Признайся мне первым

Тема сочинения звучала «Какую профессию я выберу в будущем». Забавно. В третьем классе все было проще: «Кем я стану, когда вырасту». И писать было проще: все хотели быть космонавтами, сыщиками или — на крайний случай – воспитателями в детском садике (похоже, именно в третьем классе мы до конца осознали, что школа – это такая бадяга, которая всерьез и надолго, поэтому обратно в садик захотелось особо сильно). Теперь тема звучала гораздо серьезнее – и что по ней писать, я представления не имел. Я вздохнул, сунул в рот кончик ручки и задумался. Что мне написать? Журналист, редактор газеты? Скучно. И мелко. Да, мне нравилось писать статьи, но заниматься этим всю жизнь – боже упаси, этак я с тоски помру. Поступить на юридический – не потому, что это сейчас модно, а чтобы стать супер-пупер сыщиком, как Шерлок Холмс, комиссар Каттани или следователь Знаменский – такие идеи приходили мне в голову еще в прошлом году, но в этом году я повзрослел. И понимал, что юрист – это не тот чувак, который расследует загадочные убийства или изящно, как Перри Мейсон расщелкивает сложные дела в суде, а тот чувак, который сидит с горой бумаг в кабинете и страдает фигней. Тогда что еще остается из профессий, которые мне подходят? Разве что режиссер порно… От этой мысли я хмыкнул, вспоминая позавчерашнюю ночь. Все, что мы с Алькой творили, понимая, что Славка может услышать… Точнее, что творил я и мое больное воображение. То, как меня заводила мысль: «Славка рядом». Блин, чувство такое, словно я был сразу с двумя… И это… И это было… интересно? Н-да, ну и кто я после этого? В самом деле – шлюха, как и Алька, и Ритка считают? И ладно еще, что Славка, похоже, только в моих мыслях во всем этом «непотребстве» участие принимал, а не на самом деле… …Утром я проснулся поздно, после полудня, когда и Алька, и Славка не только встали, но и позавтракали. И, как это не странно, реально занимались математикой – во всяком случае Славка втирал что-то про синусы и косинусы, а Алька внимательно слушал, записывал, и даже кивал головой – типа понимал. А может, и в самом деле понимал. И выглядели они вполне обычно. Я внимательно всмотрелся в Славкино лицо – нет ли там чего подозрительного? Но подозрительно там не было, если считать следов простуды в виде общей припухлости. В это время Славка заметил, что я проснулся и вполне буднично сообщил, что моя маман уже начала обрывать телефон, и что на завтрак у нас гречка с тушенкой. Говорил он со мной как ни в чем не бывало, смотрел тоже как обычно… И я выдохнул – вроде как с облегчением. Мы – круты, мы не спалились! Действительно смогли провернуть все «тихо», а утром Алька сумел свинтить с моего дивана раньше, чем Славка проснулся. Так что – все хорошо, и никто ничего по-прежнему не подозревает! Отлично! Но только почему-то от этой мысли я испытывал странное разочарование. За которое я сам себя ругал. Но с которым ничего поделать не мог. Наверное, с такими моими наклонностями мне действительно одна дорога – в порно. И именно там мои тараканы смогут развернуться на полную катушку... И я уже поднес ручку к бумаге, чтобы написать что-то вроде: «Секс – это очень важная сторона в жизни людей, но из-за сложившихся предрассудков она многие века была табуирована и закрыта. И лишь сейчас, в конце двадцатого века, табу начинают разрушаться, и появились профессии, помогающие людям максимально реализовать свои самые странные сексуальные желания. Одна из таких профессий…» — Дань, ты уже решил, про что писать будешь? – повернулся ко мне Андрюха Бойко, сидящий впереди меня. Я неопределенно повел плечами. Раскрывать особенности своего сочинения сейчас я не собирался… Не-не, я подожду, пока Тамарушка, задыхаясь от гнева и брызжа слюной во все стороны, мой шедевр сама перед классом прочитает – с едким толкованием каждой фразы. Как это она обычно делает, к радости всего класса: приятно же получить цирковое представление вместо урока! А впрочем – прочитает ли? Или постесняется? А что! Если я напишу все, что думаю по этому поводу, она точно это прочитать не сможет! Даже про себя — не сможет. И даже жаловаться завучу и директору не побежит – как она им покажет «такое»? И что она тогда сделает? Сожжет мою тетрадку, предварительно проведя над ней обряд экзорцизма, изгоняя демонов похоти? Эх, жаль нельзя будет увидеть, с каким выражением лица она будет смотреть на мое сочинение! — Ну так что – решил? – продолжил вопрошать Андрюха. — А ты? – ответил я вопросом на вопрос. — Фиг знает… Я на фабрику работать пойду… Только я не знаю, как там профессии называются…. – Андрюха смотрит на меня, словно ожидая, что я ему сейчас подскажу название профессий. — Ну, напиши такую, как у твоего отца… — Говорю же – не знаю… Он на буммашине работает… Но это же не профессия! — «Рабочий», вот как это называется. — Просто рабочий – и все? – Андрюха нахмурился. – Как-то беспонтово… — Ну напиши тогда «отоларинголог»… — А это еще чё? — Ухо-горло-нос… — Врач?! Ну вот еще, в чужих болячках ковыряться! — Зато какое слово роскошное! — Да ну тебя! Кстати, у тебя как с болячками? Нормально все? Ну, с головой? Я опять пожал плечами. Сказать «нормально или нет» мне было трудно. Вчера я пропустил и собрание редколлегии, и тренировку. Я собирался, но и Славка, и Алька стали мне наперебой объяснять, какой я дебил – и я сдался. И на самом деле, это было к лучшему. Потому как чувствовал я себя все равно не настолько хорошо, чтобы успешно притворяться перед толпой людей. Голова по-прежнему кружилась от резких движений, а когда я попытался поиграть в «Электронику», то буквально через пять минут игры почувствовал резь в глазах, и «изображение поплыло». Сегодня было лучше. Но все-таки я решил «не нарываться» — по коридорам не бегал, громко не орал… Разве что вот сочинение решил написать такое, чтоб Тамарушка вскипела, но это уже мелочи. А Андрюха все не отставал: — Ну так что мне написать-то? Про профессию? — Я-то откуда знаю! А вот реально – ты кем хочешь быть? Ведь что-то тебе в жизни нравится?! — Ну… Мне собаки нравятся… Обучать их, дрессировать… У меня Хан недавно на выставке первое место занял за выучку! А у Хасты – уже три медали. И у нее щенки скоро будут! Жаль, всех разберут… И испортят… Вот, из прошлого помета недавно встретил одного – толстый, сахар жрет, «сидеть» да «дай лапу» через раз еще выполняет – и все! А какая собака могла бы быть… Бесит, когда люди заводят себе игрушку живую… А собака – она не игрушка, она — как человек! Глаза Андрюхи загорелись, лицо разрумянилось… И я понял, что я только сейчас узнал его по-настоящему, хотя мы уже семь лет в одном классе учимся и два года сидим на одном ряду, друг за другом. Вот надо же, как бывает… — Так, блин, вот и пиши тогда про это! Есть же профессия – с собаками работать, «кинолог» называется! — Ну, есть наверное… Только… Ну, так же оно не бывает… — Что – «не бывает»? – не понял я. — Ну чтобы таким всерьез заниматься… Это же так, баловство одно… А по-настоящему – работать надо. На фабрике, или еще где… Как все работают… Я почувствовал, как у меня внутри все скручивается от ярости – мгновенной и бешеной. Я едва удержался, чтоб не вскочить на ноги и не начать орать на него на весь класс. Просто прошипел зло: — Что значить «как все»?! Если ты это любишь, это умеешь, этим живешь – то не хер ли тебе на «всех!» Какое, на хуй, «баловство»? Это на фабрику идти – баловство! И подлость! Ты что, не понимаешь?! Ты всех собак этим предашь – тех, которых мог воспитать! И себя тоже! Да ты… — Черных! Бойко! Что за разговоры?! Заняться нечем? – голос Тамарушки оборвал мое гневное шипение. Я замолчал. Андрюха смотрел на меня ошарашено. Моя соседка, Оля Баева, как всегда фыркнула и натянула на лицо выражение: «Я этого дебила не знаю, он не со мной». Я медленно выдохнул – на счет десять, как учил меня Борисыч. Чтобы успокоиться. Посмотрел на раскрытую перед собой тетрадь, на пару обломков того, что раньше было ручкой… Снова выдохнул. — Баева, запаска есть? – привычно обратился я к соседке. Та поджала губы, вытащила из своего аккуратненького пенала ручку и протянула мне с таким видом, словно пыталась покормить змею. Не, на самом деле, Баева – неплохая соседка. В прошлом году была. А с этого года у нее то ли переходный возраст начался, то ли она с жиру бесится, но как-то с ней стало непросто. Но запасных ручек, карандашей, линеек и резинок у неё всегда полно. И учебники она все носит – и даже без напоминания кладет их на середину парты, если у меня нужного не хватает. Я взял баевскую ручку и снова уставился на чистый тетрадный лист. Желание писать про порно у меня пропало. Может быть потому, что это — так же мелко, как быть юристом или журналистом. А может быть потому, что моя жизнь – все-таки не только одни «сиськи-письки». И выбирая только их, я тоже – предаю. Другие части себя. Я завидовал немного Андрюхе, который нашел то, что важно, хотя и не хотел этого понимать. А что важно для меня? Мои порнушные фантазии? Истории типа «Звездных войн» или «Основания», которые завораживают гигантским миром? Песни Цоя, рассказы и повести из журнала «Новый мир», которые заставляют думать о том, куда катится наша страна и что нужно сделать, чтобы всё изменить? Бокс, соревнования, офигенское чувство, когда дерешься с сильным противником, стараясь превзойти и его, и себя? Разговоры с папой про кварки и чёрные дыры, тайны вселенной, которые ждут, чтобы их кто-то разгадал? И ещё – многое-многое другое… Что – моё настоящее? Или настоящее – это всё? Всё, что есть? И я не хочу выбирать! И я написал на тетрадном листке после темы: «В будущем я стану богом». *** Алька ждал меня после уроков у школьных ворот. — Как ты? – спросил он первым делом. — Ты почему не в школе? – буркнул я вместо ответа. Вопрос «Как ты?» меня успел достать за сегодня. Моим здоровьем поинтересовался не только Андрюха или Катька Брагина. Не, и Журавлёва приперлась спрашивать, и Баклаева… И вся моя редколлегия каким-то чудом обо всем узнала. А Славка чуть ли не каждую перемену отсвечивал поблизости, проверяя – не свалился ли я в обморок от резкого головокружения? — Сейчас пойду как раз… У меня с двух сорока уроки… С двух сорока – это значит через пятьдесят минут. Не так много времени…. — Пошли, провожу тебя до школы. — А тебе… ну… не тяжело будет? Я фыркнул. — Нет, знаешь, развалюсь на запчасти! Блин, я чуть с сотрясением городские не выиграл! А тут… Фразу я не закончил, поскольку увидел, как дернулось бровь Альки. Ну да, не стоило мне об этом вспоминать, наверное. Поэтому я быстренько сказал примирительно: — Пойдем… Подальше отсюда… Пока время есть. Алька быстро кивнул. Мы миновали площадку, свернули во дворы, чтобы кратчайшей дорогой вырулить к девятиэтажкам. — Слушай, — сказал Алька, — я хочу одну вещь спросить… — Если про мое здоровье – то лучше не надо. — Нет, не про это… Славка… Как ты к нему относишься? — Да я уже сто раз говорил… — Я помню, что ты говорил! И я не спрашиваю «было ли у вас что-то». Просто хочу понять – он для тебя кто? Кто для меня Славка? Наверное… Наверное все-таки слово «друг» лучше всего отражало мое теперешнее отношение. Но этого слова я сказать не мог. Назвать другого человека «другом» при Альке – это настоящее предательство. Хуже, чем если бы я признался, что со Славкой переспал. Потому что друг у меня всегда был один-единственный. Приятелей – вагон. И во дворе, и в школе, и в секции… Хороших людей, с которыми было весело и интересно. Но это приятели. Без каждого их них я бы смог прожить. А Алька – особенный. И каким словом можно было подчеркнуть этот высокий статус? «Друг». Ну да, так… Если уж других слов использовать нельзя. И я точно знал, если бы Алька сказал, что у него есть еще друг, кроме меня, я бы… Я бы психанул гораздо сильнее, чем от его поцелуев с девочками! И теперь, начав мысленно называть Славку «другом», получается, я Альке действительно изменил? Но ведь эти отношения даже сравнивать нельзя, они совершенно разные! И я сказал: — Он – мой товарищ. Как-то так… — Как-то так? – переспросил Алька. Он шел рядом, загребая снег ногами, смотрел в сторону. — Угу… Как-то так… Послушай! Он – не ты. И никогда тобой не будет! Алька остановился, продолжая рассматривать ворон, облепивших сырые тополя на площадке между домами. — Но… — сказал он тихо. – Дальше ведь должно быть «но», верно? — Нет, — отрезал я и взял его за руку, заставляя повернуться и посмотреть на меня. На самом деле мне хотелось сделать шаг – и обнять его, прижаться к его плечу, услышать стук его сердца всем своим телом. Но мы в чужом дворе при свете дня, мимо проходят люди, дворник отгребает снег от подъездов, да и из окон нас отлично видно. Поэтому все, что я мог – сжать его пальцы. И сказать, глядя в глаза: — Никакого «но». Славка – это Славка. А ты – это ты. И реально – хватит об этом уже. «Ты – для меня единственный, — хотелось добавить мне. – Без тебя я пустой… Если я думаю о том, что стал не важен для тебя, то мне жить не хочется… Когда ты смотришь на меня, когда обнимаешь меня – меня от счастья разрывает... Ради тебя я на все готов. Я знаю тебя как себя самого. Хочу быть с тобой… Каждую минуту… Хочу чувствовать твое дыхание рядом…. Хочу касаться тебя… Я люблю тебя… Я так тебя люблю…» Я не мог сказать всего этого, я просто смотрел на него – и видел в глазах ответ. Все те слова, которые не мог сказать он. А потом он дернул меня за руку – и потащил к ближайшему подъезду. Мы прижались друг к другу, едва захлопнулась подъездная дверь. Даже не целовались, просто стояли обнявшись. Потом Алька коснулся моей щеки, заставляя поднять голову от его плеча, посмотреть в лицо. Продолжал гладить – щеку, нос, губы, нежно провел пальцами по бровям… Словно был слепым и изучал меня на ощупь… А я словно растворился в этой ласке, дышал тяжело, чуть облизывая губы… — Данька… — сказал он и замолчал, словно проглатывая продолжение фразы. Что он хотел сказать? «Какой ты красивый…» И от этой мысли сердце сладко ёкнуло, но тут же сжалось болью: как бы нет так! Он бы никогда не сказал такого. Я вспомнил, как Алька говорил о моей внешности тогда, после примирения: «Ни на кого не похож, на тебя интереснее смотреть, чем на любое кино» — и как я млел от этих слов. Хотя он даже тогда не сказал «красивый»… Ерунда, какая! Но… — Что с тобой? – спросил Алька, прижав ладонь к моей щеке. — Ничего… Просто… Не хочу расставаться… Это тоже было правдой. — Давай, я прогуляю… — привычно сказал Алька, но я мотнул головой. — Нет. Ты больше не прогуляешь! До зимних каникул – ни одного пропуска, обещай! — До каникул еще две недели… Ты думаешь… Мы сможем выдержать? — Давай вечерами встречаться? Я часиков в восемь из дома буду сваливать… Скажу, что решил… Во! Решил бегать вечерами перед сном, чтобы спалось лучше! Что пока мне на тренировки нельзя, то буду так форму поддерживать! И буду ждать тебя – на чердачной площадке в подъезде твоих бабок… Тебе лучше в мой подъезд не ходить. Тетя Зоя уже матери нажаловалась, что ты постоянно тут крутишься… А в твоём подъезде еще и Каллимулины живут. Если что, я могу сказать, что я к ним… Вообще, нам бы надо осторожнее быть… Алька усмехнулся: — Ага, осторожнее быть…. У Славки мы были прямо осторожнее некуда… До одури осторожные! — А чё… Он же все равно ничего не понял… — Ты уверен? — глаза Альки лукаво блеснули. — Если бы он знал, он бы с нами так нормально с утра не разговаривал. Алька странно хмыкнул, но ничего не ответил, снова погладил мою щеку, коснулся губ, и я не выдержал, потянулся за его пальцами, целуя их… Алька вздрогнул, а потом резко притянул меня к себе, касаясь моих губ уже языком… Дверь в подъезд хлопнула так резко и так не вовремя, что мы не сразу успели друг от друга отпрянуть. Черт! Какую там очередную бабку принесло?! Сейчас опять начнется: «Ходют тут всякие…» Но вместо этого раздался резкий мужской голос: — Что здесь происходит?! Я вздрогнул, резко поднимая голову, из-за Алькиного плеча увидел говорившего. И мое сердце ухнуло в пятки. Вошедшим в подъезд человеком был Александр Полонский, народный депутат, редактор местной газеты, руководитель городского клуба юных журналистов и университетский кореш моей матери. Пиздец. — Данил? – он тоже меня узнал, резко отпихнул в сторону Альку. – Ты в порядке? Что он тебе сделал?! «Соберись, тряпка!» — скомандовал я себе, подстегивая каждый нерв – и, хлопнув ресницами, уставился на него ничего не понимающим взглядом: — Что – сделал? Мы просто тут у батареи хотели погреться… А что, нельзя? – я изобразил вызов. – Что, уже закон приняли, что детям в чужой подъезд зайти запрещено? Ага, вы еще замки повесьте на каждую дверь, пусть школьники замерзают на улицах! Зачем нашему городу здоровое поколение, пусть все с ангиной валяются! Полонский слегка опешил, даже назад отступил, скользнул глазами по мне, внимательно посмотрел на Альку, который постарался опустить голову как можно ниже, чтобы лица было не видно, потом выдавил улыбку и сказал своим привычным язвительным тоном: — Это тема вашей будущей статьи, коллега? Если да, то не забудьте пройтись и по тем, кто в чужих подъездах гадит и килограммы «бычков» оставляет. — Мы – не гадим! И не курим! Просто грелись… А по тем, кто курит, вы и сами хорошо прошлись в прошлом номере. Знаете, я после той вашей статьи так много думал… Ну, на тему, почему сейчас у молодежи так модно стало курение… И у меня одна мысль появилась… Что для нашего поколения это не просто желание казаться взрослее, как всегда было. Что для нас это – дополнительная форма протеста. И еще – соприкосновение с мечтой. Ведь мы не «Примой» и «Родопи» затягиваемся. Все хотят «Уинстон», «Бонд» или «Мальборо»… Потому что это – вкус свободы. Понимаете? Мы не никотин курим. Мы курим Америку. Причем выдуманную. О которой знаем в основном из книг Чейза и фильмов со Сталлоне. Поэтому борьбу с курением среди молодежи надо не с запретов начинать, а с того, чтобы дать безопасную альтернативу с той же эстетикой бескрайних просторов, крутых тачек и бескомпромиссных героев… Я вот про это хочу статью написать, но не знаю, разрешат ли такое в школьную газету… Я уже сам не понимал, что говорил, меня несло. От страха, что нас запалили, у меня начался самый настоящий словесный понос, и я не знаю, до чего бы договорился, если бы Полонский не хмыкнул. — Вот что, коллега, приходите-ка на занятия клуба с вашими наработками. А то давно вы там не появлялись. И это сказывается на ваших текстах. То, что вы опубликовали в школьной газете, конечно, свежо и интересно, но ваш стиль оставляет желать лучшего. И вы слишком увлекаетесь развитием тезиса, пренебрегая антитезой. И ваш текст выглядит слишком однобоким и порождает возражения. А все возражения нужно отбивать на подлёте, внутри самой статьи, а не когда ими начнут сыпать ваши оппоненты. В общем, вам еще учиться и учиться, если хотите «жечь глаголом сердца людей». — Да я, конечно, приду… И я раньше хотел… Я болел просто… Полонский кивнул. — В нас общее собрание клуба в следующий вторник. — Ага. Спасибо. Ну, мы пошли тогда… Алька, похоже, только этих слов и ждал, чтоб поскорее убраться из подъезда, и, буркнув под нос что-то похожее на «до свидания», он быстро вышел. Я собирался выскользнуть за ним, но голос Полонского остановил меня: — Данил! С тобой правда все в порядке? Я опять изобразил непонимание: — Ну да, я уже согрелся немного! Ага, согрелся – это точно! У меня по бокам пот тек, рубашка уже почти вся промокла. Я был настолько взвинчен, что и на северном полюсе не замерз бы. — Этот тип… он же тебя… не обижает? Я хлопнул ресницами: — Нет… С чего вы взяли? — Да так… Показалось… Просто будь осторожнее. Есть стороны жизни, про которые ты еще не знаешь. И… Если тебе что-то покажется странным в поведении этого твоего… приятеля – то ты всегда можешь поговорить со мной. Понимаешь? Меня снова бросило в жар, потом в холод, мурашками с ног до головы прошибло. Но я только поднял на него недоуменный взгляд и повел плечами: — Ну… Ладно… Если чего-то случится… Спасибо… Последнее слово я произнес, уже вываливаясь за подъездную дверь. *** Мы сидели во дворе Алькиной школы в глухом простенке между спортзалом и сараем, где хранились лыжи для зимних занятий физрой. Меня все еще трясло. Я уселся прямо на снег – и не чувствовал холода. Стоять было тяжело, потому что ноги подкашивались. Я сам не понимал, как до школы дошел, двигался как на автомате. Алька что-то говорил по пути, но я даже не слышал. И вот только сейчас понемногу начинал приходить в себя. — Он все знает... – сказал я наконец. — Данька... Успокойся, — Алька положил руку мне на плечо, нежно приобнимая. И я потянулся к нему, всем телом, всей душой, мне сейчас так необходимо было чувствовать его прикосновения, его тепло, понимать: мы вместе — и никто и ничто нас не разлучит! Но в последний момент я резко отстранился, сбрасывая его руку. — Не трогай меня! Алька дернулся, словно я его ударил — и от этого мне стало ещё хуже. Я быстро схватил его за руку, сжимая пальцы, чтобы хоть как-то все исправить. — Нас могут увидеть, не надо так рисковать, ладно? Алька качнул головой: — Раньше тебя это не сильно волновало. Ты же уверен, что люди идиоты, и никто ничего не просечёт... — Полонский — не какой-нибудь там «людь». Он — журналюга! А журналюги — это хитрые беспринципные твари, которые всегда подозревают худшее, суют во все свой любопытный нос и имеют особый нюх на скандалы. Это я тебе как журналюга говорю. И ещё — он мою мать знает… Очень хорошо знает! Черт! Какого хуя его в этот подъезд принесло! Он же живет в другой части города! Чёрт, чёрт, чёрт! Я в сердцах ударил себя по колену – и хотел ударить снова, но Алька перехватил мою руку. — Данька... Ты себя накручиваешь... Ну что он мог увидеть? Мы стояли так, что только мою спину и видно было! И расцепились сразу... — Ага, твою спину... То, что ты меня у стенки зажал и насиловать собрался — вот что он увидел! Во всяком случае – именно так он это понял! — Да ладно! У него что, ещё более больное воображение, чем у тебя?! И потом — ты такую святую простоту перед ним изобразил, что я сам поверил, что мы в подъезде только грелись... Я замотал головой. — Знаешь, что он мне сказал в конце? Когда ты ушёл? Что, мол, есть стороны жизни, которые я ещё не знаю – надо думать, в силу своей детской чистоты и невинности… И что если ты будешь делать со мной «что-то странное» — чтобы я шел к нему... Понимаешь, что это значит? Алька присвистнул и сильнее сжал мою руку. А я продолжал выплевывать слова: — Единственное, что меня как-то утешает, что он считает меня идиотом и мальчиком-одуванчиком. Он думает, ты меня лапаешь по темным уголочкам, а я — такой маленький и невинный, что даже не могу понять, что это значит! Но это ещё хуже, на самом деле! Он же может возомнить, что мне помощь нужна, чтобы защититься от грязных происков маньяка — и начнет вмешиваться. И матери может сказать — из самых благих побуждений... Типа: «Мадам, к вашему сыночку тут клеются всякие, возьмите ситуацию под контроль!» И тогда вообще пиздец будет! Алька закусил губу. Я чувствовал, что он тоже напуган — не меньше меня. И что сейчас он хочет притянуть меня к себе, прижать крепко, защищая от всего на свете... И сам я больше всего на свете хотел оказаться в его объятиях. Спрятаться в его руках от всех проблем, хотя бы ненадолго становясь с ним одним целым... Но ни он, ни я не могли себе этого позволить. Особенно я. Потому что я понимал то, что не понимал пока Алька — и о чем я не хотел ему говорить. О чём даже думать не хотел. Но не мог не думать. Алька боялся сейчас за меня. Боялся, что моя мать, узнав правду, устроит мне большой скандал, засадит под замок, скажет слова, которые больно ранят меня, типа: «Ты мне больше не сын!» Но я боялся совсем другого. Права была Ритка, когда говорила, что моя мать «этого так не оставит». И она действительно не оставит! Если она узнает правду, она сделает всё, чтобы мы с Алькой никогда не смогли быть вместе. И это было в ее силах — я понимал это лучше кого бы то ни было. Мне плевать на её ор, на любой скандал, и удержать меня под замком не просто. Но был другой, более действенный, способ нас разлучить. Я — ребёнок. Невинный мальчик из хорошей семьи. А он — хулиган, «тюрьма по нему плачет». И он старше. Для любого очевидно — это он меня совратил, растлил, да ещё, возможно, и изнасиловал. И что бы я не говорил, как бы не утверждал, что все было наоборот — никто слушать не будет! Я — несчастная жертва, он — гнусный преступник. А место преступников – за решеткой. Тем более с его характеристикой... На учёте в детской комнате милиции состоит. Неблагополучная семья. Двойки и прогулы. Драки. Побеги из дома. А если всплывут все его делишки по части «купи-продай» — так и историю с «изнасилованием» можно не приплетать, и так будет повод упечь его в колонию. Да, сейчас «этим только ленивый не занимается». И УК на всех не хватает. Но все это до тех пор, пока ты сидишь тихо и не отсвечиваешь. А если ты перешёл кому-нибудь дорогу, то закон начинает работать как часы... Тем более, наша городская главная прокурорша — мамина давняя приятельница... И жену начальника нашего ГОВД мать отлично знает… И вот это все по настоящему страшно. Это не детские игры типа пообжиматься перед Славкой... Тот, если даже и поймёт, в худшем случае по морде съездит и разговаривать перестанет. А тут... Тут совсем другая история... Тут – все всерьез. Может, нам лучше расстаться? Хотя бы на время? Но я же… Я же не смогу без него! — Данька, давай я все-таки не пойду на занятия? — сказал Алька тихо. — Не хочу тебя оставлять… в таком состоянии. Ты сейчас сам на себя не похож… — Ты что, совсем ничего не понял?! – резко оборвал его я. — Ты пойдёшь на занятия. И будешь стараться изо всех сил! И больше — никаких поджиданий у школы! Никаких случайных встреч на улице! Никаких обжимашек! Встречаемся только в твоём подъезде вечерами — и никак больше! Алькино лицо словно окаменело. А потом он посмотрел на меня и медленно выдохнул. Поднял руку, словно собираясь коснуться меня, но замер, чувствуя, как я напрягся. По его лицу прошла судорога, словно от боли. Но он взял себя в руки — и кивнул: — Хорошо. Только... Ты не волнуйся так... Дань... Пожалуйста... Иначе я в школе совсем двинусь...Успокойся, маленький мой... Данька... От его слов «маленький мой» меня словно огнём опалило. Он редко говорил это — лишь иногда в моменты самой крышесношной нежности и страсти. Или когда очень боялся за меня, как сейчас. А я за эти два слова душу дьяволу был готов продать, отдал бы полжизни запросто! И на мгновение мне стало плевать — на Полонского, на мать, на все последствия... Лишь бы только ещё раз это услышать... Обнять его, моего Альку — и забыть обо всем. Но я удержался. Лишь чуть наклонился голову, боднув его в плечо — и тут же отстранился. — Я в порядке, — сказал я быстро. — Иди на уроки! А то я ещё сильнее волноваться буду... А я домой пойду. Домашку выучу до вечера, чтобы меня точно «на пробежку» отпустили... Алька кивнул, поднялся на ноги, протянул мне руку, чтобы помочь встать, но я это проигнорировал. Нам нужно быть осторожнее – эта фраза стучала у меня в мозгу отбойным молотком. И поэтому к выходу со школьного двора я пошёл даже не оборачиваясь, чтобы взглянуть на Альку хоть еще один-единственный разик. Я двигался вперед как заводная игрушка, желая как можно скорее оказаться дома – и все как следует обдумать. — Данил?! – девичий голос заставил меня остановиться. Рядом со мной стояла девчонка – высокая девятиклассница с толстой темной косой на плече. Та самая, которая была с Алькой возле спортшколы, когда он там решил скандальчик устроить. Та, с которой, по его словам, у него «ничего не вышло». Тогда я не особо ее рассматривал, хотя бы потому, что старался в упор не видеть ни его самого, ни всех его пассий. Но теперь она стояла в полуметре от меня и разглядывала меня сверху вниз. И мне ничего не оставалась, как смотреть на неё. Красивая. Я еще тогда это отметил. Даже интереснее, чем Ленка Баклаева. Может, потому что Ленка – еще та вертихвостка, а эта – элегантная, держится с достоинством снежной королевы. Чем-то мою мать напоминает. И я подумал с болью, что они с Алькой действительно круто смотрелись бы вместе. И не просто смотрелись бы – они вообще друг другу подходили. Она – такая спокойная, явно неглупая, уверенная в себе… Возможно, именно такая девчонка могла бы «сделать из него человека»: добилась бы того, чтобы он перестал дурить и взялся за учебу, привила бы ему «внутреннюю культуру», обуздала бы его дикий нрав… Она подошла бы ему намного больше, чем я. Потому что со мной он только крышей едет… И даже не говоря о том, что она – девчонка, с которой все будет «как у людей», а я – кто? Просто недоразумение… А она чуть улыбнулась: — Привет! — Привет... – буркнул я, не зная, что говорить дальше. Впрочем – это она разговор начала, пусть она и продолжает! А мне от неё ничего не надо. И она продолжила: — Ты сюда с Сашей увидеться пришел? О, какие мы любопытные! — Да нет… Я Костяна жду, приятеля из секции. Мы в тренажёрку идти хотели после занятий. А что? — Да так… Просто подумала, раз вы с Сашей такие друзья… «Такие друзья» — это какие «такие»? Я посмотрел на нее еще более внимательно. Алька встречался с ней – пожалуй, она мелькала с ним чаще, чем остальные. Он сказал, что целоваться с ней ему не захотелось. Что она для него ничего не значит… И я поверил сразу. И даже думать про это забыл. А было ли это правдой? И как все это выглядело для нее? Она же не из тех девок, которые пойдут гулять с первым встречным! Это та блондиночка, с которой он под фонарем лизался, на такое способна. Таким пару комплиментов скажешь, лапши на уши навешаешь — и они уже на все готовы. А такие, как эта фифа, себе цену знают. И если встречаются с кем-то – то значит тут всё серьёзно. Так почему она встречалась с Алькой? Кто она для него? И кем она его считает для себя? Я лучезарно улыбнулся: — Да не такие уж друзья. Просто с детства друг друга знаем. А ты – его девушка? — Да, можно и так сказать… — она продолжала смотреть на меня в упор. — Круто. Ему давно пора девушкой обзавестись, может, поспокойнее станет. А то у него сплошной ветер в голове. А так глядишь, за ум возьмется. А вы давно встречаетесь? — Мы с ним сидим за одной партой уже второй год. А в сентябре меня к нему «буксиром» приставили. Помочь двойки исправить. Ну и как-то после этого у нас всё закрутилось… А Саша про меня разве ничего не рассказывал? У меня по спине прошел холод, всё тело сжалось так, что вдохнуть стало тяжело. С сентября?! С сентября!!! Он был со мной, кончал со мной, устраивал мне сцены ревности – а потом шёл ворковать с этой?! Если она считает, что у них «всё закрутилось» — то они не только о двойках, которые надо исправлять, болтали! И он… он действительно мне ничего о ней не рассказывал… Я даже не подозревал о её существовании, пока он с ней к спортшколе не припёрся! Убить! Его, её, себя, весь мир в чертовой матери взорвать – вот чего мне хотелось. Но я лишь чуть мотнул головой, пожимая плечами: — Нет, не рассказывал… Да и с чего бы ему о таком говорить? Мы не так уж много общаемся… — Да? – она вопросительно подняла бровь. — Ну, тогда давай познакомимся. Меня Оксана зовут. Знаешь, а я думала, что ты для него очень близкий человек… Он так переживал, когда вы были в ссоре… — Это он такое сказал? — Нет, он не говорил. Но просто это видно было. Как он за тебя беспокоился, приглядывал за тобой – всё ли нормально? Даже во время наших прогулок старался мимо твой школы и секции пройти, чтоб убедиться, что ты в порядке и тебя никто не обижает. Ага, значит, это он так своим девкам преподносил? Типа забота о моей безопасности, да? Ох, как много мне хотелось сказать этой девице! Но… Я вспомнил о Полонском — и усилием воли задавил в себе все эмоции. Сейчас необходимо быть осторожными. Это главное. А с остальным – разберемся потом. — Ну, я же говорю: мы друг друга с детства знаем. И он ко мне как младшему брату относится… Если честно, достал уже со своей опекой! Я не ребенок, и не стоит ему так надо мной трястись. Поэтому, следующую свиданку можете провести где-нибудь подальше от меня, я только рад буду. Я сделал проброс про «следующую свиданку» и напрягся до предела в ожидании ответа. И ответ последовал тут же: — Да, мы как раз завтра с утра, до уроков, собирались прогуляться. В кино, наверное, сходим. Сердце стукнуло – и замерло. «Она врёт, — сказал я себе. — Просто врёт. Догадывается, что между мной и Алькой не так всё просто – и проверяет мою реакцию. Конечно, вряд ли она поняла правду – она слишком приличная девочка. Но… учитывая, что Алька творил, пока мы в ссоре были – тут любой неладное бы почувствовал! Поэтому – она специально меня провоцирует, чтобы докопаться до правды! Только и всего!» А если не врёт? Да, она явно выжимает из меня информацию, это понятно. Но врать для этого ей не обязательно. В любом случае, их отношения начались не после нашей ссоры – и не факт, что они закончились после примирения. Возможно… Это… Правда… А всё, что знаю я – это ложь. Чёрт! Он постоянно подозревал меня во лжи, постоянно тыкал меня носом в то, как хорошо я врать умею! А сам?! Впрочем – он ведь даже и не врал! Просто не договаривал. Зачем мне знать о его соседке по парте? И других людях, с которыми общается? Зачем?! Это только он имеет право в мою жизнь лезть! Я едва не сжал руки в кулаки – но удержался, потому что все еще чувствовал на себе ее взгляд. — Надеюсь, фильм будет интересный. А то на утренних сеансах такую чушь обычно показывают…. В общем – хорошо вам погулять. — Спасибо, — она улыбнулась снисходительной улыбкой. Улыбкой победительницы. А может быть – сейчас это к лучшему? Если он будет встречаться с нормальной девочкой? Ходить с ней в кино, мелькать на людях? Даже если она говорит правду, даже если он мне врал – он же не мог врать во всем? Когда сидел пьяный и избитый на лавочке, когда плакал от боли внутри, говоря: «Ты со мной случился», когда смотрел на меня так, как сегодня перед тем как уйти… Что бы там с этой мымрой у него не было – я важен для него! Я же – важен, да? Хоть немного… И в этом случае – пускай… Пускай он с ней встречается! Так – меньше шансов, что нас раскроют! И если Полонский будет совать нос в чужие дела, он увидит: все в порядке, парень – «по женской части», не из тех, кто маленьких мальчиков в подъезде будет тискать. Поэтому – все хорошо! — Слушай, Оксана… Я не очень в курсе его дел, конечно, но я слышал, у него сейчас в школе неприятностей до кучи. И… Ну, я вроде как тоже за него беспокоюсь, все-таки реально давно друг друга знаем. Может, ты с ним больше времени будешь проводить? Присмотришь, чтобы он чего не натворил – и всё такое… Раз уж вы с ним встречаетесь… А то у него ещё и дома проблемы, так что – ему точно помощь и поддержка нужна. Поэтому… Классно, в общем, что вы вместе! На лице девчонки мелькнула растерянность – похоже, она от меня другой реакции ждала. Но я сейчас говорил так искренне, как только мог. Так, что даже сам себе верил. И она медленно кивнула: — Конечно… Я и сама знаю про все его проблемы – у него их всегда хватало. Но мы справимся. На самом деле, он далеко не такой балбес, каким кажется. — Ага, точно. Ладно, пойду я. Похоже, разминулись мы с Костяном, придется одному в тренажёрку топать. Приятно было познакомиться! — Взаимно… — произнесла она непонятным тоном. И направилась к дверям своей школы. А я медленно выдохнул. Поднял голову и посмотрел серое зимнее небо. Небо цвета Алькиных глаз. Небо цвета лжи.