Признайся мне первым

Неделя началась каким-то сумасшествием. Вот бред ведь — до Нового Года всего ничего, и учителя, и ученики уже мысленно ёлку наряжают и режут оливье, а тут — контрольные, проверочные и прочая хренотень. Но дело было даже не в этом. Проблемы повыползали из разных мест, откуда их совсем не ждали. Для меня первой проблемой стала необходимость носить водолазку с горловиной «под подбородок». Потому что и шея, и плечи у меня были «цвета синюшного леопарда с кровоподтеками». Нет, на самом деле, когда я смотрел на себя в зеркало, то у меня сердце ёкало и возбуждение снова накатывало: я словно снова чувствовал прикосновения Алькиных губ и языка к своей коже. Я — его! Разве это не круто — видеть на своём теле метки того, кого любишь? Сознавать, что из-за тебя он теряет контроль до полного крышесноса, забывая об осторожности... Так что против самих засосов я ничего не имел. Но в школе такого бы не поняли. А мать — тем более не поняла бы. Поэтому мне приходилось использовать всё мастерство маскировки, чтобы никто ничего не заподозрил. И терпеть бесячую водолазку, которая горло сдавливала. Второй проблемой стала моя неожиданная популярность. Уже к четвёртому уроку понедельника я заметил, что мне гораздо чаще, чем обычно, приходится заговаривать с разными людьми, преимущественно — девчонками. Они подкарауливали меня то тут, то там, и сразу, как я появлялся, начинали перешептываться, хихикать или задавать разные вопросы: а правда ли, что я собираю группу? а когда будет концерт? а точно ли мне нужен именно гитарист — или гитаристка подойдет? Впрочем, с вопросом о том, кого я вижу гитаристом, ко мне подваливали не только девочки, но и пацаны. Один по-хиповски патлатый девятиклассник (кажется, тот самый, что просил меня спеть «Сектор газа») даже притащился в наш класс с гитарой и долго пытал меня на тему, когда будут прослушивания. Я даже прифегел слегка. Не то чтобы я шутил, когда говорил, что хочу собрать группу, нет, я был серьёзен. Но я и не представлял, что остальные к моей идее так серьёзно отнесутся. На самом деле, идей у меня всегда было слишком много — и я привык, что от большинства из них окружающие просто отмахиваются. Типа, ну да, это Данька со своими проектами, чего тут возьмешь? Вот, как в прошлом году было, когда я в журнале про бизнес-план прочитал. Ну и тут же решил свой составить — открыть кооператив по производству варёных джинсов. Расписал всё наилучшим образом — просчитал затраты, прибыль, доход — всё, как полагается. По моим расчетам рентабельность прямо зашкаливала. Я этой идеей сильно загорелся, даже на алюминиевую банку из-под пива, привезенную из Москвы и бережно хранимую, наклеил бумажку с надписью «Начальный капитал» и засыпал туда целый рубль мелочи. И что, кто-то поддержал? Только Катька Брагина, и то ровно один день, пока не выясняла, что ей некогда — у неё конкурсы музыкальные и всякое такое. Так и пропала идея. И другая моя бизнес-идея пропала — завести цыплят дома, вырастить из них кур, а потом торговать яйцами. Отличная же идея была! Мы даже с Риткой, младшим Каллимулиным и Володей Савушкиным из Риткиного класса позапрошлым летом цыплят на рынке купили — таких пушистеньких, желтеньких, загончик в моей комнате для них сделали из коробки из-под холодильника... Устроили всё это, когда моя мать в Москву уехала. Но тут всё дело обломилось. Кто знал, что цыплята так быстро научатся вылезать из коробки и так много будут срать? Первым слился Савушкин. Сразу за ним — Муратик Каллимулин. Ритка держалась дольше всех — до тех пор, пока в моей комнате можно было находиться без противогаза и ещё оставалось место, куда можно было ступить, не рискуя вляпаться в помет. Но потом слилась и она. А в дело пришлось вмешаться Альке, который с самого начала на этот бизнес-проект смотрел косо. В общем, сплавил он цыплят куда-то Заречку, где у нас был частный сектор. И помог мне комнату отмыть. И строго-настрого запретил даже думать в сторону проектов, связанных с разной живностью. А жаль... Я как раз подумывал о том, чтобы устроить ферму по разведению белых мышей... Впрочем, думаю, после опыта с курями, желающих в этом участвовать всё равно бы не нашлось. И творческие мои идеи поддержку тоже не всегда находили. Вот, когда я свою театральную студию решил организовать после успеха «Колобка» на смотре самодеятельности — никто не откликнулся. Одни говорили: «Дела», другие: «А кому это надо?», третьи и вовсе руками махали. И на то, чтобы не только газету делать в школе, но и свой настоящий альманах издавать, в котором печатать произведения наших школьных талантов, все только скептически рты покривили. В общем, обычная история с моими идеями. А тут прямо все забегали... Катя тоже удивила. Подвалила ко мне на перемене перед биологией. И стояла возле моей парты, как приколоченная. А я в это время по алгебре домашку срочно дорешивал — готовился к финальной контрольной, — и ничего вокруг не видел. Да и реально, если человек стоит и молчит, откуда я понять должен, что ему что-то от меня надо? Но тут моя соседка вмешалась и наговорила мне, что я болван бесчувственный, что в конец зазвездился, что это неприлично — людей игнорировать, если они к тебе с разговором подошли... В общем, пришлось мне отложить алгебру и разбираться в чём дело. И выяснить, что Катя подвалила не просто так, а с полноценной третьей проблемой. Оказывается, она хотела узнать, когда и где у нас репетиция, какую песню ей надо разучить и надо ли брать с собой ноты. Тут я прифигел уже не слегка. Потому что над вопросом «когда и где у нас будут репетиции» и что на них мы будем делать, я вообще не задумывался. В моей голове путь был короткий. Вот школа — вот Лужники, а вот Уэмбли. Промежуточные звенья этой цепочки как-то выпали. Но выслушав Катю, я понял, что есть вещи, о которых подумать стоит. С вопросом «где мы будем репетировать» я определился быстро — в актовом зале, конечно. Это единственное место, где был рояль, микрофон, колонки, пульт-микшер — хотя бы самый необходимый минимум оборудования для нашей группы. Единственным вопросом было — как отнесется к моему решению Маргарита Анатольевна? Ну, и директора было бы неплохо в известность поставить. — Вот что, Брагина. Я завтра тебе кассеты принесу. Послушаешь. За каникулы разберешься, что к чему. А я пока вопрос с помещением решу, — сказал я ей, стараясь говорить как можно более солидно. А фраза «решу вопрос с помещением» — вообще прозвучала охренительно круто и по-взрослому. Катя закивала и почему-то покраснела. Я бы на это внимания не обратил, если бы не вспомнил слова Альки про то «пианисточку», которая «смотрит на меня влюбленными глазами». Интересно, это на самом деле так — или Алькина паранойя? Скорее всего — второе. Просто Катя слишком застенчивая, вот и краснеет. А что на меня по-собачьи смотрит, так это потому, что я для неё типа начальство: режиссёр, художественный руководитель, сейчас вот — лидер группы. Как ей ещё на меня смотреть? Нет, никакой любви тут и рядом не валялось! А после биологии в класс заявился Славка — почти с тем же вопросом, про репетиции. Только с его «расширенной версией». — Дань, я конечно горжусь оказанной мне честью быть принятым в твою группу, — сказал он насмешливо, присаживаясь на край моей парты, — но где мы собираемся брать ударную установку? Согласись: барабанщик без барабанов — это звучит странно. Да... Это была ещё одна вещь, которую я упустил. Вообще, если так подумать, из инструментов у нас был только рояль, и тот школьный. И надежда, что гитарист найдется сразу с гитарой. — Я что-нибудь придумаю, — пообещал я. И хотел было заявить что-то умное, типа «Данный вопрос находится на стадии рассмотрения в соответствующих инстанциях», но не стал. Всё таки, Славка — не Катя, его такими речами с толку не сбить. — Знаешь, мне тут мысль в голову пришла... Мы можем сходить в нашу музыкальную школу? Там есть прокат инструментов. Можно попытаться договориться... Тем более Брагина там всех знает. Что думаешь? — Отличная идея! — обрадовался я. — Можем прямо сегодня пойти! У тебя сколько уроков? Славка просиял. — Шесть, как и у вас. Значит, встретимся после шестого в раздевалке? Я посмотрел на Катю. — Катюха, пойдешь с нами в музыкалку после уроков барабаны просить? — Ой, у меня всё равно в два сорок сольфеджио! Мне только домой надо зайти, за нотами. — Хорошо, зайдешь! Мы тебя у подъезда подождем! Да, Славка? Тот кивнул. А я, с радостным энтузиазмом, стал ждать окончания школьного дня. Но тут нарисовалась четвертая проблема. Нарисовалась она в мужском туалете третьего этажа, куда я зашёл перед последним уроком, и предстала передо мной в образе трех полу знакомых девятиклассников, куривших на подоконнике. — Привет супер-звёздам! — сказал один из них, хлопая меня по плечу. — Клёвый получился концертик! — Типа того, — неопределенно ответил я. — Слушай, супер-звезда, а вы ведь с Кузнецовым из четвертой школы вроде как друганы? — спросил другой. — Типа того, — ответил я ещё более неопределенно. А сердце ёкнуло. С чего такой вопрос? Они что-то видели? Что-то подозревают? Я почувствовал, как ладони стали мокрыми. — Слушай, можешь ему передать, когда встретишь, чтобы он ещё того же достал, что на дискач приискивал? — Чего «того же»? — спросил я растеряно. Меня вначале отпустило волной облегчения: всё нормально, мы не запалились, никто ничего не видел и не слышал... А потом накрыло новым страхом: я начал догадываться, чем может быть это самое «то же»... — Не важно. Ты, главное, ему скажи. Он поймет, — ответил парень, небрежно выпуская дым в приоткрытую форточку. И вот эта его небрежность подтверждала мои самые страшные догадки. — А всё-таки? — поинтересовался я, изобразив на лице щенячье любопытство. Типа мне просто так знать хочется, чем «взрослые мальчики» занимаются. — А ты как думаешь? — хмыкнул тот из парней, что меня по плечу хлопнул. Думал я многое. И ничего хорошего в этих мыслях не было. Я знал, что Алька в школе толкает не только фирмовые шмотки или кассеты. Курево и выпивон тоже в ассортимент входили. И именно их покупали охотнее всего — потому как шмотки можно и еще где-нибудь достать. А кто школоте продаст «Мальборо» и «Рэд Бул»? Не магазин же! Но сейчас я понимал, что речь идет не о сигаретах, и не о пиве. Потому как вряд ли чуваки, которые при мне внаглую курят в туалете, стали бы в этом случае наводить тень на плетень. Нет, тут что-то посерьезнее. Самой безобидной была мысль: «шмаль или свая». Но была мысль и гораздо хуже: «колёса или винт». И от этой последней мысли меня словно ледяной иглой прошило. Но я виду не подал, только пожал плечами: — Дурь какая-нибудь... Третий парень хохотнул: — Надо же, какой умный мальчик... Так что, передашь ему? — А сигой поделитесь? — Ого! Интеллигентный ребенок из приличной семьи — и такие вопросы! — рассмеялся тот, кто начал разговор, а потом вытряхнул их пачки «Примы» сигаретину. — Держи. Я сунул сигарету в рот, прикурил от одного из парней. Странно, но руки у меня не дрожали, и дым в потолок я выпустил вполне уверенно, красивой струйкой. Хотя в голове творилось чёрте что, и мысли скакали, как в песне Газманова. Так значит, он на дискаче «только на меня одного смотрел», да?! Напросился на танцульки в чужую школу, чтобы просто «рядом с любимым побыть»? Да как бы не так! Он бизнес сюда делать пришёл! В мою школу! И ни слова мне не сказал! И даже попробовать не дал того, чего он тут другим втюхивает! Последую мысль я из головы быстро вытолкал: она была сейчас совершенно неуместна. Неважной была и сжимающая сердце льдом обида: «Я же просил его: не ври мне, говори всё, как есть. И он — обещал! А это что, если не ложь? Ещё одна вещь, о которой мне знать необязательно, да?! Сколько у него ещё таких вещей?! Сколько?!» Но даже обида растворялась в страхе. Это уже не просто «фарцовка» или «спекуляция». Даже если речь идет о шмали — это уже «незаконное распространение наркотических веществ». А если о чем-то позабористее шмали? Он что, не понимает? Совсем не понимает, чем всё это может закончится?! Совсем ни о чём не думает?! Совсем дебил?! — Ну так что? — парни смотрели на меня, ожидая ответа. Я медленно затянулся, выпустил дым колечком, равнодушно пожал плечами: — Если увижу его — скажу, — ответил я. «Я ему много чего скажу, когда увижу! Ох, как много!» — добавил я про себя, накручивая злость — чтобы меньше оставалась места для страха. — Только хер знает, когда увижу... — А может, ещё попросишь скидочку нам дать? Ну, как твоим корешам? — парень, который угостил меня сигаретой, смотрел пытливо. — А мы, если чё, с группой тебе поможем. У меня старший брат в универе учится, они с друганами там тоже на гитарах бренчат, даже концерты какие-то давали... Если что — могу познакомить, когда он на каникулы приедет. Может, он чего дельное посоветует. Обменяетесь опытом... — Серьёзно? — спросил я, теперь уже с неподдельным интересом, хотя от страха по-прежнему скручивало живот, а обида застряла в горле комом. — Ага. У них группа называется «Череп», они панхру разную играют — тебе понравится. — Клёво! Хотелось бы послушать! — Если чё — у меня кассета есть, могу принести. Там звук не очень, они просто на магнитофон дома записывали. Но песни классные. У братана друг сам тексты пишет — офигеть просто. — Давай, приноси, — согласился, я, хотя и почувствовал легкий укол зависти — вот ещё, какой-то чувак тексты пишет... Я тоже могу! — А с Кузнецовым поговоришь? — Ну... Я спрошу... Но ничего не обещаю. Я в его дела не лезу... Так что — вы сами разбирайтесь, я не в курсе... «Вот именно — я не в курсе! — едко сказал я самому себе. — Конечно, зачем мне в курсе таких дел быть? И его проблем в школе, и его девок тупых, и его бизнеса — нафига? В раздевалку затащить и в рот спустить — это всегда пожалуйста. А потом навешать мне лапшу на ушу — что припёр он сюда только ради меня, что глаз отвести не мог, что только обо мне и думал... Ага, думал он обо мне! Как об удобном прикрытии для наркоторговли!» Звонок на урок прервал мои мысли. Чёрт! А ведь сейчас контролиша по алгебре будет! Я быстро затушил окурок и, бросив своим новым неожиданным «корешам» небрежное: «Пока», заспешил на урок, который должен определить судьбу моей четвертной оценки. Но внутри меня бушевала буря, не имеющая никакого отношения к алгебре. *** — Дань... Даня... Что с тобой? Славкин вопрос заставил меня вздрогнуть. Чёрт, опять я слишком сильно углубился в свои безрадостные мысли. Нужно думать о музыкальной школе, барабанах, репетициях и прочих важных вещах, а не рисовать себе ужасные картины, в которых Альку арестовывают и отправляют в тюрьму на десяток лет... — Ничего... А что? Я повернулся к нему — и встретился с его острым, каким-то болезненным взглядом, направленным на меня. Он стоял, привалившись к батарее Катькиного подъезда — тут мы ждали, пока она свои ноты соберет для похода в музыкалку. — Когда мы в классе говорили, ты весь чуть ли не светился. А сейчас... А сейчас выглядишь, словно у тебя кто-то умер... Что-то ведь случилось, да? «Словно кто-то умер» — от этих слов меня просто передернуло. И стало еще страшнее. Я поёжился — и придвинулся ближе к Славке. Он положил мне руку на плечо, чуть притягивая к себе. И я привалился к нему в поисках поддержки. — Да я... я кажется контрольную по алгебре завалил,— сказал я мрачно. — Двойка в четверти будет. Я почти не врал — из-за скачущих в голове мыслей сосредоточиться на математических задачах вообще не получилось. Что-то я, конечно, нарешал. Но, что за всё это нарешенное можно хотя бы три поставить — я был совсем не уверен. Славка вздохнул, поправил на мне шапку, и спросил тихо: — Значит, это только из-за учёбы? Или еще что-то произошло? — Что, не веришь, что из-за учебы можно расстроиться? Славка усмехнулся. — Верю, что можно. Но к тебе это не относится. Ты не из тех, для кого на учебе свет клином сошёлся. — Не сошёлся, да... Но все равно двойка в четверти — неприятно. Мать орать начнет. Классная тоже... — Ага, неприятно... Но... Дань, то, что с тобой творится — это больше, чем неприятно. Но тебе просто лица нет. Послушай, если ты не хочешь говорить — не говори... Но врать тоже не надо. Я же... Я же тебе не враг, чтобы постоянно мне врать. Неужели ты настолько мне доверять не хочешь, что ты по любому поводу горы из вранья воротишь? Я почувствовал, что у меня уши начали гореть — и опустил лицо, чтобы Славка не видел. А он стоял рядом, всё так же не убирая руку с моего плеча, я чувствовал его пристальный взгляд макушкой. Нужно было что-то сказать — но я не знал, что. Потому что... Потому что я и в самом деле всё время врал. Всем подряд без зазрения совести. Но... Славка ведь прав. Он — не «все подряд». Сколько раз он оказывался рядом, когда мне было плохо, сколько раз выручал и поддерживал? Да, я не могу рассказать ему о своих проблемах с Алькой — он не поймет. Да и всё равно ничем помочь не сможет. Но... Вранья он в самом деле не заслужил... — Не хочу говорить, — сказал я тихо. — Но... Да, у меня неприятности. — Из-за Кузнецова? Он опять что-то сделал? Я опустил голову еще ниже. Чёрт! Неужели это так очевидно?! Первым побуждением было возмутиться: типа чё за дела, я что, только из-за него и могу расстраиваться?! Но... Это опять было бы привычным враньём. — Я не хочу говорить, — повторил я. — Правда, не хочу... — Угу... — ответил Славка. А потом вздохнул. — Дань, я не буду настаивать, но... Тебе не кажется, что это немного странно? Ты сам всегда всем готов помочь, постоянно во что-то ввязываешься... Но сам ни разу ни у кого помощи не попросил. Как бы плохо не было — всё в себе держишь... Но ты не сможешь всё на себе тащить, со всем в одиночку справляться... Я недоуменно моргнул — и поднял глаза на Славку. От удивления у меня даже тяжелые мысли из головы ненадолго выскочили. — Да я и не тащу вроде... Вон, когда нужно было с залом помочь — я сразу всех спросил, кто может. И с газетой тоже. Я даже не просто «помощи прошу» — я прямо реально в оборот беру и эксплуатирую всех по полной. Славка усмехнулся. — Я не про это. Про другое. Когда у тебя проблемы, когда тебе больно или плохо — ты никогда и виду не подашь. Ни о чём никому не скажешь... — А зачем? — я моргнул еще более недоуменно. — Ведь другой человек всё равно мои проблемы не решит. Так зачем рассказывать? — Почему ты думаешь, что не решит? Знаешь пословицу: «Одна голова хорошо, а две лучше»? И потом... Обычно, когда выговоришься — легче становится. Я лишь головой покачал. — Не знаю, не знаю... Чем мне может помочь чужая голова? Она же всё равно не так, как моя, думает... А про выговориться... Что, неужели правда кому-то становится легче от того, что он говорит другому о своих проблемах? Серьезно?! — Ну... Да... А что, ты никогда не чувствовал? Что у тебя что-то внутри кипит, и тебе хочется поговорить об этом, хоть с кем-то... Кто выслушает, поймет... Я задумался — а потом мотнул головой. — Нет, вроде... То есть, когда внутри кипит — мне хочется сказать... Но не кому-нибудь. А конкретно тому, из-за кого кипит. Наорать на него, например... Или в морду дать. «Ох, был бы тут Алька — я бы ему точно всё сказал! И наорал бы даже! А может — и в морду дал!» — добавил я про себя мысленно. И усилием воли подавил желание: прямо сейчас припереть в его школу, выловить на перемене — и вытряхнуть из него правду. С чем он связался? Что он творит?! Он совсем с катушек съехал — или как? Но я понимал — это опасно. Нужно взять себя в руки — и дождаться вечера. И поговорить обо всем уже в «нашем гнездышке». Но как мне, блин, вечера дождаться, когда внутри действительно всё кипит?! Славка хотел что-то сказать, но не успел: по лесенке сбегала довольная Катя с нотной папкой подмышкой. — Ну что, пойдемте? — спросила она, переводя взгляд с меня на Славку и обратно. — Ага, пошли! — я улыбнулся как можно шире, чтобы не сбивать своим мрачным видом её боевой настрой. — Вперед, команда! Курс — на абордаж музыкалки! Катя улыбнусь в ответ на мои слова. А Славка — нет. Смотрел на меня серьёзно и озабочено. Я хлопнул его по загривку, чтобы эту серьёзность из него выбить. — Отставить хандру, боцман! Нас ждут пиастры! То есть — барабаны. Впрочем, это одно и то же! С этими словами я вывалился из подъезда, всячески подогревая в себе злую веселость и надеясь как-то продержаться на этом топливе до своей восьмичасовой «вечерней пробежки». *** С музыкалкой всё прошло на удивление гладко. Мне даже делать ничего не пришлось. Всё решилось Катиными связями и Славкиной дипломатией. Вначале она куда-то сходила, с кем-то поговорила, потом Славка куда-то ушёл — и отсутствовал достаточно долго, почти полчаса, я даже волноваться начал... Хотя — все эти полчаса я всё равно только тем и занимался, что волновался. Я уговаривал себя — Алька этим всем не первый день занимается — и ничего до сих пор не случилось, почему должно случиться именно сейчас? Но успокоение действовало плохо... — Всё, дело сделано! — Славка бухнулся на скамеечку рядом со мной. — Вы достали барабаны? — я посмотрел на него. — Лучше! Я записался на экспресс-курсы игры на ударных. — Чего?! Славка улыбнулся: — Дань, ты серьезно думаешь, что быть ударником — это тоже самое, что ложкой по кастрюле стучать? — Ну... — протянул я. На самом деле, я примерно так и думал. — Я с преподавателем встретился, поговорили... Он мне и рассказал, что давно хотел организовать курсы при музыкалке. Не полноценное музыкальное образование со всякими сольфеждиями и теорией музыки, а просто занятия по конкретному инструменту. Сейчас много желающих — в основном на гитару и барабаны. Похоже, не мы одни хотим группу создать. Так что вот, мы вовремя пришли, после каникул буду обучаться... Я уставился на него: — Ты что, решил реально пойти учиться играть на барабанах только потому, что я сказал, что ты у нас барабанщиком будешь? Я ведь даже не спросил, согласен ты или нет, просто ляпнул — и всё! И ты всё равно решил пойти учиться, будто бы тебе школы и секции мало?! — Ну, да, решил. А согласия моего ты спрашивал, вообще-то, — Славка посмотрел на меня. — Помнишь, когда с лесенки упал? Ты мне тогда это предложил — а я просто не успел ответить... Но... Я подумал, что это хорошая идея. — Правда? — Ага. Тебе нужно петь... Ты на сцене просто сияешь... По-настоящему. Ты там — настоящий. И неважно, выйдет из этого что-то или нет — тебе все равно это нужно, хотя бы попробовать. И если я могу что-то сделать, чтобы всё получилось — то должен сделать. Ну и потом, прикольно же: прославиться на весь мир как барабанщик самой крутой рок-группы... Я выдохнул и отвернулся — типа заинтересовался расписанием скрипичного отделения и объявлением об отчетных концертах. Но на самом деле, я не хотел, чтобы Славка увидел моё слишком довольное выражение лица. На душе сразу как-то тепло стало. — Спасибо... — сказал я расписанию, чувствуя странное смущение. — Ну, что, пойдем домой? — А Катя? — Да она уже давно на своих занятиях! Свела меня с нужными людьми — и ускакала. Я кивнул, поднялся со скамейки, и вдруг замер, пораженный неожиданной мыслью. — Слушай, тогда выходит, что у Катьки музыкальное образование, ты тоже курсы пройдешь... А я? Я же — полный ноль! Может, вы со мной и связываться не захотите, возьмете вокалистом кого-нибудь из музыкалки, есть же тут отделение, где на певцов учат? Славка рассмеялся: — Дань, так, как ты поешь, никакая музыкалка петь не научит. Ты не голосом поешь — нервами. Прямо мороз по коже... Кажется, что сейчас взорвешься от эмоций... Это что-то невероятное... Тебя никто не заменит... Я закусил губу. На душе стало еще теплее. Глупо, конечно, так реагировать на слова, но... Я вполне понимал Ворону из Крыловской басни, которая вся от похвалы растаяла и хавку потеряла. Я тоже сейчас таял. И вспомнился Алька и его слова: «Там на сцене ты был просто офигенным... Таким прекрасным...» И снова заныло сердце — от счастья и от боли. Всё-таки, он, наверное, не только ради своего бизнеса в мою школу притащился? Ему ведь понравилось, как я на сцене выделывался? Да, он психовал и ревновал — но именно его психоз и ревность лучшее подтверждение того, что мое выступление его зацепило, разве нет? Вот только... Вместо того, чтобы сразу сказать что-то вроде: «Круто, ну ты вообще отжёг!» он меня чуть ли не шлюхой назвал... Он что, реально думает, что я пою только для того, чтобы всех соблазнить — и других мыслей у меня в принципе нет?! И ещё он сказал, что против этой затеи с группой... Да, не запретил, но... Для него это такая же глупая идея, как та, с цыплятами. А вот если бы он, как Славка, сказал: «Если я могу что-то сделать, чтобы всё получилось — то должен сделать!». И пошёл бы на гитаре играть учиться, чтобы вместе группу создать. Но нет! У него свой «взрослый бизнес»! Типа разрешил мне, скрепя сердце, всякой фигней заниматься — и на том спасибо, да? Тепло, которое согревало душу, когда мы вышли из музыкалки, смешилось холодом. «Хватит, ну хватит уже про это мне талдичить! — взывал я к своему внутреннему голосу — Ну заткнись уже, а?». — А ну, заткнись! Заткнись немедленно! А то вон тому дяде отдам! Мне не нужна такая девочка, которая на всю улицу орёт! Посторонний женский крик заставил меня очнуться. Недалеко от нас, рядом с автобусной остановкой, на снегу сидела малышка лет трёх-четырех и стучала по сугробу деревянной лопаткой. — Ни паду! Ни паду! — повторяла она упрямо. А рядом с ней стояла красномордая от злости тётка и плевалась злыми словами: — Нет, пойдешь! Я кому сказала! А ну, вставай! Дрянь такая! Вставай, или тут тебя оставлю! Дарья! Я сейчас уйду! Зачем мне такая дочь, которая маму не слушает? Я почувствовал, как злость, которая и так во мне весь день зудела, поднимается, и готовится вывалиться наружу. И я сделал шаг вперед. — А ей зачем такая мать-дура?! Хотите идти — идите! Всё равно ребенка воспитывать не умете! Она без вас, может, ещё лучшим человеком вырастет — на неё хоть никто орать не будет и дрянью обзывать! Тётка ошалело посмотрела на меня. И люди, которые на остановке стояли и делали вид, что всё это их не касается, вдруг пооборачивались. — Даня... — Славка встал рядом, тронул меня за плечо, словно пытаясь остановить, но я скинул его руку, меня уже несло... Потому что перед глазами у меня сейчас была другая тётка — Алькина мать. Да, она не была такая толстая, как эта, и ростом была меньше, и дело было летом, а не зимой, и мы были старше, чем эта малышка... Но слова были примерно такими же: «А мне зачем такой сын? Я же устала на тебя жалобы выслушивать! Вот отдам тебя в детский дом, тогда узнаешь, как родителей позорить! Думаешь, ты кому-то такой вообще нужен?!» Тогда я, шестилетний, ничего возразить не мог... Хотя хотелось заорать: «Чего вы его ругаете! Сами постоянно говорите, что он плохой, что он вам не нужен — и думаете, он от этого себя вести лучше станет?! Вы что, совсем тупая?!» Но я не сказал ничего, только вцепился в Алькину руку и губы закусил. А потом, когда она ушла, я не выдержал — и разревелся. И повторял сквозь слезы: «Это всё не правда! Алька, ты нужен! Ты МНЕ нужен! Ты — нужен... Не слушай её!» — Ах ты... Ты... — тётка от возмущения и растерянности слова не могла выговорить. Зато из меня слова сами вываливались: — Нельзя так! Нельзя такое своим детям говорить! Никогда! Вы что, совсем ничего не понимаете?! Когда вы — маленькая, а самый родной человек вам говорит: ты мне не нужна! Вы бы что чувствовали?! Или вы вообще чувствовать разучились от вашей тупой взрослой жизни?! Тётка открывала и закрывала рот, как рыба. А потом заорала: — Надо же, какие умные все стали! Учить меня ещё будут! Хулиганьё! Орать на них нельзя! Да вас ремнем лупить надо! Воспитывать не умею! Мой ребенок, как хочу — так и воспитываю. И она подскочила к малышке — и рванула её за шиворот, что треск ткани раздался. — А ну вставай, дрянь такая! Хватит тут истерики закатывать! И хотела схватить выворачивающую дочь ещё крепче, но не успела — я перехватил её руку. — Не смейте! Не смейте её трогать! Сами истерику закатываете — а ребёнок виноват?! Я чувствовал, что меня самого трясёт, и я уже плохо понимал, что делаю. — Не смей мне указывать! — она выпустила из захвата девочку — и отвесила мне пощечину. Удар был такой, что в ушах зазвенело, и голова откинулась назад. Я успел подумать только: хорошо, что меня, а не малышку... И накатила злая безнадежность. Они не понимают! Они действительно не понимают! Но почему?! Они же раньше тоже были детьми, неужели они совсем ничего не помнят — как это больно, как это страшно?! Даже мне, несмотря на мой пофигизм — когда мать начинает орать на меня или на папу... Даже Альке, несмотря на всю его крутость — когда родители говорят ему гадости. Мы научились делать вид, что нам плевать, но даже таким, как мы всё равно больно и страшно! А вот таким, мелким, для которых родители — целый мир, и больше нет никого?! Почему, ну почему взрослые этого не понимают?! В голове словно щелкнул переключатель — и я понял, что сейчас «шторка задёрнется»... И кто знает, что будет дальше? Мне хотелось разодрать себе горло руками, удариться головой о фонарный столб — чтобы тётка могла увидеть боль. Чтобы показать ей, как на самом деле выглядит то, что чувствует малышка... Но тут рядом оказался Славка. И какая-то старушонка — из тех, что стояли на остановке и смотрели на происходящее, возбужденно перешептываясь. — Прекратите! — закричал Славка, отрывая меня от тётки, вставая между нами. — Перестаньте, пожалуйста! Успокойтесь! Вон, посмотрите, ваша девочка испугалась, плачет... Мы уйдем сейчас... А вы... Вы все-таки подумайте, ладно? А старушонка склонилась над ревущей малышкой: — Да что же ты плачешь, милая? А где лопатка-то твоя? Ой, вот она! Снежок грести ходила? Какая умница... Много снежка-то нагребла? Девочка, всё ещё всхлипывая, что-то залопотала, замахала лопаткой, показывая, как она снег гребла. Тётка застыла, тяжело дыша. А Славка обхватил меня за плечи: — Пойдем, Дань.. Пойдем, пожалуйста... Я растеряно кивнул. Да, в этот раз «шторка не задёрнулась», я не потерял контроль до конца, впадая в яростное безумие... Но сейчас я всё равно чувствовал сильнейший откат, словно был настоящий срыв... Полное опустошение, слабость, ноги стали словно ватные, если бы Славка меня не держал, я бы на них не устоял. По телу прошел озноб, даже зубы начали стучать. — Пойдем... Славка, придерживая меня за плечи, отходил все дальше и дальше. И я шёл, как ватная кукла — мне было всё равно, куда идти и идти ли вообще... — Ты как? — спросил он, когда мы завернули за угол дома. Я только плечами пожал. — Пойдем ко мне, — сказал Славка решительно. — Слав, да все со мной в порядке... — Знаю я твое «в порядке». Первый раз, что ли, тебя заносит? Пойдем. — Но у тебя же секция сегодня... Славка посмотрел на меня: — У меня в этом году еще ни одного пропуска не было. Нужно же хоть раз прогулять. — Но... — Пойдем! И Славка снова обхватил мои плечи, привлекая к себе. Теплый. От его тепла даже зубы стали меньше стучать и сил прибавилось. И я не стал спорить. Чего я сейчас точно не хотел — это остаться один. Со своими тупыми мыслями и тем холодным комом внутри, который душил меня горечью, вызывая глупое желание — просто расплакаться. Не из-за страха за Альку, и не от злости за него, и даже не из-за истории с тёткой и ее дочкой... Просто в этот момент я чувствовал очень остро — с этим миром что-то не так! Мир, где ранить друг друга — самое обычное дело, неправильный! И от этой неправильности было очень больно... И только тепло, которое шло от Славки, могло хоть немного унять эту боль. *** Я сидел на полу, привалившись спиной к кровати в Славкиной квартире и тупо смотрел внутрь чашки с чаем. Я держал её в ладонях, скорее грея руки, чем собираясь пить. Настроение было паршивое. Меня всё ещё слегка знобило после срыва. И сейчас, когда злость кончилась, я чувствовал себя идиотом. Ну да, прицепился, влез в чужое дело — и что, кому-то лучше от этого стало? Что, эта тётка станет после этого лучше с девочкой обращаться. Да счаз! Наоборот, с психозу ей еще и наподдаст! Я только хуже сделал... Ничего в этой ситуации не исправить. Безнадежно... И с Алькой тоже — безнадежно... Ну да, поговорю я с ним, наору даже, в морду дам... И что? Он перестанет этим заниматься? Да фигушки! Не перестанет... И что мне тогда делать? Что?! Он ведь начнет заливать мне, что мол ничего серьезного, это же просто «дурь». А хуже всего, что я же сам ему телеги задвигал на тему, что «трава лучше випивона». Про Джима Моррисона и Игги Попа рассказывал, про хиппи, про «Долгое жаркое лето 1967» — про то, про что читал журналах типа «Иностранной литературы» или «Смены», про то, о чём от папы слышал... Естественно, на свой лад переиначив и под свои теории подогнав... Чёрт! Это значит, опять я во всём виноват, да?! Я не только ему идею про «бизнес-проект» подкинул, но и мысль, что «наркота — это нормально», тоже я ему внедрил. Но только «нормально» — это всё в теории звучит круто: про выход за границы сознания, про борьбу с системой... А в реальности, на практике — это же жопа полна! Но... Алька — это Алька... Он не понимает, что значит «теоретически»... Я — дебил, да?! И всё, что я творю — сплошной идиотизм... — Даня... — голос Славки я услышал не с первого раза. — Да? — я поднял голову и посмотрел на него. — Ты порядке? — спросил он, садясь рядом. Я вздохнул, поставил чашку на пол, под кровать задвинул, чтобы не мешала — пить я сейчас всё равно не мог, глоток в горло не шёл. — В полном... В самом упорядоченном из всех порядков. В таком порядке, что меня почти можно порядочным человеком назвать... Или порядочной сволочью! — сказал я. И обхватил голову руками. — Дань... — рука Славки легла мне на плечо. — Я могу... тебе помочь? Я привалился к нему, такому теплому и хорошему, и мотнул головой, потёрся щекой о его свитер. — Не обращай внимания. Просто немного хреново.. — Ясно, — сказал Славка, — и его голос был по-странному хриплым. Некоторое время мы сидели молча, я откинул голову назад, на Славкино плечо, закрыл глаза. «Всё будет хорошо, — сказал я сам себе. — Всё должно быть хорошо! Мы разберемся с этим, я что-нибудь придумаю... А может... Может, я вообще просто опять себя накрутил, а на самом деле — всё совсем не так...» Неожиданно я почувствовал горячее дыхание на своем лице, в потом чужие губы коснулись моих губ, а теплая рука скользнула по моей щеке. Я вздрогнул, отстраняясь — и резко открыл глаза. Славка смотрел на меня, всё ещё касаясь пальцами моей щеки. Его глаза были огромными, зрачки расширились, губы чуть приоткрыты, дыхание тяжелое... А сам взгляд... Такой... Что даже слов нет... Ярость и отчаяние... Такой взгляд был у Альки, когда он, сидя на краю ванны говорил: «Ты со мной случился...» А я смотрел на Славку — и сказать ничего не мог от шока. Даже пошевелиться. Что это вообще происходит?! Что, мир перевернулся? Или я сплю и сны вижу?! Славка, словно в забытьи, провел рукой по моей щеке — и поцеловал меня снова — легко касаясь открытых губ, но даже не пытаясь просунуть язык или прикусить. Можно было бы сказать «по-детски», если бы его глаза не горели такой страстью. И это меня встряхнуло. — Ты что делаешь? — спросил я, удивляясь тому, как сипло звучит мой голос, отстраняясь и глядя, наверное, совсем диким взглядом. — А что, только Кузнецову это делать можно? — голос Славки был почти срывающимся. Глаза смотрели на меня, не отрываясь. И тут меня встряхнуло снова: — Ты... ты что, знаешь? Откуда? — Откуда? — переспросил Славка с нервным смешком, его рука, всё ещё касающаяся моей щеки дрожала. — Действительно, откуда мне знать? Если вы с ним постоянно у меня на глазах обжимаетесь! Думаешь, так трудно понять, что у вас происходит? Я сидел, словно меня к полу приколотили. Вспомнились слова Ритки «Знаешь, что больше всего в тебе бесит? Что ты всех людей идиотами считаешь!» Вот теперь я в полной мере идиотом считал себя. Ведь я реально думал, что никто никогда — и в особенности «бестолковый Славка» — ни в жизнь не догадается... Мнил себя великим конспиратором... Был уверен, что умею шифроваться лучше всех! Штирлиц, блин... Джеймс Бонд недоделанный! А на самом-то деле.... Чёрт! Чёрт! Чёрт! — Пиздец... — только и мог сказать я, находясь в таком полном ахуе, что других слов у меня не было. Славка опустил голову. — Прости. Прости... Я не должен был... Но я уже не могу так... Я люблю тебя, Дань... Очень... И я подумал... Ты не против... Ты же... Ну мне казалось, что ты... Славка не договорил, но его лицо сильно покраснело, даже уши вспыхнули. Но я и так понял, о чём он... «Ты к Славке так и липнешь», «Постоянно на него вешаешься» — так говорил Алька. Я смеялся. Считал, что это фигня и выдумки. Списывал всё на ревность — и порой специально подваливал к Славке, чтобы увидеть, как Алька ревнует, как в его глазах вспыхивает бешенство. Мне это нравилось. Но! Я ни разу не пытался посмотреть, как всё это выглядит со стороны Славки! Ни разу! Меня волновал только Алька и наши с ним игры. А о Славкиных чувствах я даже не задумывался. Да я вообще и не думал, что у него могут быть чувства! Мне казалось, что он ничего не понимает! Просто есть рядом со мной такой предмет под названием «Славка», который можно поиспользовать хоть так, хоть этак: и как средство для вызывания ревности, и как мягкую уютную подушечку, и как рабочую силу, когда помощь нужна. Такой удобный многофункциональный Славка! А что у него внутри творится при этом?! И потом, если подумать — я ведь в самом деле к нему клеился. И сознательно, провоцируя Альку. И несознательно, как сейчас, когда прижимался к нему не хуже какой-нибудь шлюшки. Конечно, это выглядело как «не против»! Как это, блять, ещё могло выглядеть? В первый раз в жизни я почувствовал настоящий стыд. И понял, почему его называют «жгучим». Казалось, вся кровь прилила к щекам, лицо горело, вдоль позвоночника словно раскаленным прутом прошлись, по бокам побежал пот, даже в глазах стало жарко и защипало, словно туда насыпали перца. — Пиздец... — повторил я шепотом. Это всё, на что меня хватило. Славка внимательно наблюдал за мной, а потом резко отстранился, уселся рядом, привалившись спиной к кровати, опустил голову, уткнувшись лбом в колени, обхватил ноги руками. — Прости, — повторил он глухо, уже без всякой хрипоты. — Я... Наверное... всё не так понял... Прости... Но я... Я так люблю тебя, Дань... Очень сильно люблю... Можешь смеяться над этим — хоть сам, хоть с Кузнецовым... Но я всё равно рад, что сказал... Потому больше так не могу... Не могу больше притворяться... Хочу видеть тебя... Прикасаться к тебе... Целовать тебя... Защищать... Только тебя... Тебя одного... Я люблю тебя, Даня, Данечка... Я люблю тебя... Я сидел — и каждое слово меня словно прошибало током. Надо встать и уйти — так будет лучше всего. Это правильно. Потому что я люблю другого. И если не уйду сейчас — я дам Славке напрасную надежду. И от этого будет только всем больнее. Мне просто сейчас нужно сказать «прости» и — уйти. Но я не мог пошевелиться. Я сидел и слушал те слова, которые я всю жизнь мечтал услышать от Альки, те слова, которыми я грезил, те слова, которые постоянно воспроизводил в своих фантазиях. Но говорил мне их другой человек. Говорил так нежно, с такой болью, с такой страстью, что у меня всё переворачивалось внутри... Но от Альки я никогда такого не услышу... Тот, от кого я больше всего хочу этих слов — не сможет их сказать... А я... я так хочу слышать... Даже если это так больно... Я сам не заметил, что по моим щекам потекли слёзы, всё размывалось. Я пытался справиться с судорогами рыданий — но не мог. — Я понимаю, это смешно, — с голосе Славки звучала горечь. — Не беспокойся, я надоедать тебе не буду. Он шевельнулся, словно собираясь подняться с пола — и уйти. Но вдруг остановился. — Даня? Ты чего? Даня... Я ничего не мог сказать — сцепил пальцы друг с другом, что костяшки побелели, пытаясь удержать слёзы внутри — и не мог. Лишь всхлипнул. А в тот же момент оказался в объятьях Славки. Он прижал меня к себе, позволяя уткнуться в своё плечо, его руки гладили меня по спине, по голове, губы коснулись волос... — Данечка, ну что с тобой?! Что происходит? Прости меня... Маленький мой, мой хороший... Все хорошо... Прости меня... Если хочешь, забудь всё, что я тут наговорил, только не плачь, пожалуйста... Забудь... Я замотал головой. Не хотел я это забывать! Ни за что! Что угодно, только не эти слова! Славка чуть отстранил меня от себя, провел рукой по мокрым щекам... А потом коснулся губами — он целовал мои щёки, глаза, потом коснулся губ — с детской неумелостью, робко, почти невесомо. И я сам не понимал, что на меня нашло в тот момент. В самом деле — не понимал. Может, мне просто снесло крышу от его слов. Может, мне было слишком больно, хотелось выскочить из самого себя, укутаться, успокоиться в чужом тепле. Может, сработал инстинкт: если кто-то что-то не умеет — надо научить... Но я ответил на его поцелуй. Так, как умел отвечать я. Заставляя раскрыть рот, толкнулся в него своим языком, почувствовал тепло его языка, ощущая Славкин вкус — неожиданно сладкий, без привычного аромата сигарет, коснуться кончиком языка чувствительной зоны нёба... Потом чуть выпустить — прикусить нижнюю губу, чуть посасывая — и снова войти в его рот, такой жадный, такой отвечающий... Я сам не заметил, как оказался у него на коленях, прижимаясь всем телом, вцепившись руками в его волосы, поворачивая его голову так, чтобы было удобнее целовать... Его руки переместились вниз, и сейчас он придерживал меня за попу одной рукой, прижимая к себе ещё теснее, вторую запустил мне под свитер, лаская спину. И отвечал на мои поцелуи страстно, всё ещё не очень умело, но в этой неумелости было что-то совершенно пьянящее. Такое, что с ума сойти можно было. А его стояк тёрся о мой стояк… И это Славка? Который всегда краснеет от «пошловатых разговоров»? Весь такой правильный? До сих пор считающий, что детей находят в капусте? Или... Или это я всё это время был полным дебилом и видел только то, что хотел видеть — и даже не догадывался, что Славка представляет собой на самом деле? Вдруг Славка вцепился мне в спину, ещё сильнее прижал к себе, дернулся, выгибаясь всем телом, запрокинув голову назад, судорожно, с тихим стоном выталкивая воздух... Он... кончил? Обалдеть! Он кончил от одного моего поцелуя! Обалдеть... А ведь для Славки это первый раз... Наверное... И от этой мысли сердце почему-то сладко сжалось — так что даже самому расхотелось разрядиться: мне и так было хорошо. Мне показалось, что я сейчас чувствую себя, как молодая мамаша, сыночек которой сделал первые самостоятельные шаги. Что-то вроде гордости. И ещё — очень хотелось запустить руку ему в штаны, коснуться опадающего члена, собрать пальцами сперму, слизнуть, почувствовать вкус... Но я посмотрел на лицо Славки — ещё сильнее покрасневшее, чем во время признания, смущенное, даже испуганное... Так мило! Чёрт, а ведь это действительно его первый раз! И, не смотря на неожиданно открывшуюся Славкину страстную сторону, он на самом деле невероятно стеснительный. Что он сейчас чувствует? Неловкость? Стыд? Вон, даже глаза отводит, не знает как на меня посмотреть... Ха, говорить про любовь — это можно. А то, что есть ещё физиология — он вообще про это думал раньше? Хотя... судя по тому, как он мне отвечал — кое-что точно думал... — Прости... — сказал Славка, всё так же не глядя на меня. — За что? — я взял его за подбородок и поднял голову. — Знаешь, мне льстит, что ты от моего поцелуя кончил. Так оно и бывает, естественный, типа, процесс... Чего стесняться? При слове «кончил» Славка снова вспыхнул, но на меня посмотрел и даже улыбнулся. — «Кончил» — значит, это так называется? — Ну, вообще, это называется «эякуляция», — я рассмеялся, по-прежнему наблюдая не отрываясь за гаммой чувств на Славкином лице — это действительно было захватывающее зрелище. — Но можно сказать «кончил», «выплеснул», «испытал оргазм», «дошел до точки»... А ещё знаешь как в умных книжках пишут: «Излил семя своё». — Что, так и пишут? — губы Славки дернулись в улыбке, которой он пытался побороть смущение, но его руки по-прежнему крепко держали меня в объятиях. И это было приятно. — Ага. Ты знаешь, я когда мелкий был, ещё в садике, часто «взрослые книжки» читал. Не порнуху всякую — тогда такого не было. Приличное. Мопассана, например. Или Стендаля. Или Золя... Но я даже там «всякое этакое» находил... Это ж я! Но так как книжки были приличные, процесс «соития» тоже описывали прилично — иносказательно. И фразы «про излил семя» встречались. И они меня в тупик ставили. Понимаешь, я же в пять лет знал, что такое «семя» — с родителями на дачу ездил, видел: вот семя морковки, вот репки, маленькие, такие, черненькие. И как это изливаться должно? И откуда? И это не больно? Семечки-то тверденькие... В общем, меня этот вопрос сильно занимал. И я решил выяснить правду. Долго не знал, кого спросить — а потом нашел. Я в садике плохо ел, и меня отправляли доедать завтрак в посудомоечную, к нянечке. И я порой до обеда там с утренней манной кашей сидел. А нянечкой у нас была девчонка-практикантка, студентка. Классная. И у неё был жених. Такой клёвый тип с хиповской стрижкой и на мотоке. Он к черному входу садика подруливал и с ней лясы точил. Постоянно сигарету во рту держал, хотя не курил: в садике бы унюхали — ору было бы... Но выглядело это круто. Ну вот, я у него часто всякую фигню спрашивал — которую у других взрослых не спросишь. Он всегда ржал — но отвечал. И не ругался, как другие, наоборот даже. И вот, я его и спросил про семя — то которое «изливается». Какое оно? Как морковное или как у репки? А он мне отвечает на полном серьезе — как у тыквы. Я прифигел. Я же знал, что у тыквы семечки здоровые. И как они из такой маленькой дырочки вылезают? Испугался даже. Перестал сам себя трогать — а вдруг «семя начнет изливаться» и всё мне там порвет? В общем, неделю ходил подавленный, есть совсем перестал. А потом всё-таки до меня начало немного доходить. И через неделю я так его аккуратно спрашиваю: «Димон, а ты случайно не наврал? Про тыкву?». Он хохотал так, что со своего мотока упал. Ну зато потом меня просветил — уже по-честному. Что такое «семя» и отчего и как оно «изливается», и когда все это начинается… Но, знаешь, у меня в тех пор всегда сперма с семечками тыквы ассоциируется... Славка уже не просто улыбался, он смеялся. Смущался немного — но уже совсем не так, как раньше. Смотрел на меня сияющими глазами: — Знаешь, Даня, ты просто невероятен. Даже не представляешь, какое ты чудо... — Разве? — Да, — Славка кивнул. — Даже представить невозможно, что ты в следующий момент можешь выдать... Совершенно непредсказуемый... От тебя... глаз невозможно отвести... Я прикусил губу. Вот мы и подошли к проблеме, о которой я старался не думать за поцелуями и дурацкими россказнями в попытке перебороть Славкино смущение. Но проблема-то никуда не делать. И конечно, странно говорить об этом, сидя на коленях обнимающего тебя влюбленного парня, который только что кончил, целуясь с тобой. Но сказать было нужно. — Слав... Послушай... Если ты всё понял про нас с Кузнецовым... То ты знаешь... Я его люблю... Было так странно произнести эти слова «я люблю», признаваясь в чувствах не тому, кого любишь — а его сопернику. Славка не отвел глаз и голову не опустил — и из объятий меня не выпустил, даже ещё крепче сжал руки на моей спине. — Да, я знаю, — сказал он тихо. — Знаю, что ты его любишь. Не меня... Но, послушай, Даня... Я же... Я же не прошу, чтоб ты его бросил и начал со мной... встречаться... Я понимаю.... Я не Иван-царевич, чтоб сказать «повернись к нему задом, ко мне передом» — и всё будет по-моему. Поэтому... Просто позволь мне любить тебя... Быть рядом... Как раньше... Только без этого вранья! Я не могу больше делать вид, что ничего не чувствую, что ничего не замечаю!!! Просто не могу... Я с ума схожу, когда тебя вижу. Ты... Такой красивый... Такой сумасшедший... Нежный... Дерзкий... Я едва сдерживаюсь... Так хочу прикоснуться... А ты... То, кажется, что ничего не понимаешь, прямо сама невинность... То провоцируешь... Словно всё прекрасно знаешь и просто играешь со мной... И вашими отношениями с Кузнецовым мне постоянно в лицо тыкаешь — типа, смотри, учись... И я... просто не знал, что делать... И сейчас, когда я сказал — мне легче... Что ты теперь в курсе... Хотя кажется, что это тупик... Но... Пожалуйста — не отвергай меня совсем, ладно? Я не буду ничего требовать... Но... Я жить без тебя не могу... И опять его слова вызывали дрожь — более сильную, чем любые ласки. И опять я не знал, что с этим делать. — Слав, скажи честно, ты надеешься, что я с ним разосрусь и к тебе приду, да? — Нет, — Славка мотнул головой. — Я ни на что не надеюсь. Во-первых, я вообще не хочу про будущее думать — как там все сложится или не сложится. Я просто хочу быть рядом с тобой сейчас — а что там дальше будет, вообще наплевать. А во-вторых... Я же видел, каким ты был, когда вы с ним ссорились. Насколько тебе больно… И как ты расцветал, как только он появлялся... И я понимаю — ни я, ни кто другой его тебе не заменит... Но я все равно люблю тебя... И с этим тоже ничего не поделаешь... Вот теперь Славка голову опустил. А я коснулся его волос, провел рукой по лицу. — Славка... Ты... Ты слишком хороший. Слишком хороший для меня... Славка помолчал немного, потом сказал сдавлено, словно каждое слово ему давалось с огромной боль. — Обычно «ты такой хороший» говорят человеку, которого собираются отшить. Это значит «нет»? — Это значит, что ты слишком хороший... — сказал я тихо. — И я не могу... Не могу от тебя отказаться. Я — эгоистичная сволочь, понимаешь? И я знаю, что всем только больнее будет... И...Я вообще не представляю, что из этого всего может выйти, как всё это можно разрулить... И можно ли разрулить вообще...Но я... Просто... Привык к тому, что ты рядом... И я... даже представить не могу, что тебя не будет... Славка вскидывает голову резко и смотрит на меня горящими глазами, в которых всё его чувства как на ладони: — Знаешь, я счастлив, что ты — эгоистичная сволочь! От хлопка входной двери мы со Славкой просто подпрыгнули. А громкие голоса Славкиных родителей заставили нас отшатнуться друг от друга так, словно нас кипятком ополоснули. Сердце чуть не выпрыгнуло от страха... Но где-то внутри я был рад... Потому что не появись Славкины родители так вовремя — кто знает, что бы сейчас произошло? И я понимал — сейчас меня испугало не неожиданное чужое вторжение. И не то, что нас могли «запалить»... Больше всего меня пугал я сам... И это было, пожалуй, самой большой из моих проблем.