Признайся мне первым

Я проснулся от того, что стало жарко и сильно хотелось пить. Я уже собирался разлепить глаза и подняться, когда услышал тихие голоса. Я замер, прислушиваясь. Говорили Славка и Алька. — ... и ничего с этим поделать не могу, — говорил Алька хриплым шепотом. — Понимаешь? Ритка Лукашина всегда это называла «Шторка задёрнулась»... Вот тут вроде всё ещё нормально, понимаешь, что происходит, осознаешь — а потом реально словно темнота... А когда в себя приходишь — кругом уже пиздец полный... — Знакомая история... — голос Славки тоже едва слышно. — Даня такой же. Его и в школе так перелиновало, и в секции пару раз. Это... Страшно на самом деле выглядит, если со стороны смотреть... А он даже ничего не помнил после таких вспышек... Но последнее время у него это реже стало. Может, из-за занятий — всё-таки у нас нагрузки большие, да и Борисыч, когда Даня злиться начинает, отправляет его грушу лупить или отжиматься. И вроде проносит. А ты не думал, может, тебе тоже в секцию пойти? — Да кому я там нужен, — Алька вздыхает как-то обреченно. — Раньше надо было начинать, а теперь-то что? Я девятый закончу — и все, вольная воля. Никому вообще до меня дела не будет. Это вы — надежды подаете. А я — вообще отброс... — Ага, проще всего так сказать, чем что-то сделать... — Ты не понимаешь! У вас все есть... У тебя, у Даньки... Родители вас и в секцию за ручку отвели, и всем обеспечили. И стол свой, чтоб уроки учить, и книг разных до кучи, чтоб умными были, и телек вон... передачи всякие смотрите, фильмы... А у меня... Ничего своего! Ничегошеньки! Даже тарелку на кухне хочешь взять — а её соседи уже приспособили... Славка помолчал, а потом сказал: — Можешь считать, что я глупость сейчас скажу, но... Может, тебе больше повезло, чем нам. Да, нас родители за ручку везде водили — и дальше поведут, похоже. И в ВУЗ, и на работу устроят... Все за нас решали, все за нас выбирали. А дальше — наша задача их ожидания оправдывать. Ведь в нас так много вложено... И попробуй шаг влево, шаг вправо... И я иногда думаю — а сам-то я где? И кто я? Дане еще повезло — потому что он особенный. Как бы он не жил, как бы его не воспитывали — он все равно в своем измерении. И вряд ли он будет делать то, что от него ждут. Ему чужие ожидания до лампочки… Но это он... Я в этом плане вообще бесполезен. И многие другие, «благополучные»... А ты... Всё, что ты делаешь — ты делаешь сам. Всё, что выбрал – выбрал сам. И всего, чего добился — добился сам. Не благодаря кому-то, а даже вопреки всему... И этим... Этим, наверное, можно гордиться... Молчание. Я осторожно приоткрыл глаза — так чтобы этого было не видно. В комнате полумрак — горела только настольная лампа на Славкином столе, да и та была опушена вниз. Наверное, чтобы не мешать мне спать. Славка сидел, забравшись с ногами на свою заправленную кровать. Рядом с ним на покрывале стояла тарелка с остатками макарошек. Алька устроился на стуле «верхом» рядом с кроватью. Крутил в руках большую чашку, кусал губы. — Красиво звучит... Про «гордиться»... Словно не ты мне говорил не так давно, что я — дерьмо полное. — Говорил... И от тех слов тоже не отказываюсь. Ты тогда реально себя вел, как дерьмо. Ты же сам это понимаешь. И если ещё будешь такой фигней страдать — то же самое скажу. И по морде снова съезжу. Но это не значит, что тебя не за что уважать. — А думаешь, есть за что? – в голосе Альки горечь. — Я думаю, что тебе пора перестать себя жалеть и твердить, что ты никому не нужен. Потому что это не так. И начать решать проблему с этой твоей «закрывающейся шторкой». Все-таки подумай о том, чтобы спортом заняться. Бокс — это может быть хорошее решение. Намного лучше, чем устраивать драки с десятиклассниками на переменах, выбивать двери в школьном туалете и съездить по физии физруку... — О, ты в курсе... — Саш, у нас в секции четыре человека из твоей школы... — Что, и Данька тоже знает? — Алька даже чуть со стула не свалился, так подался вперед. — Нет, вряд ли... Он же все время, когда вы в ссоре были, и так убитый ходил. Наши при нём про тебя старались не упоминать, боялись, что совсем с катушек слетит... Но без него, конечно, все твои геройства обсуждали, как без этого. Сам понимаешь: сплетни — наше всё. Я от удивления открыл глаза полностью. Блин! Так в секции, оказывается, не только знали, что мы с Алькой поссорились, не только прекрасно понимали, что я из-за этого страдал, но еще и пытались меня ограждать от лишних переживаний?! Черт! Моя реальность трещала по швам. И что это за дела такие? Что он такое творил, пока мы в ссоре были? И почему он ничего не рассказал мне? Не, он, конечно, упоминал, что в школе у него проблемы — но настолько серьезно?! И все про это знают — кроме меня! И я не узнал бы, если бы не проснулся вовремя. Блин. Ну вот реально, кто придумал, что подслушивать плохо? По-моему подслушивание — лучший путь к пониманию. — А что... Данька... С ним действительно всё так плохо было? Я напрягся. Мне было плохо? Нет, оно конечно так — было. Но этого никто кроме меня знать по идее был вообще не должен! — А ты как думаешь? — в голосе Славки звучала горечь. — Сам не видел, что ли? Или настолько был своими играми увлечен, что ничего не замечал? Он же сам не свой был... Я тебе еще тогда говорил, в парке — не доводи его, он на пределе. Но тебе же срать было... Ого! Славка моему Альке комплексы насаживает не хуже меня! Так его, так! Но... неужели мои хорошо скрываемые страдания были так очевидны? Блииин... — А я будто бы не на пределе был! — тут же начал оправдываться Алька. — Думаешь, я «играл»? Да я... Я думал, это он просто надо мной издевается! Славка помолчал, затем сказал еще тише, так, что мне пришлось слух изо всех сил напрячь, чтобы слышать: — Саш, я конечно не знаю, что там у вас произошло, и кто виноват. Но блин, тебе уже почти шестнадцать. Сам говоришь — скоро школу закончишь, взрослую жизнь начнешь... Но если на вас посмотреть — это Даня старший, а не ты. Ты ведешь себя как капризное дитятко, позволяешь себе выходки разные, типа «вот такой я псих» — как сегодня, например. А ему приходится все разруливать, брать на себя ответственность. Но проблема в том, что он тоже не может. Ему только четырнадцать. И многих вещей он просто не понимает. И ему не меньше, чем тебе, нужно эмоции выплескивать. И его тоже заносит. Это — нормально. Он ребенок, понимаешь? А не господь бог, который всё делает правильно. Он имеет право ошибаться, имеет право тупить... Может сказануть не то или сделать глупость. Но ты на каждую его глупость реагируешь так, словно конец света наступил. Всерьёз. А тебе просто надо вспомнить, что ты старше. И позволить ему иногда тупить. Относится к этому снисходительно. А не заводиться от каждой его фразы и не начинать сразу всё вокруг разносить. Взрослеть тебе пора, в общем... Я ждал, что Алька на такое огрызнется. Но он только поставил кружку на стол, взъерошил волосы, словно пытался руками уложить мысли в своей голове в правильном порядке, затем сказал тихо: — И откуда только ты такой умный взялся? Словно взрослее нас обоих... — Да не взрослее я. Просто некоторые вещи со стороны лучше видно. И потом, мне проще, чем вам. Я же тормоз, меня так с детства обзывали... Я и не обижаюсь — потому что это правда. Мне всегда нужно сто раз подумать, прежде чем что-то сделать. И… Иногда я, наверное, слишком долго думаю… И упускаю свой шанс… А вы оба, что ты, что Даня — слишком быстрые. Реагируете раньше, чем понимаете, что вообще происходит. А потом начинается «ой, что я такое наделал?». Впрочем... Меня тоже иногда заносит... Вот, например, когда по морде тебе съездил... И сегодня, и тогда на соревнованиях... — И правильно сделал, что съездил... — Алька вздохнул. — Если бы у меня была дополнительная рука, которая меня каждый раз по башке бьет, когда я хуйнёй страдаю, многих проблем бы удалось избежать... «Это точно», — подумал я. И пошевелился. Разговор, конечно, был интересный. И узнал я из него много нового — о себе в первую очередь. Но пить хотелось уже так, что казалось, язык к гортани прилип. Поэтому я повозился в постели и тихонько застонал. Алька среагировал тут же, соскочил со стула, сел рядом со мной на край дивана, коснулся моих взмокших волос. — Как ты? — Пи-и-и-ить, — попросил я таким тоном, словно только что выполз из пустыни Сахара. Тут уже подоспел Славка — быстро налил в кружку воду из стоящего на столе графина, протянул мне. Но Алька кружку из его рук выхватил раньше, чем я к ней потянулся. Сам поднес к моим губам. Я едва удержался, чтоб не рассмеется. Они бы еще соревнование устроили — кто обо мне лучше позаботится! Но сдержался. Тем более пить хотелось реально сильно. — Как себя чувствуешь? — спросил Славка. — Получше... только жарко очень... — Господи, у тебя весь свитер мокрый... Надо было сразу раздеться... — Сразу — было холодно... — пожал я плечами. И стянул с себя свитер вместе с футболкой — она тоже промокла от пота. Алька вздрогнул и тут же накинул мне одеяло на спину и плечи. А Славка деликатно отвернулся. Блин! Можно подумать, кто-то из них меня без одежды не видел! И тот, и другой — сто раз. Чего фигней страдают? И я, не обращая на них внимания, начал расстегивать брюки, спихнув с себя одеяло, чтоб не мешало. Алька вспыхнул. И сел так, чтоб закрыть меня от Славки. А сам уставился таким взглядом, словно собирался съесть. Ну да... Ему всегда нравилось смотреть, как я раздеваюсь. Или раздевать меня. Не будь здесь Славки — он бы сам с меня брюки стянул. Да еще исцеловал бы по ходу все, что под ними было. От этой мысли мне стало еще жарче. И я быстро избавился от брюк — и остался в одних трусах. — Укройся давай! А то снова замерзнешь, — буркнул Алька. Угу, «замерзнешь» — ну прямо вообще причина! Он что, серьезно считает, что Славка перевозбудится, если меня таким увидит? А про то, что мы вместе в басик ходим и в секции переодеваемся, он типа забыл? Смешной... И укрываться я не стал. Наоборот даже, максимально раскрылся, разваливаясь на диванчике так, словно собирался для «СПИД-инфо» позировать. — Жарко очень, — привел я непрошибаемый аргумент, и стрельнул глазами на того и другого, по очереди. Не, я понимал, что, наверное, зря я так выделываюсь... Но Алька уж очень забавный был. Это с одной стороны. А с другой, в свете того, что они тут наговорили, я — ребенок. И могу позволить себе делать глупости. А кому-то надо учиться взрослеть и начинать сдерживать психозы! И надо отдать Альке должное, психоз он сдержал. Хотя от другого не удержался — наклонился ко мне, совсем загораживая от Славки, положил мне руку на лоб с вопросом: «У тебя температура?» — а другой рукой скользнул по животу, по бедру, нежно поглаживая кожу — и все это глядя мне в глаза совершенно жадным взглядом. Блин... Он что, совсем ничего не соображает?! Будто бы не знает, как я на такое реагирую! У меня же реально всё встало! А тут — Славка! А Алька, не отрывая от меня взгляда, продолжал ласкать внутреннюю сторону бедра, приближаясь к паху — и я, прежде чем успел подумать, инстинктивно развел ноги, открывая ласке, подаваясь бедрами вперед, чтоб его рука скользнула по члену. Алька облизнулся, а я дернулся, словно очнулся, быстро набросил на себя одеяло. Вот, в самом деле — что мы творим, а? И так уже палимся по-страшному, ещё только не доставало кончить на глазах у Славки! Впрочем, мыль о том, что это может произойти, опалила меня огнём и подкинула член так, что головка в резинку трусов упёрлась – хорошо, что все это хозяйство уже было уже под одеялом. Мое воображение рисовало картинку, в которой я извиваюсь на диване под Алькиными ласками и стону в голос — а Славка смотрит на это. Смотрит на меня. Только на меня одного. И его глаза расширяются, когда он пытается понять, что такое происходит. Как он облизывает пересохшие губы, когда он видит, каким я могу быть на самом деле. Как он не может глаз отвести от такого меня — задыхающегося собственными стонами, сходящего с ума от удовольствия... Что он почувствует? Возбудится? Или навсегда меня возненавидит? Последняя мысль немного отрезвляет. Вот чего мне точно не надо — чтобы Славка меня ненавидел... — Дань, хочешь чего-нибудь поесть? — спрашивает Славка тем временем как-то очень скованно. — Неа... А сколько сейчас вообще времени? – интересуюсь я быстро — чтобы что-то спросить и выкинуть из головы неуместные картинки, которые никак не желают выкидываться. — Да уже восемь доходит... — Ого! Вот это я поспал! Я хоть лучше выгляжу? Или все еще как панда? Славка подходит к столу и разгибает шею настольной лампы, чтобы света было больше, потом подходит ко мне, садится на диван с другой стороны от Альки. — Вообще, ты все еще очень бледный... Но уже лучше... — Только ты весь в поту. Даже волосы мокрые, — добавляет Алька, пропуская сосульки моих волос между своих пальцев, поглаживая висок, лоб. Типа в очередной раз заявляя на меня свои права. — Похоже, у тебя все-таки температура. Может парацетамол еще выпить? — Вот еще! Поспи в свитере под тремя одеялами — еще не так упреешь! Все со мной в порядке... Хорошо, что «Скорую» не вызвали... Все обошлось, я же говорил. Завтра буду как новенький. — Точно все хорошо? — Ага. Только в туалет надо... И умыться... «И подрочить» добавляю я про себя мысленно. — Давай помогу дойти! — подрывается тут же Алька. Ага, он все правильно понял. — Да, давай, — говорю я, как можно более слабым голосом. — А то голова все еще кру-у-у-ужится... Алька осторожно помогает мне извлечься из-под одела — отодвинув Славку и максимально закрывая меня от него. И чуть ли не на руках тащит в ванную — в Славкиной квартире она с туалетом совмещенная. Заходит туда вместе со мной, закрывает дверь на шпингалет, не глядя открывает кран, чтобы текла вода, с шумом разбиваясь о дно ванны... И тут же прижимает меня стенке и, не говоря ни слова, начинает целовать. Словно мы с ним сто лет не виделись. А его руки скользят по моей влажной коже, гладят спину, забираются под резинку трусов, ласкают ягодицы. Я обхватил руками его шею, запрокинул голову, полностью отдаваясь его напору и своему возбуждению. Никаких мыслей в голове — только чувства, словно все мое тело сверхпроводник — каждое касание его рук, языка, губ запускают цепную реакцию удовольствия. Сколько у нас времени? Минут пять, прежде чем Славка начнет что-то подозревать? Может быть... И мыль о том, что времени в обрез, что в квартире мы не одни, что где-то там Славка, который все может услышать, несмотря на шум воды — словно масла в этот огонь подливает, натягивает каждый нерв, разгоняет все реакции в тысячи раз... — Алька... — прошу я между поцелуями, шепчу, вдыхая слова в его рот... — Алька... Пожалуйста... Дай мне кончить... Я с ума сойду, если не кончу... Быстрее... Пожалуйста... Дай... Аль...ка... А Алька и сам на пределе, я знаю это по тому, как он тяжело дышит, чувствую его член, который упирается в меня... — Повернись... — шепчет он хрипло. «Повернись» — меня словно током прошибает. Сейчас? Вот так, в Славкиной ванной, когда у нас в запасе всего несколько минут? А впрочем — может, так и лучше, что не будет времени на то, чтоб раздумывать и осторожничать. Тем более, мне сейчас всё равно, меня трясет от возбуждения, я готов на всё... Я поворачиваюсь, упираюсь локтями в стенку, подаюсь попой назад — к нему. Алька чуть ли не порыкивает, целует мою шею и плечи, прикусывает кожу... Я слышу звук расстегиваемой молнии, его рука скользит по моему животу, опускает трусы, и так уже болтающиеся где-то на бедрах, еще ниже, касается головки, поглаживает ствол... Я подаюсь еще сильнее назад, прижимаясь, ощущаю его горяченный член кожей своей задницы... — Данька... Господи... Какой же ты... — слова, которые произносит Алька трудно разобрать из-за его сбивающегося дыхания, из-за звона у меня в ушах, но я их чувствую... — Мой... Охренненный... Его член скользит между моих ягодиц, трется о дырочку... Но не внутрь, мимо. Вот облом... Но... Сейчас я не в состоянии ни о чем думать. Кончик упирается в мошонку сзади, и я уже не сдерживаю стон. Мне плевать, что где-то там Славка, и он может услышать... Да, главного сегодня не будет, но так тоже хорошо... Очень хорошо... Лишь бы только Алька не прекращал двигать — и рукой, и членом. — Сожми ножки, хороший мой.... Сожми… — шепчет Алька, и я сжимаюсь, обхватываю бедрами его член, ловя Алькин довольный стон, чувствуя как содрогается его тело. Он долбится мне в мошонку, его ствол продолжает скользить вдоль дырки, даря совершенно новые, офигенские ощущения, а рука ритмично надрачивает мой член... Это настолько похоже на «по-настоящему», что у меня просто сносит крышу. Я закусываю руку, чтоб хоть как-то сдержаться, и все равно не сдерживаюсь. Оргазм проходит по телу горяченной волной — и я выгибаюсь, стону, с трудом выталкивая из себя воздух, судорожно сжимаю бедра еще сильнее — и чувствую, как между ними становится мокро от Алькиной спермы. Алька, обхватив меня руками поперек живота, делает шаг назад, усаживаясь на край ванны — и усаживая меня себе на колени. И еще минуту мы сидим так молча, лишь дыша друг на друга, прижимаясь щекой к щеке. И слушаем, как вода разбивается о дно ванны. Потом я отстраняюсь. Вышагиваю из трусов, которые уже и так на полу валяются, отрываю кусок туалетной бумаги из стоящего на унитазном бачке рулона и протягиваю Альке. — Вытирайся — и выходи. А я — в ванну, буду смывать «следы преступления»... — Я могу помочь, — усмехнулся Алька, проведя рукой по стекающей по моим ногам остаткам своей спермы. — Нет. Если ты будешь помогать — это кончится вторым разом. А потом третьим, а потом нам придется ночевать в ванной. А я уже опять мерзну... Поэтому — вали. И еще... Спроси, может у Славки какая-нибудь бесхозная рубашенция есть? Пока моя футболка сушится... — О! Ты решил одеться? Что, радовать нас стриптизом надоело? — Алька ухмыляется, и снова хочет притянуть меня к себе, но я не даюсь. — Угу... Если ты будешь так моему стриптизу радоваться, то тогда точно придётся ночевать в ванной... Вали! — повторил я, уже достаточно резко. И Алька свалил, а я полез в ванную — смывать пот и сперму, все еще ощущая сладкую истому во всем теле. И почти не чувствуя боли и головокружения. Вот в самом деле: оргазм — лучше лекарство от всего! Проверено мной! *** Рубашка Славки — фланелевая, мягкая и уютная — была мне чуть великовата и закрывала попу. Самое то, чтобы Алька не заходился от ревности, наблюдая мой «стриптиз». Впрочем, вся моя «нижняя часть» была укутана в одеяло, так что по идее, я мог посоревноваться в титуле «сама невинность» хоть с ангелом, хоть с младенцем. Я полусидел-полулежал на диване, навалившись на Алькины колени — он пристроился рядом со мной, и сдвинуть его с дивана точно бы ни у кого не получилось. И я уже плюнул на то, как сильно мы палимся. Хотя, надо отдать Альке должное — сейчас он вел себя вполне пристойно, единственное, что он себе позволял — периодически перебирать мои волосы. Но после того, что Славке уже довелось увидеть, это было сущим пустяком. Сам Славка тоже уселся на диван — с другой стороны, у стола, так что я почти упирался ногами в его бедро. Принес мне хавку и чай — и так и остался рядом, не смотря на грозные Алькины взгляды. Но так даже было удобнее — и бутербродики друг другу передавать (из большой тарелки, которая покоилась у меня на животе), и чай подливать (чайник и графин с водой стояли на столе рядом со Славкой). Мы ели и болтали о ерунде — про последние серии Капитана Пауэра и Хи-мена. Про фильмы «Рокки» и про то, что Ринат, у которого был свой собственный видик, в каникулы звал всех смотреть четвертую часть. А Алька обещал, что если Ринат предоставит видик, то он через своих «деловых партнеров» сможет достать кассеты с моими любимыми «Звездными Войнами», «Терминатором» и «Робокопом», а так же с фильмом «Крестный отец», про который я много слышал, но пока не видел… Еще травили школьные байки: я о — самодурной Тамарушке, Алька — о своей свирепой Алевтине, Славка — о биологичке по кличке «Сухая», которая в нашем классе уроков не вела, но была своеобразной школьной легендой — почти как я, и анекдотов про нее в нашей школе насочиняли больше, чем про Штирлица и Чебурашку вместе взятых. Но я её в основном из внешкольной деятельности знал, а Славка все перлы с уроков помнил. И у меня чуть тарелка с живота не свалилась, когда я хохотал над тем как Сухая на уроке выдает что-то типа: «Вы сюда пришли гранит науки грызть, вот и грызите! А не фикус обгладывайте!» или «Выплюньте ваши жвачки! Я тут сижу с вами как в телятнике!» или «Работу кто подписывать будет? Или я по запаху должна определять?» Вообще это было здорово, вот так лопать бутеры, сидя на диване, чувствовать нежные прикосновения любимого и заботу друга... Может, это было не хорошо так думать, неправильно, но я точно знал — я не хочу домой! Ни завтра, никогда. Я сейчас дома! Вот почему так? Почему я не могу пригласить к себе тех, с кем мне хорошо? Почему должен скрывать отношения с Алькой? Почему то, что мы с ним делаем, по мнению других, это «ужас-ужас»? Почему люди не могут жить, как они хотят? Если это так хорошо и ни кому не мешает? Почему в этом мире всегда кто-то решает за других? А детей вообще никто ни о чём не спрашивает, словно мы – собственность своих родителей и должны жить только по их указке! — Данька... — Алька коснулся рукой моей щеки. — Что с тобой? — А что со мной? — Ты как будто бы провалился в себя, — ответил вместо него Славка. — Только что был здесь — и выпал в другую галактику. — Ну... Я подумал... Хорошо было бы жить на необитаемом острове. Или вообще на Марсе где-нибудь. Чтобы делать, что хочется, и на всех плевать. — А разве ты и так не плюешь на всех и делаешь, что хочется? — спросил Славка с какой-то странной улыбкой. — Нет. Я стараюсь, но не получается. А хочу — чтобы совсем-совсем, что хочешь можно было делать. И чтоб никто не говорил: «Ты должен то, ты должен сё». Чтоб никто не лез в жизнь и не говорил: вот так правильно, а так не правильно. Потому что никто не знает, как правильно! Люди просто выдумали какую-то фигню, сами в нее поверили — и принялись другим вдалбливать! Вот мы в школу, например, ходим... Зачем? Чтоб знания получать. Зачем? Чтоб на хорошую работу устроиться. Зачем? Что деньги были и уважение в обществе. Зачем? Ну что бы... Ну чтобы было! А зачем? Зачем это все по большому счету? Может, я умру завтра — и какая разница будет, как я учился? Или вот Тамарушка умрет... Какая разница, что она вся такая заслуженная была... Детей она ненавидит, дети — её, только одно и слышно: «Как меня все достало»... И вот с этим умирать? Если в жизни нет того, что интересно — то какая разница? Или вот семья.... Обязательно, чтобы было. Пофигу, что друг друга не любят, и друг другу не интересны — но так принято. Живут чужие люди на одной жилплощади и притворяются, что у них все нормально — потому что как у всех. И работа хорошая, и семья типа. А на самом деле они как куклы заводные — просто делают каждый день одно и тоже, потому что так удобно. И плевать, что им не по кайфу — все равно ничего не меняют. Разве что бухать начинают... Они уже мертвые все! Но всем плевать! Потому что правила такие. Быть мертвым — нормально. А если человек живой — загнобить его нафиг! Чтоб не выделывался. Я так не хочу. Не хочу жить по этим правилам! Хочу – по своим! Хоть на Марсе — но по своим! Хочу быть живым, даже если ради этого придется умереть. — Нет, — оборвал меня резко Алька, крепко обхватив за плечи. — Можно быть живым, не умирая. Просто послать всех к черту! На хуй правила! Славка помолчал, потом сказал тихо: — Легко сказать — «на хуй правила»... Даня ведь прав: быть мертвым — нормально. Делай, как говорят — и будет тебе счастье. А начнешь высовываться — потащат обратно. Заставят прогнуться... Чтобы этому противостоять — нужна сила... — Ага, нужна, — согласился Алька. — Я это как раз недавно понял, когда меня из дома выставили. Прогнуться было пиздец как проще — пойти в их сраное ПТУ, жить, как они говорят. Но я тогда понял: если бы у меня было больше денег — вообще бы проблем не было. Купил бы себе квартиру — и жил бы сам припеваючи! И срал бы на них. Может, раньше оно так не работало — но сейчас точно работает. Если у тебя есть деньги, ты можешь делать что хочешь. Но только не та мелочь, ради которой предки на работах ухойдакиваются. Когда по правилам играешь — вначале поучился, потом трудоустроился, потом поплелся по карьерной лестнице... Это всё дерьмо! Чтобы быть свободным — нужны настоящие деньги. Много. И они у меня будут. Столько, чтобы все правила можно было переписать к чёртовой матери! Чтобы... можно было оставаться живым, не умирая... Чтобы никто и пальцем тронуть не смел... Даже если ты «не такой»... Славка сжал пальцами подбородок, как всегда делал, когда задумывался. — Возможно... Возможно, когда денег много, то проще противостоять системе... Но... Они же не возьмутся из воздуха... И... Вот ты не хочешь «по правилам» зарабатывать... И я, если честно — не хочу. Но... знаешь, «в играх без правил», где больше деньги крутятся, есть свои правила. И своя система... И не факт, что под неё не придется прогнуться. И что она тебя не подомнет — тоже не факт. Славкины слова ёкнули в моем сердце — и я запрокинул голову назад, чтоб встретиться взглядом с Алькой, крепко сжал его руку. Славка не знал — может быть, и догадывался, но без подробностей, высказываясь «теоретически», — но я-то бы в курсе, как именно Алька планирует зарабатывать свои «много денег». И да, в этой системе действительно были «свои правила». И назывались они «Уголовный кодекс». И что эта система может «подмять» так, что мало не покажется — это точно не теория. И не шутки. Да, я был согласен с тем, что деньги могут дать силу, но какой будет цена? Сейчас Алька пока «играет по маленькой». Но если он всерьез нацелен на большее — что будет с ним? Что будет с нами? И потом — делать деньги только для того, чтобы делать деньги — это тоже какой-то тупиковый путь... — Есть другой способ выйти за рамки, — сказал я, не выпуская Алькиной руки, глядя его пальцы. — Битлы перевернули мир песнями. А Лукас перевернул кино «Звездными войнами». А Цой и Нау переворачивают нашу страну сейчас, когда поют «Мы ждем перемен» и «Скованные одной цепью»... Может быть, оставаться живым — это делать то, во что веришь, и создавать новое? Славка посмотрел на меня странным взглядом, а Алька обхватил меня за плечи ещё крепче. — Делать, что веришь, создавать новое — и не дать себя уничтожить, — повторил Славка мои слова, дополнив их своими. — Дань... Джона Леннона убили. И Цой погиб тоже... — Цой жив. И Леннон жив. Гораздо живее, чем мои предки. Или Тамарушка... И половина нашего мухосранска. Это во-первых. А во-вторых.... Я собираюсь переписать все правила. Даже те, по которым те, кто выделяется — умирают. Я не только всех на хуй пошлю, я при этом буду жить долго и счастливо. Как-то так... Алька и Славка переглянулись. — Звучит хорошо, про «жить долго и счастливо», — сказал Славка. – Даже очень. Но… Дань, ты извини меня, конечно, но при твоём поведении ты сам себя скорее прикончишь, чем тебя система подомнет. Ты же нарываешься постоянно. Вот сегодня тоже – как могло в голову придти: вскочить на лесенку, которую вообще никто не держал? Или с сотрясением мозга на ринг выйти? Поэтому… Может, ты и сможешь мир изменить, но для начала… Все-таки начни головой думать, хоть изредка, ладно? А Алька ничего не сказал, просто прижал меня к себе так, словно хотел спрятать в своих руках от всего мира, зарылся лицом в мои волосы. Я вздохнул: — Я постараюсь. Честно. А потом улыбнулся и потерся отбитой макушкой об Алькину щеку. *** Спать мы легли рано — около одиннадцати. Я думал, что продрыхнув весь день, всю ночь буду сидеть как сыч, но ничего подобного. Голова все еще шла кругом при резких движениях, от слабости мутило. После еды и вовсе начало морить в сон. Славка, как и обещал, постелил Альке на полу, рядом с моим диваном. Походный спальник вместо матраса и теплые одеяла до кучи. — Не знаю, будет ли так удобно, — сказал Славка, немного виновато. Алька только усмехнулся. — Дома я одно время на табуретках спал. Ставил их вдоль стенки и в одеяло закутывался, пока раздвижное кресло не купили. Но на нём пиздец как неудобно, уж лучше на табуретках. А у бабок я на старом сундуке спал... Так что это — просто королевское ложе, поверь. От этих слов у меня внутри словно ледяной ком сжался, хотя Алька говорил весело. Но... Я был у него в малосемейке пару раз. Видел эту комнатку — поменьше моей. Стол, диван, на котором спали родители, стулья и шкаф для одежды — и больше там было не развернуться. А тамошний «санузел» — один на весь блок из восьми комнат — у меня вообще вызвал шок. Как вот так можно жить?! Я не понимал! И я всегда был так счастлив, когда Алька приходил ко мне — где я его мог покормить на нормальной кухне, отправить мыться в нормальную ванную, уложить спать на нормальную кровать... Я бы так хотел сделать что-то для того, чтобы ему было комфортно, и я злился на себя, что я так мало могу. Может быть, Алька гораздо больше прав, чем мне кажется, когда говорит про «много денег»? Сейчас Алька устроил себе «гнездышко» на полу. Оно получилось уютным — и я жалел, что сам сплю на диване... Но, учитывая, сколько мы с Алькой уже палились, лечь спать вместе было бы совсем чересчур. Некоторое время после того, как выключили свет, мы еще традиционно порассказывали «страшилки» — как без этого. Вспомнили истории про дохлых девочек, про Фрэдди Крюгера, про красное пятно на обоях... Я даже немного увлекся, выдавая историю про чувака из зеркала. Про то, как смотрится девчонка в зеркало в потемках и видит там тень за своей спиной. Оборачивается — а там никого. А в зеркале — тень. Она кипешит, подругам, родителям, рассказывает — ей никто не верит. А она в каждом зеркале тень видит... И каждый раз все ближе... А потом... А потом я сам своей истории испугался — так вдохновенно я её рассказывал. Так что пришлось подвинуться на край дивана, свесить руку вниз и в темноте нащупать Алькину руку. И только после этого — дорассказать про то, что девчонка исчезла, и никто её не видел... До тех пор, пока одна из её подруг, которая сильнее всех над ней смеялась, однажды смотрясь в зеркало, вдруг побледнела и начала орать «Оля, там Оля! Она пришла за мной!» — а потом упала на пол мертвая... Историю я закончил, но Алькину руку все равно не выпустил. Может потому, что в углу славкиной комнаты стоял шкаф с зеркальной створкой и там периодически отражались какие-то тени... А может потому, что засыпать, чувствуя, как он поглаживает мои пальцы, нежно касается тонкой кожицы между ними, рисует что-то на ладошке — это самое крутой засыпание из всех возможных. А вот снилась мне какая-то фигня. Вначале я бегал по городу и искал Альку, и нигде не мог его найти, потом нашел — лежащего в сугробе, с порезанными руками... Я хватаю его тащу к себе домой, но мы никак не можем добраться, вязнем в сугробах, потом добираемся до какой-то многоэтажки, пытаемся спрятаться там от холода и ветра, но окна в подъезде все повыбиты, дует отовсюду, я хочу согреть его — и не могу... Сжимаю его в объятьях, целую, чтоб дать ему хоть немного тепла... И тут появляется моя мать... И начинает орать, грозить тюрьмой... Приходит инквизиция в чёрных плащах и масках, растаскивают нас с Алькой, волокут его куда-то. А я хочу кричать, что это я во всем виноват, только я! А он вообще ни при чём, он ничего не сделал, но у меня язык не слушается, изо рта вырывается только сип. Я ничего не могу сказать. Я бросаюсь к Альке, но один из инквизиторов поворачивается — и я вижу, что это Алькин отец. Он отталкивает меня и швыряет — я падаю на пол чердака, рядом с мертвым Гордейкой... Я прикасаюсь к нему — и понимаю, что это не котенок, это и есть Алька... И я хочу кричать, и не могу... — Данька... — тихий шепот, теплое дыхание рядом с моим ухом. — Данька, маленький мой... Все хорошо, я здесь... Нежные руки обнимают меня за плечи... И я, ещё не просыпаясь, потянулся навстречу ласке, ткнулся губами во что-то теплое, родное... — Данька... Алька рядом со мной, он не умер, его никуда не забрали, он не замерз в сугробе, он здесь... Я и прижимаюсь к его груди — и только при прикосновении моей щеки к его коже понимаю, что у меня все лицо мокрое от слез. Я лежу, боясь пошевелиться, прильнув к нему всем телом, а он гладит мою спину, беззвучно и легко целует плечи, шею, лицо, собирает губами слезы. — Не оставляй меня... — всё, что я могу сказать сейчас. — Ни за что, – шепчет он, продолжая целовать, прижимает меня к себе, его прикосновения такие нежные, что я забываю обо всем. К черту сны! Ничего плохого не случится. Я люблю его, а он любит меня, пусть мы не говорим об этом – но это же и так очевидно! И я привычно обнимаю его в ответ – и отвечаю поцелуями на его поцелуи. Касаюсь губами всего, до чего могу дотянуться, словно хочу его всего-всего на вкус попробовать, вобрать в себя без остатка. Чувствовать, что он мой, совсем-совсем мой… Рука Альки скользит по моему животу, пальцы чуть касаются головки, и я подаюсь вперед, едва не постанываю от удовольствия… И тут я окончательно просыпаюсь. Блин! Вот чего мы творим?! В чужой квартире! Когда в полутора метрах от нас Славка спит, а его родители может уже вернулись, и сейчас за стенкой спать устраиваются! Я перехватываю Алькино запястье. — Ты что делаешь? – шепчу я. — Данька… Ты же хочешь… — почти неслышно отвечает он. Я закусываю губу. Конечно, я хочу! Я так хочу, что крышу срывает… Но блин… Славка… Он же услышит! И от этой мысли крышу срывает ещё сильнее. — Мы же тихонечко… — шепот Альки щекочет мое ухо. Мое сердце колотится так, что его, наверное, могут услышать Славкины родители. Даже если они ещё на свадьбе. — Данька… — снова повторяет он, и прикусывает кожу на моем плече, проводит ладонью по головке… — Ладно…. Только ни звука… — соглашаюсь я. А сам думаю – крепко ли Славка спит? Наверное, крепко. А чего хорошему человеку не спать спокойным сном праведника? А может… А может, он не спит вовсе? Я стараюсь прислушаться, чтобы понять по дыханию: спит или не спит? Но слышу только горячее дыхание Альки и свое собственное — хриплое и тяжелое. Мы больше не целуемся – чтобы не было «лишних звуков». Я вообще на всякий случай закусил край одеяла. Но даже так быть тихим трудно… Руки Альки оглаживают мои бедра, разводя в сторону ноги. Я поддаюсь, открываюсь перед ним… И опять ловлю себя на мысли – а как бы это выглядело со стороны? Если бы сейчас не было темно? Если бы это мог кто-то видеть? Славка… Если бы он не спал? Если бы смотрел на нас? Если бы смотрел, как Алька играет моим членом, то поглаживая головку, то обхватывая ствол — и начинает надрачивать, а потом отпускает, заставляя меня подаваться вперед, тянуться пахом к руке, словно умоляя: ну давай же, давай, хватит играть, давай же, я так хочу, не могу терпеть! Как я сам обхватываю член Альки – слишком резко, слишком грубо – может быть, ему даже больно – но мне сейчас плевать… Я хочу быть резким, грубым, развратным, одержимым… Как я выгляжу, когда я такой? Если бы всё это действительно кто-то мог видеть? Если бы… Только благодаря сжатому в зубах одеялу мне удается «оставаться тихим»… Впрочем, я не был уверен, что это «не слышно». Да, я не стону в голос, не молю вслух: «Ну давай… Быстрее… Пожалуйста… Блять… Ещё… Давай же…». Но то, как я дышу сквозь сжатые зубы, как поскуливаю от зашкаливающего желания, как извиваюсь в кровати, вдалбливаясь Альке в руку, и активно двигая своей, сжатой на его члене, и как Алька чуть ли не рычит от этого — вообще под определения «только ни звука» не подходит! Слышит ли Славка? А если слышит – понимает ли, что мы творим? Разум утверждает, что Славка, скорее всего, спит и видит десятый сон. Но возбуждение мечтает: да, он все слышит! Да, он все понимает! И почему-то эта мысль сводит с ума, заставляя терять остатки контроля… И я уже не могу сдержаться – стон извергается из меня вместе со спермой, тихий, сдерживаемый – но от этого еще более крышесносный… Как он звучит «со стороны»? Рядом шумно и судорожно выдыхает Алька, содрогаясь в моих руках, замирает на мгновение – и обессилено опускается на меня, накрывая своим телом. И этот его выдох кажется мне слаще многих стонов… А каким бы он показался Славке, если бы он слышал? Мы лежим, прижавшись друг к другу, замерев. Вот теперь действительно «тихо» и «только ни звука». Тишина обволакивает – и я не хочу думать ни о чем. Ни о том, что будет завтра, если Славка слышал. Ни о том, испытаю ли я разочарование, если узнаю, что он просто спал. Сейчас мне слишком хорошо, чтобы думать о чём-то. В коридоре хлопнула входная дверь — и послышались голоса Славкиных родителей, вернувшихся со свадьбы. Вначале громкий бас его отца резанул по ушам, но его тут же прервал голос матери: «Тише, тише, ребенка разбудишь». Я едва не рассмеялся. Да, похоже, эта фраза – девиз сегодняшней ночи! С этой мыслью я уснул в объятиях Альки.