Признайся мне первым

Вода была холодной, но мне было всё равно. Тупо, конечно, но что я мог сделать? Либо весь туалет в кинотеатре разнести, либо вот так, голову под кран — и остудиться. Но помогало не очень, пришлось ещё кулаком о стенку долбануть изо всей силы. От стенки отвалилась часть штукатурки. И именно это, а не боль в руке, и не текущая с волос под одежду вода, привело меня в чувство. Блин, наш кинотеатр и так старенький и зачуханный, а я с ним так… жестоко… И он рушится — как мой мир. «А чего ты ждал?» — спросил внутренний голос. — «Считал, что Алька — твоя собственность? Что будет ходить за тобой как привязанный? Думал, что всё-всё про него знаешь и можешь им управлять, как волком в игре «Ну, погоди!»? Да ни фига!» Ни фига… — Данька! Я резко дернулся от звука его голоса — и кончик крана пропахал мою голову от затылка до основания шеи. Я чуть не взвыл. А Алька уже рядом со мной — перекрывает воду, вытаскивает меня из-под дурацкого крана, хватает за плечи и разворачивая к себе. Лицо его белое как мел — как тогда, когда он расколотил мне голову. И почему-то от этого воспоминания мне становится смешно — может потому, что сейчас у меня по шее вода течет так же, как тогда текла кровь. А может потому, что это реально ржачно: теперь он мне больше не нужен для того, чтобы что-нибудь себе раздолбать — с этим я сам хорошо научился стравляться! Может, и со всем остальным теперь могу сам справиться? Без него… — Ты что творишь? Данька! — он встряхивает меня, но я всё равно не могу остановиться и ржу как конь. — Дома воду отключили, пришел сюда голову помыть, — говорю я сквозь смех. — У тебя шампуньки нет? — Данька, послушай… — Чё, нет шампуньки? Тогда вали на хуй! Алька закусывает губы и ещё сильнее сжимает мои плечи. — Данька, пожалуйста… Маленький мой… Перестань… От слова «перестань» мне становится ещё смешнее. Если бы я мог «перестать»! Перестать ржать, перестать ревновать, перестать с ума сходить, перестать любить его! Отпустить его с Оксаночкой — играть свадебку, да жить долго и счастливо. Так ведь всем будет лучше! Но только я не могу… Не могу — перестать! В это время я вижу из-за Алькиного плеча, как открывается дверь, и в туалет входит Терминатор. Он смотрит на нас, и его лицо вытягивается от удивления. Смех застревает у меня в горле. «Соберись, тряпка»! — быстро скомандовал себе я. — Какого чёрта… — начал Терминатор, поднимая кулаки к груди, готовясь к атаке. Ну да… Как это всё в его глазах выглядит? Я, с мокрой башкой, разбитой в кровь рукой, а рядом — какой-то агрессивно настроенный тип. Бедный Алька. Полонский его за насильника принял, Терминатор, скорее всего, — за хулигана… А я — всегда несчастная жертва, которую надо защищать… Алька обернулся резко — и уставился на вошедшего. — Съебись отсюда! — рявкнул он, раньше, чем тот закончил говорить. А вот это он зря. Потому что я вижу движение Терминатора — и знаю, чем оно закончится. Счет идет на секунды — но я успеваю. Отталкиваю Альку, так что прямой правый проходит мимо, едва скользнув по скуле. А последующую серию добивающих, Алькину ответку и вообще весь этот балаган под названием «Терминатор против Джейсона» останавливаю резким: — Хватит! Всё в порядке, это мой братан! И Алька, и Терминатор вылупились на меня. А я и сам не понимал, почему сказал то, что сказал. Может потому, что если сказать «друг», то объяснять придется больше: чего тут у нас происходит, что за разборки, и что вообще за «дружба» у нас такая странная. А с родственниками проще. Вон, братья Каллимулины то друг на друга орут, то обнимаются, то снова орут — и все нормально. Пока Алька обтекал от неожиданно обретенного родства, а Терминатор переваривал новую информацию, я быстро продолжил говорить, чтобы полностью погасить конфликт и рассеять все подозрения: — Прикинь, как забавно получилось: братан тоже в кино пришел. Со своей девушкой. Вот совпадение, да? Они во вторую смену учатся, на свиданки по утрам ходят… А я-то — в первую. Ну и… Влетело мне сейчас, в общем, что школу прогуливаю! Боковым зрением я заметил, как перекосило Альку от слов «девушка» и «свиданка», но сейчас мне было не до этого. Сейчас я врал — и был полностью сосредоточен на своем вранье. На том, чтобы говорить легко, с улыбкой, как ни в чем не бывало. Словно это не я ещё пару минут назад в истерике заходился. Я ведь умею врать — лучше всех на свете, правда? — У тебя кровь по шее течёт, — сказал Терминатор, пристально глядя на нас с Алькой, не выходя из боевой стойки. — И рука разбита. Тааак. А я и забыл… И только сейчас, когда он сказал, почувствовал, как саднят костяшки пальцев, а затылок и шея горят огнем. Нужно было срочно что-то придумывать. — У меня голова закружилась… После травмы иногда бывает — когда смотришь на что-то внимательно, на экран там или в книгу — все плыть начинает. Я поэтому и ушёл... Прикинь, чуть не свалился по пути. Хотел за стенку схватиться — и всю руку разодрал. Голову под воду сунул, это иногда помогает… И об кран поцарапался… Вот ведь балбес, да? А ты чего сюда пришёл? — Полина волновалась — что ты так свалил резко и пропал. Подумала, вдруг тебе плохо стало… — Ну, сейчас уже лучше… И брат тут тоже… Так что всё нормально! Ты иди давай, а то самое интересное пропустишь! — Не, не пропущу… До финальной драчки ещё минут двадцать… А сейчас там любовная сцена… Ну нафиг… Я чувствую, что снова готов заржать: там любовная сцена, тут любовная сцена, хрен редьки не слаще… — А это ещё кто такой? — спрашивает вдруг Алька. И смотрит на Терминатора злющим взглядом. Ого, он ещё ревновать собрался?! Опять?! Когда сам с Оксаночкой тут обнимался?! Меня так и подмывает сказать: «А это мой любовник, что — не видно?!» Но я сейчас в режиме «Надо выкрутиться из ситуации с наименьшими потерями», поэтому улыбаюсь ещё шире — прямо как акула, — и отвечаю раньше, чем Алька продолжит наезжать, а Терминатор начнёт огрызаться. — Это Тимур, он из Черновской школы. Финальный бой на городских помнишь? Вот, это он моим соперником был. — То есть, это из-за него ты в больницу попал? — процедил Алька сквозь зубы. — Вообще-то — из-за тебя! — вот тут я уже не сдержался, ляпнул то, что пришло в голову. И увидел, как меняется лицо Альки. Он застыл, взгляд стал стеклянным, и только веко начало подрагивать. Да, говорить такое было нельзя… Но… Сейчас я хотел сделать ему больно. Намеренно. По самой большой ране — напинать. Жестоко? Да. Но на то я и моральный урод, верно?! Я хочу видеть его боль! Если ему больно — значит, ему не плевать на меня, не смотря ни на какую Оксаночку. И срать, что я сам подыхаю от этой боли. Чем хуже — тем лучше! Похуй на всё! Я бы совсем с катушек слетел, если бы рядом не стоял Терминатор, и не нужно было притворяться перед ним. Чтобы он совсем ничего не заподозрил. Чтобы всё выглядело как «ничего особенного». Поэтому быстренько сказал с самым беспечным видом: — Ты не обращай внимания на наши семейные разборки, ага? Мы с братаном так постоянно собачимся… Всё уже хорошо, так и скажи Полине Петровне. Ща, приведу себя в порядок — и приду. Как раз к финальной драчке успею. Я смотрел на него, улыбался и молил про себя: «Только свали, свали уже, пожалуйста!» Терминатор качнул головой: — Н-да… Ты реально псих. Теперь я начинаю верить всем байкам, которые про тебя рассказывают. В общем, давай, возвращайся, а то Полина вся изведется — раз уж ты с нами пришёл, она вроде как за тебя отвечает. Как только дверь за ним захлопнулась, я сделал шаг назад и привалился к стенке, чувствуя полное тупое опустошение. Алька подошёл ко мне вплотную. — Она не моя девушка. И это не свидание, — сказал он, старательно произнося каждое слова, словно я был дебилом и иначе ничё бы не понял. Впрочем, я и в самом деле был дебилом. — Ну да, точно. Вы просто уже полгода встречаетесь и мило проводите время. Ничего особенного. — Хочешь, прямо сейчас пойдём к ней — и я её на хуй пошлю? — Угу, это ты умеешь — на хуй посылать! Давай! И будет скандал на весь кинотеатр. Чтоб моя мать уже наверняка всё узнала. Алька выдохнул медленно. Потянул было руку, словно хотел снова взять меня за плечо — и опустил, она плетью повисла вдоль тела. Больно… Ему больно сейчас… Больнее, чем мне… Мы опять убиваем друг друга, да? — Почему? — тихо спросил я. — Почему ты ничего мне не говорил? Ну начал с ней встречаться… Ну и встречался бы… Врать-то зачем было? — Да не встречался я с ней!!! Она мне просто с уроками помогает! — В кино?! — Данька, пожалуйста, послушай! — он все-таки касается моего плеча, и я чувствую, как дрожит его рука. — Она… Она меня из жопы вытащила… Ну, когда к завучу таскали… И в остальном… Не мог же я ей отказать! — Она тебя из жопы вытащила… — повторил я, и даже голоса своего не узнал — настолько глухо он звучал. Сейчас мне было гораздо больнее, чем тогда, когда она голову ему на плечо положила. — Ну да… А в жопе ты из-за меня… Как там Сталлоне сегодня говорил: я — болезнь, она — лекарство. Так? Алька отвёл глаза и сказал так же глухо, обращаясь к стенке: — А у тебя разве не так? От меня — проблемы, а добренький Славка и пожалеет, и приласкает. Что, скажешь, это не правда? — Я на Славке жениться не собираюсь! В отличие от тебя с твоей Оксаночкой! — Чего?! — Ничего! Тебе же семью надо — вот и давайте! Из неё хорошая жена выйдет — ей не привыкать помогать и «из жопы вытаскивать»! Совет вам да любовь! Алька резко поворачивается — и смотрит на меня. На его лице — изумление. А потом он вдруг ни с того ни с сего начинает улыбаться. По-настоящему. Я вижу, как он пытается перестать, хочет втянуть улыбку, но у него ничего не получается. Она сама по себе растягивается — от уха до уха. Я вылупился на него. Он что — совсем крышей поехал? — Ты… Ты чего? — спросил я растерянно. А он вместо ответа резко дернул меня за плечо, прижимая к себе, обхватил обеими руками, уткнулся лицом в мои мокрые волосы. Теплый… Только сейчас я понял, как успел замерзнуть в мокрой одежде в этом дурацком туалете с его открытой форточкой. — Данька… — прошептал он мне в макушку. — Ты, что… решил, что это я с Оксаной семью хочу? Ты что, правда, совсем ничего не понял? — Чего — не понял? — буркнул я, а сам прильнул к нему ещё сильнее. Потому что на самом деля я начал понимать… Но я хотел услышать от него то, во что поверить боялся. — На хрен мне она не сдалась… И никто другой мне тоже на хрен не сдался… Понимаешь? «Кроме тебя» — стучало его сердце словами, которые он так и не мог сказать. Но я понял. И вспомнилось, как он говорил: «Классно, если у нас своя квартира будет»… И его радость, когда я ответил: «Ага, классно было бы». Он действительно хочет, чтобы мы жили вместе? Он действительно считает своей семьей меня? Именно меня — и никого другого? И когда я ответил ему: «Лучше всю жизнь одному прожить» — он что, решил, что я ему отказываю?! Надо же... Какие мы оба идиоты! «Мне тоже никто другой не сдался», — хочется ответить мне. Но я не могу. Я просто обнимаю его в ответ. Крепко-крепко. И понимаю, что его свитер уже основательно вымок от моих волос. — Слушай, — говорю я. — Мне бы это… Башку вытереть… И переодеться бы хорошо… Алька выдыхает — и я чувствую, что его словно судорога отпускает. — Данька… Ты всё-таки реально псих… — произносит он, по-прежнему прижимая меня к себе. — Псих, псих… — буркнул я, запрокидывая голову, чтоб посмотреть ему в глаза — и поменьше мочить его одежду. — Что, неужели так заметно? Алька смотрел на меня — и его глаза больше не был такими мертвыми как вначале, когда он только вытащил меня из-под крана. Теперь в них плясали ласковые смешинки. Но губы всё ещё нервно подрагивали, даже когда он пытался улыбаться. — А ты как думал? Ты, конечно, хорошо притворишься, но сегодня прямо переиграл… Ты бы со стороны себя видел! Знаешь, на кого ты был похож? В каком-то фильме или мульте — из тех которые тебе нравятся — робот был. Ему пол тела снесло из дробовика, а он согласно программе стоит и повторят: «Сегодня чудесный день, не желаете выпить кофе» — чего-то в этом роде… И ты тоже… И Алька провел рукой по моей шее — а потом показал мне ладонь. Она была измазана красным… — Данька, если дальше хочешь врать, запомни: люди не улыбаются как дебилы, когда у них кровь течёт! Это… Это реально жутко выглядит! Даже у меня чуть крыша не поехала, когда я на тебя смотрел… А я с тобой уже ко всему привык... Но этот твой дружок… Слово «дружок» Алька выделил особо, и я не выдержав, хмыкнул. Ревнует… Неужели у него каждый раз так крышу рвет, как у меня сегодня, когда он с кем-то меня видит? — Он не «дружок», он — соперник. Это — совсем другое. И не наезжай на него — он ни в чём не виноват. И ты — не виноват, — быстро добавил я, глядя, как дернулось его веко. — Давай уже мне голову в порядок приведём, а? Алька выпускает меня из объятий, и я быстро снимаю свою школьную рубашку вместе с майкой. Они сейчас такие мокрые, что всё равно ни на что, кроме полотенца, не сгодятся. Хорошо, что куртку я ещё перед началом сеанса снял — и сейчас она осталась валяться сухонькая на моем бывшем месте рядом с Полиной Петровной. — Можешь этим кровь с шеи вытереть? — спрашиваю я, протягивая ему майку. — Давай вначале так смоем, — отвечает он. Я киваю — и полностью отдаюсь ему в руки. Даже глаза закрываю. Он включает воду, смывает кровь, вытирает волосы моей рубашкой… В каждом прикосновении — нежность. С закрытыми глазами это чувствуется ещё отчетливее… А потом он касается моей шеи губами, целуя царапину… Его губы и язык горячие, меня прошибает огнем. Чувствую себя щеночком, у которого большой пес раны зализывает — и от этого и смеяться хочется, и слезы к горлу подкатывают. И вспоминается — а мы ведь и в детстве так делали, задолго до прошлого лета. Ещё когда совсем-совсем мелкими были. А что, ведь всем известно: поранил палец — сунь в рот. А если царапина на плече или спине? Ну вот и подкатываешь к лучшему другу: полечи! Тем более мы тогда, начитавшись Джека Лондона (точнее я — начитавшись, а остальные — от меня наслушавшись) постоянно играли «в волков». И иногда я специально старался оцарапаться как можно больше, чтобы был повод с ним пообжиматься... Хотя в те времена я, наверное, и не думал ничего «этакого». Просто хотелось быть как можно ближе... Прикасаться... Чувствовать его прикосновения... И сейчас у меня всё из головы вылетело: и ревность, и холод, и боль. Я просто млел в нежности. Славно был в другой галактике — той, которая только для нас двоих, где можно всё, что угодно... — После кино в аптеку зайдем, — сказал Алька отпуская меня. — Надо всё равно йодом обработать, царапина здоровая… — После кино ты в школу пойдешь... Со своей Оксаночкой… — Нет, — резко ответил он. Быстро снял свой свитер — и натянул его мне на голову, так, что я ничего сообразить не успел, оказавшись в полной темноте. Как в мешке. — Нет. Никуда я с ней не пойду. Я замотал головой, просовывая её в горловину. И радовался, что сейчас Алька из-за высокого ворота не может видеть мою довольную-предовольную мордаху. Он ревнует. Он заботится обо мне. Он готов бросить эту девицу по одному моему слову. Наверное, я сейчас выглядел, как облопавшийся сметаны кот. — Не дури, — сказал я ворчливо, чтобы хоть как-то срыть распирающую меня радость. — Я же говорил вчера: не вздумай больше школу прогуливать. Нам нужно быть осторожными... — Ага. Поэтому ты вместо уроков в кино припёрся... На это я промолчал — типа был всецело занят надеванием свитера. Теплого. Алькиного. — А как ты меня вообще тут заметил? — поинтересовался я, переводя разговор на другую тему. — Почувствовал... — буркнул Алька, а потом добавил: — Выходил ты слишком громко. Я подумал, что началось-таки восстание машин... Или Годзилла пришел... Или Фантомас разбушевался... Кирдык кинотеатру, в общем... Я виновато посмотрел на отвалившийся кусок штукатурки. И аккуратненько носком ботинка задвинул его подальше под раковину. — Пошли уже в зал, а то финальную драчку пропустим... И Оксаночка будет волноваться... Алька провел по моим взлохмаченным волосам рукой — то ли пытаясь их привести в порядок, то ли ещё больше растрепывая. — За тебя там, кажется, ещё больше людей волнуется... Этот твой «соперник»... Полина какая-то... Я только усмехнулся, а потом взял его за руку и потянул за собой. Он ревнует. И я, если честно, тоже всё ещё ревную. И всё ещё много не понимаю. Настолько не понимаю, что и спрашивать боюсь — все эти подробности про Оксану. Но сейчас важно одно — он не с ней. Он — со мной. *** Мы не стали проходить на свои места — сели на свободные в самом конце зала, недалеко от черновской компании. Я помахал Полине Петровне, мол тут я, всё в порядке. А Алька даже не посмотрел в сторону Оксаны. Хотя она несколько раз поворачивалась — но не знаю, разглядела нас или нет. Во всяком случае, я старательно шифровался за спиной сидящего впереди парня. Встречаться с ней мне совсем не хотелось. Странно, но я даже не подумал об этом, когда напросился в кино с Терминатором. Тогда все мои мысли были только об Альке. Но сейчас до меня в полной мере дошло, каким идиотом я буду выглядеть в Оксаниных глазах. Я прямо воочию видел, как она смотрит на меня сквозь презрительный прищур, словно говоря: «Ага, только я про кино намекнула, так ты сразу проверять побежал! Ну-ну...». Это в принципе ситуация «тупее не придумаешь», а сейчас её тем более допустить нельзя, потому как нам важно «не палиться». И нужно было срочно решать, что теперь делать... Но решать особо ничего не хотелось. Я сидел рядом с Алькой, кутался в его свитер, который был мне сильно велик, и чувствовал я себя словно в объятиях любимого. Иногда я специально наклонял голову, чтобы уткнуться лицом в шерстяную колючую ткань, вдыхал Алькин запах. И казалось, мы не в темном кинозале сидим, а валяемся на моей кровати, прижимаясь друг к другу... Когда ещё это будет? А всё, что мы сейчас можем, — разве что за руки держаться незаметно. Алька сжимает мою ладонь крепко, словно боится отпустить, гладит разбитые костяшки. По тому, как иногда подрагивают его пальцы, я понимаю — он до сих пор на взводе. Да и я тоже. Когда думаю про то, что мы опять могли разругаться и потерять друг друга, меня в холодный пот бросает. На экране — в разгаре финальная драка, но я почти не смотрю на неё. Я не совсем врал, когда говорил, что у меня «изображение плывет». Оно действительно «плывет», и от переносицы к вискам растекается боль, стоит только начать всматриваться в экран. Поэтому я просто закрываю глаза, откидываясь на спинку кресла. Так даже интереснее — догадываться по звукам, кто кому в данный момент бьёт моду. И чувствовать тепло Алькиной руки в своей... — Данька, — шепчет Алька чуть слышно. — Ты подождешь меня? У меня куртка и сумка там остались... Возле неё... Я заберу — и к тебе приду... — Нет, — отвечаю я быстро. Как бы мне не хотелось сейчас снова выпасть в «нашу галактику», решать что-то всё-таки было нужно. — Она не должна знать, что я тут был. Ни за что. Пойдешь к ней, наврешь что-нибудь, что типа плохо стало... А потом вместе в школу пойдете. Как и планировали. И нефиг больше прогуливать. — Никуда я с ней не пойду! А в школу мне к часу пятидесяти. Ещё до хрена времени. И тебя я сейчас не оставлю... Я закусываю губу. Как это звучит: «я тебя не оставлю»! Прямо расплакаться от этих слов можно... И расставаться с ним я тоже не хочу. А уж думать про то, как он идет рядом с Оксаночкой — ну нафиг! Но... «Нам надо быть осторожными» — напоминаю я себе. — Алька... Пожалуйста... Уведи её из кинотеатра! По-нормальному. Без скандалов. Чтобы она ничего не заподозрила! Я тут с ребятами из Чёрного буду, в толпе затолкаюсь... Они потом к музею пойдут. И я тоже пойду — чтобы точно в другую сторону... Если что, я там тебя подожду, у входа в музей. Алька молчит, только продолжает мои пальцы поглаживать. — Обещай, что никуда не свалишь, пока я не приду, — говорит он наконец. — Обещай! — Да чего ты так волнуешься? — Да потому что хрен знает, что ты опять выкинешь! Я повернулся и посмотрел на него. И его нервозность меня поразила. Да, я чувствовал через прикосновения, как он взвинчен, но чтоб настолько... Всё ведь уже хорошо, правда? Или нет? Или я чего-то пока не знаю? — Никуда я не уйду, — говорю я. Алька кивает, и пытается улыбнуться, хотя получается это у него плохо. Гораздо хуже чем тогда, когда мы выходили из туалета. И меня снова охватывает беспокойство. А Сталлоне со своей тёлкой уже грузятся на мотак, чтобы двинуть по бесконечной дороге и бескрайним просторам, которые существуют там же, где и ковбой из Вагон Вилса. Но мне сейчас совсем наплевать на всю эпичность сцены. — Иди давай, сейчас уже титры пойдут и свет включат... Алька медленно выдыхает и отпускает мою руку. И я едва перебарываю желание схватиться за него снова — и притянуть к себе. Поцеловать. Прямо здесь. И пусть даже Оксана бы повернулась. Ей и всему миру заявить — он мой! Только мой — и отвалите все от него нахуй! Безумие... И я быстро отворачиваюсь, чтобы не видеть, как Алька уходит к ней. *** — С тобой точно всё хорошо? — уже наверное в сотый раз спрашивает меня Полина Петровна. — Всё отлично! Могу хоть сейчас в олимпиаде участвовать! — По истории? — фыркает одна из девчонок. Я понятия не имею, как её зовут, но лицо знакомое. Похоже, именно на олимпиаде по истории мы с ней и пересекались. — По долбоёдству! — отвечает ей длинный пацан. И я думаю, что он гораздо он гораздо ближе к истине, поэтому только хмыкаю. И быстро перевожу разговор на другую тему. — А как вам кино? Не сильно кровавое? — Ой, просто ужас какой-то! — смеётся Полина Петровна. — Знала бы, что там такое будет — ни за что бы детей туда не повела! — И вовсе мы не дети! — возмущается другая девица и подхватывает учительницу под руку. Они выглядят как две подружки. И я снова хмыкаю, представив нашу Тамарушку с классом. — Да мы ещё и не такое видели! — добавляет тут же кто-то из парней. — Мы даже «Эммануэль» смотрели! — с гордостью говорит девочка, которая держит училку под руку. Я опять хмыкаю. «Эммануэль» и я смотрел — ещё вначале осени у Рината по видику вместе с ребятами из секции. Это был веселый просмотр. Вообще, такие фильмы лучше смотреть в одного, чтоб можно было подрочить. Или с кем-то, с кем можно подрочить вместе. Но не вот так толпой, когда у всех чуть ли дым из ушей валит и член из штанов выскакивает, но все старательно делают непрошибаемые лица и стараются каждую минуту пошло шутить, чтобы как-то снять напряжение. Но вообще мне фильм понравился. Именно во время того просмотра у меня впервые в голове закрутилась мысль, что я бы такое тоже мог снимать... Это с одной стороны. А с другой — интересно было наблюдать за парнями и, на фоне фильма, свои фантазии в голове гонять. Про то, как все во время просмотра так перевозбудились, что совсем потеряли контроль, и друг другу в трусы полезли... А дальше — да здравствует групповушка! И в моих мыслях я уже отсасывал Лёхе Большому, надрачивая при этом Жеке, и рука Рината ритмично двигалась по моему стволу, пока там на экране Эммануль стонала под каким-то очередным мужиком... И кончаем мы все вместе и дружно, в комнате и на экране, доказывая несомненное влияние высокого искусства на наш бренный реальный мир. Понятно, что обо всех этих фантазиях я молчал в тряпочку. И радовался, что Альки с нами во время просмотра не было... — Считайте, что я этого не слышала! — восклицает Полина Петровна, и по тому, как вспыхивают её щеки, я понимаю, что и она «Эммануэль» смотрела. Чтобы скрыть смущение, она опять переводить разговор на меня: — И голова точно не болит? — Точно-точно! — отвечаю я почти честно. Резь в глазах и в самом деле прошла, едва мы вышли на улицу. Но вот неприятные ощущения в области затылка и шеи усилились после того, как я надел шапку. — Это все из-за той травмы, да? — сетует Полина Петровна с таким лицом, словно это она сама меня в нокаут отправила, а не её ученик. Впрочем, Терминатор от этих слов тоже мрачнеет. — Нет! — отвечаю я быстро, чтобы их успокоить. — Я с тех пор уже успел с лесенки упасть. И об угол шкафа виском стукнуться. И лбом в дверь учительской с разбегу влететь... Так что тот бой вообще тут не причём! Я преувеличиваю, конечно: и об угол шкафа я стукался, и в учительскую головой влетал — но это было не на этой неделе. Но лучше немного погрешить против истины, чем видеть их виноватые лица. — Реально — псих! — говорит кто-то сзади. Терминатор вздыхает и качает головой, типа: ну да, псих... Я только пожимаю плечами. На самом деле мне даже приятно. Вон их, нормальных, целый город! А «псих» — только я, единственный! Может, не самый лучший повод для гордости... Но какой уж есть... Нужно же мне хоть чем-то гордиться! — Ты с нами точно в музей не пойдёшь? — спрашивает опять Полина Петровна. — С тобой всё хорошо будет? — Конечно! Сейчас братан подойдет — до дома доведёт. Так что не беспокойтесь! Полина Петровна кивает, а потом вдруг говорит: — А это ты с ним потом сидел в кино? С братом? Он такой высокий красавчик, да? На соревнованиях ещё был... — Ну да, был... — пробормотал я. «Красавчик», значит? Блин, Алька уже успел чужую училку очаровать! Когда только?! Мне теперь ещё и к ней ревновать?! — Ой, как он тогда перепугался — до сих пор вспомнить страшно, — продолжает «чужая училка» тем временем. — Я тоже перепугалась, конечно, когда ты свалился, и судороги начались... Но он... Даже тренера вашего отпихнул... Совсем не в себе был... Его потом кто-то из ваших ребят оттащил... Я закусил губу сильно-сильно, чтобы не выдать мимикой все нахлынувшие эмоции. О том, что было после того, как я потерял сознание на ринге, я понятия не имел. Я не спрашивал об этом — ни самого Альку, ни Славку. Часто думал: видел он или нет? Что чувствовал? Сильно ли переживал? Но говорить на эту тему не хотелось. Может быть, я считал себя виноватым за те свои мысли, которые гонял в больнице: «А было ли ему больно?». А может быть потому, что в последнее время мне слишком часто приходилось видеть его боль. И меня пугали мои собственные реакции на это. Вина, страх и сумасшедшая радость. И я сам понять не мог, чего больше. Каждая его боль была для меня как признание, словно запрещённые слова «Я люблю тебя». Наверное, я всё ещё не верил в то, что его любовь ко мне — это правда, и маниакально искал подтверждения. «Да, я прогуляю ради тебя школу», «Хочешь, я Оксану на хуй пошлю?», «Я не могу тебя оставить...» — это хотя бы немного успокаивало и давало надежду: нет, я не придумал, я на самом деле им любим! Но... Мысль, что мы всеми этими выходками убиваем друг друга и когда-нибудь исчерпаем «предел прочности» и сорвемся, сковывала сердце ужасом. Вот и сейчас, услышав про то, что «он был не в себе» и «даже тренера отпихнул» я с трудом мог сдержать торжествующую улыбку. И сам ненавидел себя за это... И озноб прошибал, когда я представлял, чтобы я чувствовал на его месте. — Эй, Псих! Аллё, ты меня слышишь?! Я вынырнул из себя — и огляделся. Мы, оказывается, успели подойти к нашему краеведческому музею. Часть ребят уже втекла внутрь, а часть собиралась втечь. Рядом со мной — Терминатор, долговязый тип, сказавший про «олимпиаду по-долбоёдству» и Полина Петровна. — Ты точно в порядке? — в очередной раз спросила Полина Петровна. — Ага! Просто задумался... — Ты очень плохо выглядишь... Может всё-таки с нами? Я хотел было улыбнуться, но вспомнив слова Альки про «переигрывание», просто повел плечами. — Нет... Скоро брат придет. Я тут на лавочке посижу, подожду его... А вам хорошо в музей сходить! В следующий раз, как ещё в город приедете — зовите! Я вам по музею настоящую экскурсию устрою. И по городу тоже. Тайную историю фабрики расскажу! — Ты и такое знаешь? — хмыкнул долговязый. — А то! — воскликнул я, добавив про себя: «Ещё бы мне не знать, если я сам это придумал!» — Давай лучше ты приезжай, — сказал Терминатор. — На каникулах. На горки кататься. — И то верно! — поддержала Полина Петровна. — Приезжайте с братом! И с ребятами вашими из секции. Что вам тут в городе все каникулы делать? Я задумался... Идея была неплохая. Чёрное славилось тем, что находилось на холмах. Это были настоящие горы местного масштаба. Зимой там работала лыжная база — лучшая в нашем горсовете. Туда даже из других мест приезжали на лыжах кататься. Я лыжи не очень любил, а вот съезжать с таких горок на санках — это было ух! Настоящий экстрим, не то что у нас — от дома до магазина, под уклон метров сто, лавируя, чтобы людей не сшибить. Там — офигенский длиннющий склон специально для катания, ещё с трамплинчиками, на которых так подлетаешь, что кости прям хряпают. Да и ехать до туда недалеко: на автобусе с автовокзала — минут тридцать. Но вообще, летом мы туда и на великах за час доезжали — по прямой дороге. А как-то даже тренер нас до Чёрного бегом гонял. Рукой подать, в общем. — Конечно, приедем! — пообещал я. Хотя у меня на каникулы были другие планы (ага, с Алькой — и в постельку), но были же праздники и выходные, когда родители дома. Так почему бы и нет? С горок кататься реально весело! И от всех маминых знакомых, которые нас вместе с Алькой могут засечь, далеко. Правда, одна вещь меня немного напрягала: слишком радостный голос Полины Петровны на фразе «Приезжайте с братом». Мало мне Оксаночки и всяких местных хихикающих девиц, так ещё и эта туда же: «красавчик», блин! Хотя, это немного приятно — когда твой парень такой классный, такой офигенный, что даже учителя на него западают. Ведь он же «мой парень», правда? С этими мыслями я смотрел, как закрываются за «черновскими» тяжелые двери музея. Потом уселся на лавочку в предмузейном скверике и стал ждать Альку. А в голове крутилось: он самый классный, он офигенный... И слова отдавались странным ритмом... Я расстегнул свой портфель, поморщившись от прикосновения к мокрой рубашке, запиханной туда как попало, вытащил черновиковую тетрадку и огрызок карандаша. И кое-как пристроив тетрадь на коленке начал писать... — Данька! — от звука Алькиного голоса я чуть не подпрыгнул. Захлопнут тетрадь резко, так что карандашик в снег отлетел. И лицо мгновенно вспыхнуло. Я быстро наклонился — в поисках карандаша, попутно заталкивая тетрадку в портфель. — Ты чего? — А ты чего пугаешь? Я тут сижу... уроки делаю... Ну, раз уж школу прогуливаю... А теперь вот где карандаш искать? Алька садится рядом, разрывая снег — и касается моих пальцев. И я замираю, от того, как всё сладко сжимается внутри. Мы шарим по в сугробе у скамейковой ножки, типа в поисках карандаша, но на самом деле — играем как малыши, быстро обмениваясь незаметными ласками-прикосновениями. И я потихоньку отхожу от страха, что он мог увидеть то, что видеть был совсем не должен. Карандаш мы находим одновременно. И только тогда я решаюсь поднять голову — и встречаюсь с Алькиными глазами. — Пойдем к тебе? — спрашивает он, не выпуская карандаш, словно через него держит меня на привязи. — Нет. Так ты точно школу прогуляешь... — Тогда — туда? — он кивает в сторону ближайшего дома. — Давай. Мы сейчас в центре, тут все дома старые, четырех- и пятиэтажные, без лифта. Рискованно, но выбирать не приходилось. Мы заваливаемся в подъезд, и, наученные горьким опытом «случайных встреч», не останавливаемся до самой чердачной площадки, старясь передвигаться как можно тише и как можно быстрее. И замираем на последней ступеньке, с трудом переводя дыхание. Я делаю шаг — и утыкаюсь лицом в его плечо. Его руки скользнули по моей спине от поясницы вверх — и я замираю в предвкушении поцелуя. Но Алька просто сдергивает с меня шапку, касается шеи. — Нихрена ты всё тут разодрал... Я йод купил.... Потерпишь немного? — Угу... — говорю я разочаровано. И сажусь на ступеньку, наклонив голову вперед. Йод щиплет, и я закусываю губы. — Больно? — Фигня... Хотя... Я бы от анестезии не отказался... Сам знаешь от какой... Рука Альки легла мне на бедро, нежно похаживая ногу через ткань форменных брюк. — Так лучше? — Угммм... — теперь мне пришлось закусить губу ещё сильнее. — Тогда лапу давай... Там тоже все разбито... Я смотрю, как Алька осторожно обрабатывает смоченной в йоде ваткой мои разбитые костяшки, при этом его вторая рука продвигается по бедру к паху, пальцы касаются ширинки. — Ну как? — Хорошая анестезия... Если чё, можно и увеличить дозировку... Алька усмехается, гладит промежность, касается пуговицы на брюках... А потом резко убирает руку. — Данька, откуда ты про Оксану узнал? — спрашивает он, и его голос звучит жёстко. У меня ёкает сердце. И вовсе не потому, что пришлось «обломаться». Я боюсь этого разговора. Но отступать некуда. — Что узнал? Что вы уже два года как вместе за партой сидите и воркуете? Что вы с сентября — сладкая парочка? Что по утрам на свиданки ходите? Что именно тебя интересует? Я смотрю на него в упор. Но и он взгляда не отводит. — Я не знаю, откуда ты этого бреда набрался! Но это всё совсем не так! — Не так — это как? Вы с ней не соседи по парте? Она вокруг тебя не вертится со свой помощью, «из жопы» тебя не вытаскивает? И в кино вы с ней сегодня не ходили? Что — не так?! Алька шумно выдыхает, а потом вдруг улыбается: — Надо же... Ты ревнуешь... А я считал, что тебе на всё насрать... — Только не говори, что ты это все опять специально устроил, чтобы я поревновал! — Нет, не специально... Но... Просто так получилось, — заканчивает он фразу неловко. И я знаю, что он мог бы тут сказать, но ни за что говорить не станет. Потому что это так похоже на то, что я сам чувствую. «Когда ты ревнуешь, я вижу, что ты любишь меня». Идиоты мы, да? — Что — так получилось? — спрашиваю я с горечью. — Мы действительно за одной партой сидим... Ну и... общаемся... У тебя же тоже — друзей полная школа! Я же ничего про это не говорю! — Она считает себя твоей девушкой. — Это её проблемы! — А ты ей повода так думать совсем не давал, да? Особенно когда с ней выгуливался под ручку почти целый месяц и чуть ли не целовался! Алька опустил голову. — Данька, ну что мне делать? Я уже говорил: только скажи — я её на хуй пошлю. Хочешь? — Нет, не хочу! Я просто хочу правду знать! Ты говоришь — у меня друзей полно? Ага, только ты про них всё знаешь! Со Славкой я вообще только под твоим присмотром и разговариваю! А у тебя что? Вон, когда тебе стало нужно меня носом в твоих девок тыкнуть — так из них сразу очередь выстроилась. Они же не с Луны свалились! В школе у тебя проблемы, «жопа», из которой тебя надо вытаскивать. А мне типа даже знать про это необязательно, да? Оксаночка может тебе помочь, а я — только помеха, так? Я говорил, все больше и больше заводясь, чувствуя, как снова начинает душить обида, и к горлу подступают слезы. И я бы захлебнулся в своих словах, если бы Алька быстро не притянул меня к себе, обнимая, прижимая мою макушку к своему плечу. — Данька... Я просто... Просто не хотел, чтобы ты волновался, понимаешь? Девчонки откуда взялись, спрашиваешь? Да отовсюду! Глазки строят, хихикают, в коридорах подкарауливают, записочки пишут... Целыми стайками пасутся — у них это, похоже, соревнование, типа «битва за парня». Но какая разница-то, если мне на них плевать! Да и у них это не серьёзно, сам же знаешь — девчонки! Одна другой шепнула, что влюбилась, другой тоже захотелось, третья — за компанию, а там пошло-поехало. Так зачем мне об этом тебе говорить, чтобы ты ещё эту срань себе накручивал? А что проблемы в школе... Ну да, проблемы... На педсовет в пятницу вызывали... Могли исключить... Но кто-то из учителей вступился, одноклассники бумагу подписали, чтоб меня оставили. Оксана, как староста класса, тоже в защиту выступила... Она на самом деле — неплохой человек... Это я ступил, когда её в эту фигню втянул... Ну, во время нашей ссоры... Но... Я ей ещё тогда, в парке, сказал: прости, у нас ничего не выйдет. Она вроде как поняла. И мы с ней просто так общаемся, по-дружески... А про кино... Должен же я был её как-то поблагодарить, что она со мной на педсовет пошла и перед завучем заступалась... Больно. Я слушаю его слова, вцепившись руками ему в плечи, вроде как обнимаю, но на самом деле мне просто нужно за что-то ухватиться. — Пятница... — говорю я хрипло. — Пятница... Мы с тобой вечером в пятницу виделись... И я спрашивал: что у тебя там, со школой? Ты только отмахнулся... Мы все выходные вместе провели... Вчера тоже... И ни слова... Голос мне совсем отказывает — и я замолкаю. А внутри меня ржёт внутренний дебил. Ну да, а чего я хотел? Я же нужен только для того, чтобы потрахаться, разве нет? Даже если допустить, что он меня в самом деле любит, что я ему нужен... Нам хорошо вместе, все эти игры наши: удовольствие вагонами, сперма — литрами. Чё ещё надо? Я же только «на хуях помешан», всё остальное мне до лампочки, так? А для решения проблем у него Оксаночка есть! — Данька... Ну ты чего? — Алька прижимает меня к себе ещё крепче, словно тоже пытается ухватиться за соломинку. — Всё же обошлось... — Угу... — выдавливаю я. И ничего больше сказать не могу. — Дань... — губы Альки касаются моих волос. — Сердишься? На это я вообще ничего не отвечаю. «Сердишься» — это даже близко не то, что я сейчас чувствую. — Почему ты не сказал? — только и мог выдавить из себя я. Алька молчит. Дышит мне в волосы. Я тоже молчу. И только тикают часы на руке. — Ты в школу опоздаешь, — говорю я наконец. — Тебе сейчас точно нельзя прогуливать. Иди первый, я потом пойду. Не надо, чтобы нас вместе видели. Алька не шевелится. И не выпускает меня из объятий. — Алька? — Я не хотел про это вообще говорить... — произносит он хрипло. — Про школу... Мне же всегда на это срать было... А тут... Реально страшно... Как суд... Когда ты стоишь, и все вокруг тебя... Зырят, как на тварь последнюю, пальцами тычут: такой, сякой... Убить их всех хотелось... Или самому на месте сдохнуть... Провалиться куда-нибудь... Он замолкает. Я касаюсь ёжика его волос. Моя обида растворяется в той боли, которую я слышу в его голосе. И я понимаю — да, есть то, о чём говорить не хочется. Но... Если мы будем о одном молчать, о другом молчать, скрывать, недоговаривать — мы тогда точно потеряем друг друга... — Я — с тобой, — говорю я ему почти в ухо, не поднимая голову с его плеча. — Вместе мы с чем угодно сможем справиться. Поэтому... Всё-таки говори мне, что происходит, ладно? И про Оксану тоже... Думаешь приятно было выслушивать о том, какая у вас с ней большая светлая любовь? Алька вздохнул: — Дань... Ну нету у меня с ней никакой «светлой любви»! Всё ещё не веришь? Верю? Не верю? Хороший вопрос, да? Я прислушался к себе — и понял. Верю. Как раньше. Как всегда верил. Да, я могу себя накручивать, мысли в уме гонять, сомневаться. Но мир внутри меня снова был устойчивым. Алька сказал — значит так и есть. Это аксиома. И дышать стало легче. — Верю. Только, пожалуйста, не ври мне больше, ладно? — сказал я тихо. — И не скрывай ничего.... Пожалуйста, Алька! Знаешь, что меня больше всего взбесило? Не то что ты с ней общаешься, и даже не то, что на свиданки ходите. А то, что я вообще не при делах! Она про меня знала — а я про неё нет. Ни про неё, ни про твои проблемы — ни про что... И если ты с ней или ещё с кем-то встречаться захочешь... По-дружески, или ещё как — ты сам мне обо всем говори. И если потом... Когда-нибудь... Если ты решишь девушку там нормальную завести... По-настоящему, не так как со мной… То скажи мне обо всем сам, чтобы я от тебя это всё узнал… Не вот так, когда какая-то тёлка подходит и заявляет: «Я, мол, его девушка» — и вообще не знаешь, что думать! А так я хоть знать точно буду.... Если ты мне не говорил — значит всё фигня и ложь. Но будет что-то — скажи сам! Ладно? На последних словах я, наконец, решился поднять голову и посмотреть на него. И вздрогнул. Потому что сейчас он в его взгляде было отчаяние — ещё хуже, чем там, в туалете. — По-настоящему? — спросил он тихо-тихо. Так тихо он говорил только тогда, когда был готов сорваться на крик, но пытался сдержаться. — Не так, как с тобой, да? Ладно, я скажу... Скажу, когда это будет «по-настоящему»... — Алька... Ты чего? — я хотел коснуться его щеки, но он резко отвернулся. А потом, славно сам испугавшись своего движения, схватил меня за руку. — Ничего, — сказал он быстро. — Просто... Почему ты всё время думаешь, что мне «нормальная девушка» нужна?! — Ну... Потому что все так делают — заводят девушку, женятся... Разве нет? — И это ты говоришь? Ты? Сам тут втираешь про то, что все эти «жить, как люди живут» — бред полный. Про то, что лучше одному жить, чем «тупо как все»... И считаешь, что я сейчас первую попавшую девицу в загс поведу, только потому, что так принято? Ты меня кем считаешь? Данька, я уже для себя всё решил. Я буду жить только так, как сам считаю нужным. И на всё остальное мне срать, понимаешь? Я смотрел, как отчаяние на его лице сменяется яростью — и глаз отвести не мог. Сейчас Алька был настоящим, ярким, живым и сильным. Таким, как до нашей ссоры. И только сейчас я понял, насколько сильно вымотал его за последнее время — заставляя переживать из-за меня, чувствовать вину и ревность, постоянно тыкая в самые больные точки... А ведь я когда-то полюбил его именно такого — человека, который точно решил, как ему жить. И которому чужое мнение до лампочки. Именно этим я всегда восхищался, именно этому я всегда пытался подражать — и в итоге сам стал таким, каким стал. Всё, чем я являюсь сейчас, появилось благодаря ему. Потому что я хотел быть как он или произвести впечатление на него... Я — это он... А он — это я... Так ведь? — Прости, — сказал я, все-таки прижимая руку к его щеке. — Алька, прости... Я действительно... туплю иногда... сам не понимаю, что несу.... Алька чуть повернул голову — и коснулся моей ладони губами. — Ты тоже... Прости, ладно? «Прости, ладно?» — всего два слова, а мне кажется, что у меня гора с плеч рухнула. Я привалился к Алькиному плечу, полностью расслабляясь. И все остатки сомнений растворились, и пиявки боли сами от сердца начали отваливаться... — Вечером опять у тебя на чердаке встретимся, да? — спрашиваю я. — Ага. После восьми... Что-то хочешь из хавки? — Мальборо, — усмехаюсь я. — Фиг тебе, — он легко щелкает меня по носу. — Лучше печеньки... — Лучше печеньки, — соглашаюсь я. Мне сейчас всё равно, с чем соглашаться. Потому что вечером мы будем вместе — и никакой Оксаны не будет стоять между нами. — Ты иди давай... А то реально уже времени в обрез... — Ага, — Алька кивает, но не торопится, ерошит мои волосы, поглаживает пальцы. Ещё минутка — чтобы побыть вместе. В этом накрывшем нас умиротворении, когда все проблемы, кажутся уже такими неважными... А потом он быстро целует меня, подхватывает свою сумку — и срывается по лесенке вниз, перескакивая через несколько ступенек. Я сижу, слушаю его затихающие шаги, потом — хлопок двери. Иди никуда не хочется. Да и пока нельзя. Нам лучше действительно не отсвечивать на улице вместе, тем более в центре города, где и материна администрация неподалеку, и редакция полоновской газеты — рядышком. Лучше подождать... Минут десять... А пока я вытащил из портфеля помятую тетрадь и едва не потерянный карандашный огрызок... Немного зачеркнул, немного дописал, кое-где поправил... И потом, краснея от смущения, я перечёл написанные мной строчки. Те, от которых сердце разрывается, потому что в них — всё мои чувства, которые сводят с ума, которые кипят в каждой клеточке, заставляя ощущать себя по-настоящему живым. Строчки, которые я никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не смогу показать Альке, ни умерев при этом от неловкости и смущения... Слишком откровенно, слишком прямо... Я даже не думал, что вообще могу такое написать.... Но вот — написал... Мои самые первые в жизни стихи... Мое признание...

Ты — самый классный, ты — офигенный, Словно наркотик — заводишь мгновенно Стучишь в моем сердце, кипишь в моей крови Это безумие не остановишь Ты — моя радость, мое вдохновенье. От встречи до встречи считаю мгновенья. Вместе с тобой я парю над землею. Я тебя создал — и создан тобой. Ты — моя ясность, ты — моя ярость. Останься со мной хоть на самую малость. Слышать дыханье, чувствовать кожей: Ты меня любишь. И я тебя — тоже.