить? Сегодня так жарко… - Постойте, я же смогу прийти к Вам?... На спектакль? - Да-да, приходите. – сухо бросил через плечо Сокджин, удаляясь. Вновь оставшись один, совершенно одинокий и совершенно трезвый, Намджун прошелся туда-сюда по террасе, обошел гостиную вдоль и поперек и собирался уже, совершенно разочарованный, покинуть салон, как вдруг его окликнули. Или, по крайней мере, так ему показалось. - Эй, приятель! Намджун обернулся. - Да-да, ты, в плаще! К нему беспечной походкой приближался улыбчивый светловолосый мужчина. - Я весь вечер ищу, где же этот Ким Намджун, который так хотел сюда попасть и который весь такой многообещающий и славный парень, а теперь он по углам от меня прячется! - Вы… - У Чихо. Впрочем, я уже давным-давно печатаюсь как Зико, так что зови меня, как Бог на душу положит. – мужчина энергично пожал руку молодого Кима и покровительственно похлопал его по плечу, всё так же улыбаясь. – Любишь бренди? Опуская стакан на стол, Намджун вздохнул. Разум его снова начал хмелеть. - Кажется, я не очень нравлюсь издателям… - Ой, я тебя умаляю, а кого они любят! Меня вон на дух не переносят. Ничего, брат, пройдёт время, навостришься, разберешься, авось и пойдёт дело. Кто из нас не начинал! Главное, что теперь ты, вроде как, пристроен, а это самое главное… Мужчина улыбался добродушно, и Намджун всё более и более доверял этому человеку. Кажется, он тоже был своего рода «чудаком». Скользнув взглядом по гостиной, он зацепился за две фигуры в белом на другом конце зала. Стоя в полутени, Сокджин, кажется, что-то шептал на ушко Хвиин, приобнимая её за талию, и та, прикрывая рот ладошкой, смеялась. - А эта девушка… - Которая? - Вон та в белом, это же сестра хозяйки? - Она самая. Хорошенькая, конечно, добренькая, но дурочка дурочкой. – Чихо покосился на Намджуна и усмехнулся. – Только слушай, если ты думаешь чего-то там, то она… - Я уже знаю. - Ого как… Хвиин, смеясь, заправляла возлюбленному за ухо нежный цветок ириса. Тот, не отрывая от невесты взгляда, мигом перехватил тонкую кисть девичьей руки и оставил на ней легкий поцелуй. - Очаровательное зрелище, не правда ли? - Как так вышло, что родная сестра хозяйки выходит замуж на бедного дворянина? Чихо удивленно повёл бровью и добродушно усмехнулся. - А то вы не знаете тех богатых мещан, которые хотят стать дворянами! Какой-никакой, пусть и самый захудалый, а всё-таки дворянин. Благо всё обошлось как-то по большой любви, да и приданое у неё богатое… Хвиин в него влюбилась, когда Хеджин начала его сюда приглашать, да и он в неё влюблён как мальчишка, и как-то оно всё… Она из сестры веревки вьет, ну и кто может этому ребенку отказать. Только вот кажется мне, что оба они наплачутся из-за этой женитьбы, ой как наплачутся… В полутени, на другом конце зала Сокджин с нежным поцелуем припал к сладким губам девушки. Совершенно не стыдясь, она самозабвенно обвила его шею руками, прижимаясь ближе и зажмуриваясь. Намджун моргнул и вдруг встретился взглядом с этими темными, влажными, почти черными глазами. Взгляд был внимательный, напряженный и тревожный. Намджун моргнул еще раз. Темные глаза скрылись из виду.