Признайся мне первым

Следующая неделя была странной. Мать дулась на меня за то, что я остался ночевать у Славки. Хорошо, что он — добрый человек — позвонил, и предупредил. Но все равно мне было высказано: что «нормальные люди так себя не ведут», «что его родители подумают», «ходить в гости с ночевкой без предупреждения неприлично»… Я кивал и смотрел в угол. К материным «запилам» я уже привык, иногда огрызался, но не сейчас — я понимал, если только позволю себе хоть немного разозлиться, то просто «маленькой домашней истерикой» это не ограничиться. Слишком много злости было внутри. Впрочем, после того, как я проспался, злость и боль уже не рвали меня на куски так сильно. Да и завтрак в обществе Славки с разговором о ерунде меня немного взбодрил. Поэтому — мать я утром вытерпел. А днем вытерпел девятиклассника Морозова, который почему-то решил, что лучше меня знает, как должна называться моя авторская колонка. Не, я все понимаю, он зам. главредактора нашей газеты и все такое. Но редактор все-таки я. И он сам осенью мою кандидатуру выдвинул, и не фиг теперь со своими советами лезть. Но я ничего не сказал, только кивал головой, а потом все сделал по-своему. Вечером на тренировке вытерпел тренера, который долго мне втирал, что если я буду такой сонной клушей на соревнованиях, то попасть в тройку призеров мне не светит. Я не возражал. И выполнил на двадцать подтягиваний больше, чем все остальные. В понедельник вытерпел Тамарушку, которая, наверное, минут пятнадцать нудела про мое дурное поведение к огромной радости класса, который прочухал, что домашку при таком раскладе у всех спросить не успеют. В общем, это было и не сложно — всё это терпеть. Потому что в какой-то момент мне действительно стало все равно. Настолько все равно, что совсем без разницы, что и зачем происходит. Хоть в гробик ложись и ручки на груди складывай. Настолько все равно, что даже натыкаясь на улице на него и его пассию, мне не приходилось изображать равнодушие — мне в самом деле было плевать. Я просто тупо шел мимо — по своим делам. То есть, даже не по своим, а туда, куда меня другие посылали: мать, учителя, тренер и прочите товарищи. Только великое слово «надо» заставляло меня таскать ноги, а не валяться в кровати, не вставая. Зато я начал делать домашку дома — достижение. На самом деле все было просто: мне говорили — и я делал. И чувствовал себя немножко роботом. На тренировке в пятницу я проиграл в спарринге Костяну. В первый раз. Тренер орал долго и со вкусом. Настолько долго и настолько со вкусом, что где-то в конце его ора во мне снова зашевелилось злость. А когда мы вышли на улицу — то практически нос к носу столкнулись со «сладкой парочкой». Причем они не сидели на лавочке, как неделю назад. Они прямо к нам подошли. Типа к Ринату и Лёхе-мелкому — он им какие-то шмотки подогнал. Подошел, весь разтакоой-разэтакий, под ручку её держит, на лице довольная улыбка, в мою сторону даже не смотрит. Все типа у него зашибись. И вот тут я разозлился по-настоящему. Но эта была не такая злость, от которой хочется все крушить вокруг, закатывать истерики, бить до кровавой рвоты или башкой об стенки колотиться. Это была холодная ярость, бесбашенная и безжалостная. У него все зашибись, да? А у меня все вдвойне зашибись. Он хотел посмотреть, как я страдаю? Не дождется. Я не стал уходить или демонстративно отворачиваться — даже головой ему кивнул в знак приветствия, как все остальные. Типа все нормально, все как обычно. А потом повернулся к Славке и Костяну, чтоб обсудить предстоящие городские. Нам в самом деле было что обсудить — в том числе и сегодняшний спарринг, в котором я так налажал. Потом к разговору и Лёх-Большой присоединился, начал давать ценные советы, он это любит. А потом — прямо кстати, вышел Жека — наш «командор» и правая рука Борисыча — и говорит: ребя, а пошли завтра в бассейн всей компанией? И форму поддержать, и просто оттянуться. Бассейн — отличная идея! Естественно, я поддержал её с превеликой радостью. А что: я и куча голых парней — всё, как ему нравится! Я даже смотреть на него не стал. Пусть как хочет, так и реагирует. — Данил, а ну-ка иди сюда… — обратился вдруг Жека ко мне, и сам меня чуть ли не за шиворот к себе на крыльцо подтащил. — Что у тебя происходит? Вот тут я обмер. Черт, и чего Жеке приспичило такие вопросы задавать именно сейчас, когда этот тип все еще у крыльца отирается? — Ничего не происходит. — А нафига ты сегодня каждый раз при нырке начинал вбок заваливаться? И сразу пропускал — будто вообще удара не видел. И уклонялся как заторможенный. Чё за фигня? Я почувствовал холод по позвоночнику. Я был уверен, что никто не заметит… И всё спишут просто на то, что я «размазня», «спящий красавец», «издохшая лошадь», «соберись, тряпка» и прочее — как на меня сегодня Борисыч орал. Потому что причина была проста и хренова: я и в самом деле не видел некоторых ударов. После каждого резкого движения головой — как во время нырка или быстрого уклона — перед глазами темнело и плыло, а в ушах шумело. И затылок наливался свинцом. — Просто сегодня не в форме… — Не в форме? — Жека недобро прищурился, а потом положил руки мне на плечи — как к земле припечатал. — А ну-ка дыхни! — Чё? — Ни «чё» — а быстро дыхнул! Я чувствовал взгляд, который буравил мне спину, и вместе со страхом, что Жека узнает правду и меня отстранят от соревнований, появился азарт. Я поднялся на цыпочки — Жека был выше меня на голову — и «дыхнул», чуть ли не касаясь его щеки. Прикольно, со стороны выглядит как поцелуйчик, разве не мило? Мне было жаль, что у меня нет глаз на затылке, и я не могу видеть выражение его лица. — Ну что, чем пахнет? — Ничем, даже странно… Только слушай меня сюда, шкет. Что ты покуриваешь — я в курсе. Хрен с тобой, хотя с твоими легкими я бы даже нюхать дым не рискнул. Но если я узнаю, что ты что-то еще употребляешь — прибухивашь там, ширяешься, нюхаешь или еще какой-нибудь дурью маешься — голову откручу, понял? И он встряхнул меня за плечи. Хотел еще встряхнуть, когда сзади раздалось: — Ну-ка лапы от него убери! Оппа! Вот это заявочка… Он приперся сюда со своей девицей, а сейчас собирается устроить сцену?! Да пошел он к чертовой матери! Но прежде, чем я успел его послать, среагировал Жека. — А тебя, Кузнецов, это каким боком касается? Ты мимо проходил — вот и проходи дальше. Без тебя разберемся. А если хочешь всякую дрянь толкать — лучше вообще в другое место топай. Здесь не рынок! Я не выдержал и обернулся. Он стоял позади меня — бледный, ноздри раздувались от ярости, глаз подергивается, кулаки сжаты. Он что, дурак? Не, он, конечно сильный. И психанутый… Но напрашиваться на драку с Жекой, который хоть и помладше его больше чем на полгода, но в росте не уступает, а в весе сильно превосходит — это уже глупо. А напрашиваться на драку во дворе нашей спорт-школы при всей команде — это еще глупее. Что, неужели ревность настолько взыграла, что последние мозги выбило? И с чего ему ревновать-то? Когда на нем самом эта девица чуть ли не вист… — Саш… — протянула тем временем девица. — Может, в самом деле, пойдем, а? Какая умная девочка… Я посмотрел на нее — и обомлел. Это же совсем не та швабра, с которой он тут неделю назад целовался! Та была светленькая, а эта — темненькая, с косой. И красивая. Пожалуй, даже симпатичнее, чем блондинка. Та была явная девочка-дурочка, а эта — вся такая из себя… Он что, решил весь со всем городом перепробовать?! И эту он тоже целовал? Скорее всего — да, судя по тому, как она на него смотрит, как за руку держит… Да он прямо Казанова! — Когда хочу — тогда и пойду! — говорит он сквозь зубы, игнорируя и свою девушку, и Жеку, и здравый смысл. Вот чего он добивается? Если меня на драку спровоцировать не удается, решил с моими друзьями мордобой устроить? Хочет, чтоб его тут в хлам избили, а я заступаться начал? Или потом его кости по парку собирал, обливаясь слезами? Да только ни черта у него не выйдет! Я повергнулся обратно к Жеке и перевел разговор на себя, пока они снова сраться не начали. — Да не употребляю я ничего! Честно! Просто уроки вчера учил до ночи, двойку по матеше надо было исправить, а потом телек включил, а там по «Дважды-два» «Капитана Пауэра» крутили… Ну, засмотрелся… Сегодня на ходу засыпаю… И все… — Чучело ты! — вздыхает Жека, опускает кулак в середину моей шапки — и возит по макушке, взбивая волосы. И это приятно, действительно приятно, а не только потому, что это можно ему продемонстрировать. Бесит, когда меня кто-то трогает? Вот, бесись, пожалуйста, сколько душе угодно! А не нравится — вали лесом! — Чтобы через неделю был в форме, понял? Хрен с ними, с городскими — у тебя есть шанс на области медаль взять… Не просри, а? Как в прошлом году… Я насупился — в прошлом году во время областных я лежал под капельницами с температурой под сорок, которая никак не хотела спадать, не смотря на все усилия врачей. — Да не просру я. Все со мной нормально… — Надеюсь, что не просрешь. Завтра придешь в басик — обязательно, понял? А потом — в тренажерку. И ты, Ринат, тоже — в тренажерку. И Славка… А то реально, как дохлые кони сегодня были. И чтоб ночью спал, понял? Никаких уроков, книжек и телека. Если дома удержаться не можешь — то ночуй у Славки, как в прошлый раз, может больше толку будет. — Саш, ты что?! — вскрикивает девчонка. Я оборачиваюсь — только чтоб увидеть, как он быстрым шагом уходит куда-то в сторону парка, а девочка быстро семенит за ним. Вот так вот. Я не хотел — оно само вышло. Удружил мне Жека, однако. Но я не жалею. Я рад. Даже счастлив. Так ему и надо! Пусть хоть задохнется от ревности — пофигу! Он думал, что пока он там со своими девицами лижется, я буду сидеть и страдать в одиночестве? Так вот — пусть знает: я не один! Как я ему и сказал: «найду кого-нибудь, кому это не будет «неинтересно» и «мне есть из кого выбирать». Даже если все и вымысел — пусть думает, что правда! И пусть придумывает себе, что хочет по поводу того, что я «шлюха». Если, по его мнению, ночевать у кого-то значит «ебля без перерыва» — отлично! Да будет так! В первый раз за неделю я почувствовал себя если не довольным, то хотя бы не пустым внутри роботом. Словно во мне снова разгорается уже почти потухшее пламя — злое, болезненное, сжигающие изнутри меня самого. Но все же лучше, чем полное «насрать». Ему больно — значит, я тоже могу чувствовать себя живым! Да, я мразь. Моральный урод. Но я счастлив от того, что ему сейчас больно. Даже если это меня убивает. *** Это было забавно — постоянно натыкаться на него. То с одной девицей, то с другой, то с третьей. Я их даже не пытался различать и классифицировать. И почти не бесился — во всяком случае, не больше него. Потому что, когда мы сталкивались, я тоже был не один. Чаще всего — со Славкой. Последнее время мы не только в секцию и из секции шли вместе, но из школы — тоже. Иногда из школы к нам присоединялись ребята из редколлегии и совета с учеников — и мы шли домой так «бурно», что нас было слышно за квартал: мы обсуждали школьную новогоднюю дискотеку для седьмых-девятых классов, на которую нам удалось раскрутить завуча. И почему-то все решили, что ди-джеем должен быть я. А кто еще может нести отборный бред без остановки с полностью отключенным мозгом? Тем более, именно у меня было больше всего записей с разным музоном. И мне эта идея нравилась. Вообще, я не любил дискотеки: никогда не понимал этого желания стоять в толпе и трясти телесами. Вот если бы не толпе, а на сцене, где смотрят только на тебя одного — это еще ладно. А так — фигня какая-то. Но организовывать мероприятие мне нравилось: придумывать как это будет, управлять всеми, да и попробовать себя в роли ди-джея… Все это было по-настоящему интересно. Настолько интересно, что при встрече со «сладкой парочкой» мне даже притворяться, что у меня «все зашибись», не приходилось. У меня действительно все зашибись! Даже постоянная ноющая боль в затылке уже стала настолько привычной, что почти не беспокоила. А ещё ко мне снова прицепилась Ритка — и в школе чуть ли не каждую перемену торчала у меня в классе. И по дороге домой, если у нас было одно количество уроков, всегда рядом пристраивалась — едва ли не вися на мне, не хуже его девиц. Она подошла ко мне в школе в понедельник — после «скандальчика» у секции, и, подбоченясь, спросила вместо «Здравствуйте»: — Что, вы с Кузнецовым опять поссорились? — Земля слухами полнится… — пробурчал я. — Еще бы, — хмыкнула она. — Кстати, ты в курсе, что он в школе вытворяет? — Не интересует, — соврал я. Но обсуждать с Риткой происходящее у меня точно желания не было. — Но явно что-то паршивое, раз ты светишься, как новогодняя ёлка. Ритка фыркнула: — А то ты не знаешь, как я к нему отношусь! — Ага… Дебил отмороженный, тюрьма по нему плачет… — Именно так, — Ритка кивнула. — Он — ненормальный. И ты, когда с ним рядом, тоже. — И поэтому ты со мной полгода почти не разговаривала… — Я с ним не разговаривала, не разговариваю и разговаривать не собираюсь. Не после того, что он творил. А тебя мне просто жалко, честно, Данил. Если бы вместо того, чтобы вместе с ним крышей ехать, ты бы делом занимался, то давно бы уже и отличником был и роман бы свой дописал, и еще много чего сделал… — Говоришь, как моя мать… — Между прочим, тетя Люда очень здравые вещи говорит. Если бы она только хотя бы половину про тебя знала, что знаю я, то она бы еще и не то сказала! Реально бы тебя из дома не выпустила. — Какое счастье, что ты не моя мать. — Я — как бы твоя невеста, — хмыкнула Ритка. — Так что хрен редьки не слаще. — Чур меня, чур! И я, и Ритка рассмеялись. То, что она — моя невеста, придумали еще наши родители в те далекие времена, когда мы с ней сидели в манежике и лупили друг друга погремушками. Сами мы к этой идее относились скептически, несмотря на то, что одно время пробовали поиграть «в мужа и жену» с поцелуйчиками и изучением всех различий мальчиков и девочек. Где-то до конца первого класса играли — а потом надоело. Во-первых, Ритка — еще та зануда. И в какой-то момент стала вся такая стеснительная и правильная, что аж противно. А во-вторых… Во-вторых, я уже тогда понял, от кого я прусь на самом деле. Ни одни игры с Риткой или кем-то еще не могли заменить даже одного его восхищенного взгляда в мою сторону… И относиться к Ритке я стал примерно как к сестре. Она так же бегала с нашей компанией во дворе и была своя в доску. И до позапрошлого лета все было замечательно. А потом начались всякие странности: почему-то он считал, что я Ритке слишком много внимания уделяю. Ну да, а куда от нее денешься, если мы с ее родителями и с ней соответственно и на дачу вместе ездим, и на рыбалку, и на всякие другие «семейные мероприятия»? И ко мне в гости она запросто ходит, в отличие от него, которого приходится домой «тайно» протаскивать. Но в целом, тогда было нормально. Этим летом начался полный звездец. Впрочем, тогда вообще был полный звездец. Не только с Риткой. Его бесило все: если я с кем-то разговаривал, если я на кого-то смотрел, а уж если ко мне кто-то прикасался — вообще крышу сносило. И конечно, это все приводило к ссорам внутри нашей дворовой компании, которая все лето медленно, но верно распадалась. Хотя, на самом деле, распадалась она не только из-за этого. Просто мы действительно выросли. И играть так, как мы играли даже в прошлом году, было уже не интересно, и мы общались-то скорее по привычке… Но еще как-то общались… Точка в отношениях с Ритой была поставлена в июле после истории с забором. Мы тогда ходили на рынок за жвачкой — той, из которой можно пузыри выдувать. Ее тогда там только продавать начали. Мы с ним, Ритка, братья Каллимулины и Кирюха-мелкий. Жвачку купили, пошли обратно. У меня была с вишней, у Ритки — с бананом. И когда мы проходили мимо старого раздолбанного забора флюорографической станции, Ритка мне и говорит: давай поменяемся — ты мне половину своей жвачки дашь попробовать, я тебе — половину своей. Ну, я без всякой задней мысли отломил половинку свой пластинки и протянул ей. Тем же жестом, которым всегда протягивал ему половинку своей печеньки, шоколадки, сухарика и всего того, чем всегда с ним делился. И он психанул — и толкнул меня. Наверное, в его вселенной это должно было быть типа «в шутку» и «легонечко». Но так как психанул он реально, то «в шутку и легонечко» не вышло. А вышло настолько сильно, что я отлетел на забор. В то самое место, где был выломан один из прутьев наполовину — и торчал острым обломком. Если бы расстояние между двумя соседними прутьями, невыломанными, было чуть больше, то я бы провалился между ними, и выломанный штырь вошел бы мне в спину под нижнее ребро — а вышел бы спереди в районе солнечного сплетения. Но мне сильно повезло, я просто скользнул вниз по соседним прутьям, и штырь разодрал мне спину от начала ребер до лопатки. Начался ор. И Ритка, и Калиллимулины принялись на него орать — даром, что он «командир». А Кирюха просто перепугался и завыл на всю улицу. А он стоял: лицо как маска, губы дрожат, взгляд безумный — и даже слова сказать не может. Из флюорографии выскочил дежурный врач — разобраться, в чём дело. А как увидел, в чём — тут же побежал звонить в скорую. А потом стал спрашивать, что случилось. Ритка уже рот открыла, чтоб сказать «что», но я сам ответил: «Нога подвернулась — упал». Точка. Каллимуллины тогда только кивнули — не дураки, сами понимали, что будет, если взрослые узнают, кто виноват. Кирюхе все было пофигу, лишь бы все были живы. А Ритка психанула. Заявила, что я такой же психопат отмороженный, как и он, что она больше наши выходки терпеть не собирается и в нашем безумии не участвует. И если мы друг друга поубиваем — в чем она нисколько не сомневается — то она даже на могилки цветочки не принесет. Он молчал. Даже говорить не мог. Когда меня в больницу увезли спину зашивать, он со мной поехал, в машине весь трясся, за руку меня держал, и смотрел так, словно смерть видел. Мне его даже успокаивать пришлось… Но в целом — это было даже мило. Особенно, когда прошел первый страх осознания: что могло бы быть в худшем случае. Он бегал вокруг меня еще больше, чем тогда, когда мне голову проломил. Наверное, около недели был таким ласковым-ласковым… Пока опять не психанул из-за какой-то фигни… А вот Ритка действительно разозлилась. Со мной еще как-то общалась сквозь зубы. А его даже видеть не желала. И каждый раз при встрече меня едко спрашивала: «Ну что, вы еще друга не переубивали?» Даже когда у нас с ним все наладилось, все равно продолжала шипеть. А теперь и вовсе ее радости не было предела. И вертелась она возле меня постоянно. И поэтому, когда мы с ним сталкивались на просторах родного города, то у кого больше поводов было беситься — у меня по поводу его девиц или у него по поводу моего окружения — это был большой вопрос. А потом еще одна мысль начала крутится в голове. Ее озвучила Ритка, но она и раньше проскальзывала. Может быть, будет и в самом деле лучше, если мы прекратим? Мы же реально друг друга только мучаем… И то время, которое я трачу на то, чтоб по нему с ума сходить, можно с большей пользой применить… Да даже и не пользе дело. И уж точно не в том, чтоб отличником стать… Просто… У меня в голове реально много дури. Той, которая разрушает. Если мы расстанемся, может быть, я смогу жить нормально? Жизнью обычного семиклассника, у которого есть хорошие друзья, газета, бокс, куча всяких интересностей — уж я-то точно придумаю, чем можно заняться. И будет у меня все хорошо, без всяких «сисек-писек». Да и ему, наверное, будет проще… Обо всем этом я думал в пятницу вечером, когда в одиночестве прибирался в секции. Я должен был дежурить вместе с Лёхой Большим, но он постоянно стонал, что ему надо домой пораньше, что у бабушки день рождения, и если он еще задержится, что без него все сожрут, включая торт. Кроме того, дежурить с Лёхой — это вообще еще тот ад. Он же всегда все знает лучше всех, как надо, но кроме ценных указаний, помощи от него — как от козла молока. И, в конце концов, я плюнул, сказал ему валить к своей бабушке жрать тортик. И остался один. Сделал несколько дополнительных упражнений на брусьях, поработал с гирями… Городские должны были пройти в воскресенье — но я в принципе, не очень волновался. В последние дни стало полегче: затылок уже не так ломило от каждого резкого движения, в глазах не темнело. Обошлось. Сегодняшней тренировкой Борисыч был вообще доволен. Среди городских я знал почти всех соперников, выступающих со мной в одном весе, и проблемы могли быть только с одним из них — Артемом Симоненко с Майского. Я был уверен, что именно с ним мы в финале и сойдемся. И почти уверен, что я ему не проиграю. Жека был прав — хрен с городским, сейчас надо готовиться на область — в январе, после каникул. Я отложил гири — и начал собирать инвентарь. Не торопясь. Куда спешить? Выйти из спорт-школы — и наткнуться на него с его подружкой? Больно надо. Не, лучше проторчу тут до упора, пока они не замерзнут и куда-нибудь не упрутся. Он, конечно, отбитый, но не настолько, чтоб лишний час торчать в парке в минус двадцать. А если и отбитый, то девушка-то все-таки должна быть хоть немного вменяемая? Или их жаркие поцелуи так хорошо греют, что никакие холода не страшны? Эту мысль я старательно отогнал. Не буду из-за фигни париться. Я же уже решил все, правда? Нам лучше расстаться. Так что, какая разница, с кем и как он там целуется? Пусть. Если ему так проще. Начал он все это чтоб меня позлить — но, в конце концов, ему же просто могло и понравиться. С девочкой проще. Не нужно шухариться по чердакам. Скрывать ничего не нужно. И потом… Может быть, они уже и не только целуются… Девочки так устроены, чтобы любить мальчиков. По-нормальному, как положено. Как у людей принято. И если… Если он зайдет хоть с одной из них настолько далеко — то забудет меня без проблем. Любая девчонка сможет дать ему больше чем я — априори. Потому что она девчонка… И он действительно меня забудет… А я буду учиться жить без него. Так будет лучше… Для всех… Так на самом деле будет лучше… Лучше… Я плюхнулся на скамейку в подсобке, привалился к ящику с мячами — и разрыдался. Первый раз с того момента, как мы расстались… Это была не истерика, когда слезы перемешиваются со смехом… Это было просто больно. Больно и горько… От этого «лучше», от этого «никогда»… От того, что закончилось… Все закончилось… Я плакал — и не мог остановиться. Да и не хотел останавливаться. Сейчас можно. Сейчас я один. Никто не увидит… — Даня? От чужого голоса я чуть не подпрыгнул. Но не подпрыгнул, не обернулся — наоборот, замер, словно окаменел. Даже дышать почти перестал. Только слезы продолжали течь. Ну и фиг — их все равно не видно, пока я не подниму голову. — Ты чего? Ты в порядке? Голос Славкин… Я выдохнул. — В порядке… — сказал я, стараясь, чтоб голос звучал нормально, но вышло не очень. Слишком хрипло. — Ты чего… тут сидишь? — Просто… задумался… А ты что-то забыл? — Угу… — Зал еще открыт, можешь забрать… — Угу… А ты… Скоро закончишь? — Нет… — Может, помочь тебе? Я не выдержал: — Бери уже, что надо, и вали домой. Я сам справлюсь. Я ждал, что он развернется и уйдет. Но вместо этого он неожиданно схватил меня за плечи и развернул лицом к себе. — Дань, ну что с тобой?! Что случилось?! Так, пришло время врать. А лучшая ложь — это правда. Только не та правда, которую спрашивают. Я выдавливаю из себя что-то типа улыбки и стараюсь не обращать внимания на все еще текущие слезы. — Ничего не случилось. Просто… У меня в последнее время голова болит… И сейчас тоже… Очень… Больно… Я начал коробки двигать — и все потемнело… Так же, как с Костяном на спарринге… Только… Ты никому не говори, особенно Борисычу. А то меня опять по врачам погонят и еще от соревнований отстранят… А я в прошлом году пропустил, если еще и сейчас просру… — Даня, да ты что?! Совсем ненормальный?! Что значит — не говори?! А если там что-то серьезное?! — Да ничего там серьезного! Ты же знаешь, что у меня летом сотрясение было? Тогда тоже все орали, что надо бокс бросать… А потом меня в областную возили на обследование… Сказали — все нормально. Можно продолжать, только аккуратнее быть. Но ты же видишь, что я и так аккуратно. Я поэтому всегда на верхней защите концентрируюсь, в голову почти не пропускаю, только по корпусу… А что иногда боли будут — меня предупреждали… Надо просто перетерпеть… И все… Просто… Жалко, что перед самыми соревнованиями… Но думаю, до послезавтра пройдет… Я мешал правду и ложь в правдоподобный коктейль. Славка, судя по его лицу, мне поверил. Но это ему совсем не нравилось. — Слушай, а может, есть лекарства какие-нибудь? Анальгин там… — О, а это хорошая идея. И в самом деле — выпью анальгина в воскресенье, и то подстраховка… — Лучше все-таки с врачом проконсультироваться… Чтоб нормальное лечение прописал… — Да говорю тебе — все хорошо. Славка вздыхает. — Сиди тут, я сам все сложу. — Ты не дежурный… — И что? Если Лёха свалил — почему ты должен за двоих отдуваться? Если уж так хочется — можешь потом со мной подежурить. — Давай я хоть маты приберу… — Сиди! — отрезает Славка. И я сижу. Смотрю, как он работает. Слезы постепенно перестают течь. И щеки высыхают. Я действительно в порядке. Даже легче стало, словно со слезами из меня выплакался большой камень. — Слушай, Дань… — вдруг спрашивает Славка. — А то сотрясение… Летом… Оно из-за чего случилось? — С лесенки упал, — отвечаю я привычно свою «официальную версию». — Поскользнулся — и ударился головой о перила… Славка закусывает губу. — Знаешь… Я, может, не в свое дело лезу… Но… Я другую версию слышал… Я же с Рафиком Каллимулиным и Таней Журавлёвой в одном классе учусь… И они говорят… — Слушай, кто лучше знает, как на самом деле было? Я, с которым все случилось, или Рафик с Танькой, которые мимо проходили? Так что — хватит сплетни собирать! — Я не думаю, что это сплетни. Я думаю, что ты просто Сашку Кузнецова покрываешь. Что, скажешь, это не так? Голос Славки звучит жестко. — Я упал с лесенки. Поскользнулся и треснулся головой о перила. Именно так все и было, — повторил я, выделяя каждое слово. И тут Славка взорвался: — Данька, ну как ты можешь?! Постоянно его оправдывать?! И вообще — какого черта?! Какого черта ты вообще ему позволяешь так с собой обращаться? Любого другого ты бы по стенке размазал! А здесь… Мне когда Рафик рассказывал, я поверить не мог! Что вот так можно… И про сотрясение, и про то, откуда у тебя на спине шрам, и про то, как ты чуть не утонул на караванках, и про всё остальное… Как ты вообще мог всё это терпеть?! Что у вас вообще за дружба такая?! Это вообще «дружбой» назвать можно-нет? — Хватит! — я тоже взорвался. — Я о нем говорить не желаю! Он мне больше не друг! Но и обвинить мне не в чем! Я сам во всем виноват, ясно?! Славка выдохнул тяжело, сжал и разжал кулаки: — Хорошо, что обо всем этом еще не думал, когда с ним разговаривал. Иначе бы мы так просто не разошлись… — Чего? Ты с ним разговаривал? Когда? — Да вот сейчас. Пока тебя ждал… Славка осекся на полуфразе. А я уставился на него: — Чего?! Он отвернулся к окну и произнес, глядя в темноту улицы: — Я просто думал, ты быстро здесь закончишь, и вместе домой пойдем… А он опять приперся в парк свою подружку выгуливаться… Ну, вот и поговорили… — О чем?! — Да ни о чем! Просто сказал ему, чтобы он тут больше не отсвечивал! — Зачем?! Славка опустился на подоконник, все так же не отрывая взгляда от окна: — Можешь сколько угодно говорить, что вы «не ссорились». Но только кого ты этим обмануть хочешь? То каждую минуту вместе тусили, то даже друг на друга не смотрите. Что, думаешь, так сложно понять? Все тут ясно. А вот чего он добивается, постоянно у тебя перед носом крутясь? Чего он хочет? Если поговорить и помириться — то давно бы мог. И поговорить, и помириться, и всё, что надо. Тебя подоводить? Сделать больно? Так это вообще паскудство. Тем более перед соревнованиями. Я так думаю: если люди поссорились, то они либо мирятся, либо расходятся в разные стороны. А не так вот — на мозги капать! Он замолчал. Я тоже некоторое время молчал, а потом спросил тихо: — А он что ответил? — Да что он может ответить?! Выделываться начал: типа не твое собачье дело, где хочу — там хожу и все в таком роде… Я почувствовал, что Славка что-то не договаривает, но в тот момент мне было на это плевать. Я сидел, как пришибленный. Я был уверен, что никто толком и не догоняет того, что между нами произошло. Что я веду себя как обычно, и он, вроде, тоже. Что я хорошо скрываю боль и успешно притворяюсь, насколько мне на все плевать. А оказывается… А оказывается, что все так заметно… Пока я сидел и размышлял, какой я дурак, Славка закончил уборку. — Ну что, пойдем? Я поднял голову. — Славка, ты неправ! — сказал я резко. — Ты вот считаешь, что он виноват, но ты ничего не знаешь… Помнишь, я говорил, что я — моральный урод? Это — правда. И… Вот ты спрашивал «как ты такое позволяешь», говорил, что я мог бы любого по стенке размазать… А дело в том, что я действительно позволяю, понимаешь? Потому что… мне нравится, когда он себя виноватым чувствует. Когда человек виноват, им легко управлять. Понимаешь? Вот такое я чмо. Славка вздохнул, а подошел ко мне и неожиданно взъерошил мои волосы: — Как хорошо, что я вообще никогда чувства вины не испытываю. Так что со мной этот катер у тебя не прокатит. — А то, что он с другими прокатывает, — это нормально? — Даня… Знаешь… Я вот думаю, все люди — немного моральные уроды. Эгоисты. Каждому хочется, чтоб вокруг него все крутилось. Думаешь, мои предки как-то по-другому действуют? Нифига. Отец постоянно все материны косяки подмечает, мать отцу все время что-то выговаривает. При том, что они любят друг друга и живут душа в душу. А учителя — только и слышишь: в том виноват, в сём виноват. Все этим занимаются… Манипулируют… Да и я… Я тоже хочу, чтобы всё было по-моему. И если для этого будет надо на кого-то наплевать — наплюю. Все так делают. А ты… Ты просто слишком много про это думаешь… Я рассмеялся: — Ага, слишком много думаю, сам в себя чувство вины вбиваю, чтобы самим же собой управлять, так? — Ага, примерно так! — Славка рассмеялся тоже. Я встал, потянулся, а потом ткнулся макушкой ему в плечо: — Спасибо… И… Пошли уже домой!