Признайся мне первым

Алька застыл неподвижно. Его руки всё ещё касались моей спины, но сейчас я не чувствовал их живыми — ощущение было, что я просто в тисках зажат. И только его дыхание было таким громким, что казалось, на другом конце парка слышно. — Что он тебе сказал?! Что этот урод наболтал?! Что?! — выкрикнул он злобно, почти задыхаясь. Я не видел этого в темноте, но знал, как сейчас раздуваются его ноздри и косят глаза. Больно... Как же это больно — причинять боль тому, кого любишь... Но — у меня не выбора. — Он всё знает. Я отрицал — но он знает. Про нас с тобой. И, может, даже напридумывал больше, чем на самом деле есть... — И что?! — руки Альки наконец ожили, скользнули со спины мне на плечи, вцепились крепко — даже сквозь толстую куртку было больно. — Что он хочет?! Скажет твоей матери?! Ещё кому-то настучит? В школу жаловаться пойдет? В милицию? Или... Он к тебе клеился, да? — Нет! — я резко дёрнулся, стремясь освободиться от его хватки, но Алька не отпускал. — Чего он от тебя хотел?! Угрожал, что всем расскажет, если ты под него не ляжешь? Чем вы там занимались? Уже успел тебя трахнуть? — Прекрати бред нести! — теперь я разозлился по-настоящему. Не просто дёрнулся, а оттолкнул его от себя изо всей силы, вырываясь из его рук. — У нас проблем — вагон, а тебя — одна ревность на уме! Он всё знает — тебе этого мало?! Я понятия не имею, что он с этим делать будет! Он пока пургу несёт: «Доверься, расскажи мне всё, я на твоей стороне»... Но я ему не верю! Может, пойдёт к моей матери. Может, решит это против неё использовать. Он что угодно может сделать! Понимаешь?! Да дело даже не в этом... Славка обо всем догадался, Ритка — давно уже догадалась... Он — сходу догадался! А кто ещё догадается?! Я думал, мы шифруемся... Но мы, блять, хреново шифруемся! Я говорил: надо быть осторожными! Просил тебя: никаких больше встреч на улице, на людях... А ты опять припёр, под самые окна редакции!!! Алька, ты что не понимаешь? Если мы продолжим видеться — мы точно запалимся! — Ну и что?! — Что значит — «что»?! — я уставился на него. Он — совсем дебил? Или... Он же не знает... Он даже не подозревает... А он продолжал говорить, всё так же чуть ли не задыхаясь, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик: — Да кому какая разница?! Ну да, твоя мать если узнает — скандал будет. Но ты ей наврёшь как всегда — и она тебе поверит. Она же тебя ангелом считает, это все остальные — уроды, наговаривают на её драгоценного сыночка... Так же оно всегда было?! Даже если этот хмырь или кто-то другой ей расскажет — она тебе поверит, а не им! А если мои предки узнают — мне срать. Хуже не будет — куда уж хуже! Поэтому — срать! А остальные... Если хоть кто-то к тебе с этим полезет, начнет доставать или языком трепать — я с ним такое сделаю, что пожалеет, что на свет родился... Поэтому даже если и запалимся — хуйня это! Да и не запалимся мы... Я смотрел на него во все глаза. Он что, это всё серьезно?! Он сам понимает, что несёт?! Полонский считал, что я «о последствиях не думаю» и «отчёта не отдаю»?! Да я сама предусмотрительность по сравнению с таким идиотизмом! — «Хуйня», говоришь? — сказал я, чувствуя, что и мой голос начинает предательски дрожать. — А ты знаешь, что за эту «хуйню» в тюрьму посадить могут?! Лет этак на пять! Алька снова замер, затем медленно выдохнул, отступил от меня на шаг. — Значит, он это тебе сказал, да? И поэтому ты такой дёрганный? — Что, хочешь сказать, он наврал?! Но, знаешь, проверить-то можно, Уголовный Кодекс достать не проблема! Алька опустил голову. — Он не наврал, — сказал он неожиданно тихо. — Просто... Это нас не касается! Чтоб за такое посадили, нужны доказательства, настоящие, а не просто домыслы... Его слова до меня доходили медленно — а когда дошли, мне захотелось сесть прямо на снег, потому что стоять стало как-то сразу тяжело... Сжаться в комок в этом снегу и исчезнуть... Но все, что я смог сделать — это шагнуть в сторону, приваливаясь к стволу сосны в поисках опоры. — Ты что, об этом знаешь? Давно? — Ну... да... Знаю... С прошлой зимы... Если бы моя спина не упиралась в сосновый ствол, то я бы все-таки сел, наверное. Изнутри начинала подниматься буря, но я пытался её сдержать. — Откуда? — едва смог выдавить из себя я, с трудом узнавая собственный сдавленный голос. — В Уголовном Кодексе прочитал... Ты сам сказал: «достать не проблема». — Чего?! — Ну... Мне же всегда говорили: «Тюрьма по тебе плачет»... Вот я и решил начать готовиться заранее, — Алька сказал это с такой едкой горечью, с таким отчаянием, что у меня сердце защемило — и даже буря внутри приостановилась. — Ну вот... Наткнулся я на некоторые странные статьи... Типа этой... Я вначале не очень-то понял, о чем речь... Потом дошло... Потом ещё поузнавал... И в общем... В курсе я... — И ты мне ничего не сказал? — прошептал я. Алька опустил голову ещё ниже. — Я же знал, как ты отреагируешь на такое... Что психовать будешь, ещё выкинешь глупость какую-нибудь... Ну и... Я не хотел тебя расстраивать, понимаешь?! И потом... Ну... Я об этом узнал, когда ты в больнице был... У меня тогда вообще крыша ехала... И когда я... Когда я весной от тебя так долго шарашился... Из-за этого тоже... Не совсем из-за этого, там много причин было... Но... Я думал, что так будет лучше, что не должен тебя втягивать... А потом понял, что я все равно не смогу... Ну и... Я думал, нас это не коснётся! Никто же не знает... А узнают — доказать всё равно не смогут! Да у нас толком ничего и не было — такого, что доказать можно! Да даже в худшем случае — тебя бы это всё равно не коснулось! Я же старше, поэтому вся ответственность на мне была бы! Ты был бы не причём! Поэтому... — Поэтому — зачем об этом было говорить, правильно? — сказал я, сам удивляясь, как ровно и холодно звучит мой голос. Я понимал Альку. И то, что происходило весной и летом — понимал в полной мере. То, как он сходил с ума, не смея прикоснуться ко мне и поцеловать, пытаясь защитить меня — в том числе от закона. То, как ему было страшно от того, что он узнал, и как он пытался справиться с этим в одиночку... Но... Я вспомнил, как сам сходил с ума — накручивая себя: я не нужен ему больше, ему думать обо мне противно, он даже прикасаться ко мне не хочет... И во что потом все это вылилось? В полное безумие, в срывы, в бешенство... В то, что мы изводили друг друга... И продолжаем изводить... — Ну да, зачем мне что-то знать? — продолжил я говорить, чувствуя, что сердце готово разорваться от боли. — Меня же это не касается, да? Вообще никаким боком... Ну да, посадили бы только тебя, ты же старше, а я типа жертва невинная. А то, что я после этого пошел бы и с крыши навернулся или убил бы кого-нибудь — на это срать, да? — Ты такого не сделаешь! — в голосе Альки был страх, он попытался схватить меня за плечи, но я увернулся и заорал, уже полностью теряя контроль: — Откуда ты можешь знать, что я сделаю, я что не сделаю? Ты вообще хоть что-то обо мне знаешь? Тебе же на меня насрать! Я думал... Я думал — мы друзья! Что я — твой друг, настоящий, самый важный, а не просто кто-то, с кем подрочить можно! Но я ошибся, да? Это — меня не касается, то — меня не касается! Твои проблемы — это твои проблемы. Твои дела — это твои дела. Мне вообще ни о чём знать не надо! Я говорил тебе, просил тебя: не ври мне, не скрывай ничего! И ты весь такой: ладно, конечно, никогда больше... И что?! Ты знал, что нам может грозить, если мы запалимся — но даже не пытался со мной это обсудить! С девчонками за моей спиной крутишь, а мне сцены ревности устраиваешь — нормально всё, да?! С наркотой связался, в школе моей торгуешь, на моём дискоче прямо.... И я про это тоже знать не должен? Про что ещё? — С чего ты это взял?! Про наркоту? — теперь в голосе Альки звучал явный испуг. — Да с того! Пацаны наши просили тебе передать, чтоб ты им ещё того же самого достал... И скидочку сделал в честь нашей с тобой дружбы. Что, сделаешь? Что им передать? Алька медленно выдохнул, как-то сразу сник, словно выпустил из себя с этим выдохом все свою силу, уверенность... И вдруг закрыл лицо руками в каким-то совершенно детском жесте. Это было так неожиданно, что я даже орать прекратил. А он сказал тихо и виновато: — Данька... Это же просто шмаль... Ничего такого... Я не собирался у тебя в школе ничего продавать... Просто было немного с собой... Ну, а они спросили... — Они спросили? — повторил я. — Знаешь, если люди спрашивают, значит они точно знают, у кого про это спрашивать можно... Значит, ты этим давно занимаешься? И весь город в курсе? Кроме меня, да? А про «ничего такого» — хватит заливать! Ты говоришь, ты УК наш читал? Ну-ка давай-ка — расскажи мне про статью»хранение и сбыт»... И посмотрим, «такое» шмаль или не такое? Всё так же, не отнимая руки от лица, Алька сказал: — А какая разница? По мне в любом случае тюрьма плачет... Поэтому пофигу, за что я туда влечу — по сто двадцать первой или по двести двадцать четвёртой? Всё равно я «уголовник малолетний»... А так... Хоть денег заработаю, поживу по-человечески, пока не посадили... — Ты рехнулся, да? — А что мне ещё делать?! — Алька резко опустил руки, скинул голову и уставился на меня. — «Уголовник, уголовник»... Только это и слышишь всю жизнь! Ещё с тех пор, как все мои преступления были — в пеленки написать! Но все уже решили — и клеймо поставили. А чё, прадед в тюрьме подох, папаша — пятнадцатисуточник отъявленный. Ну и я туда же... А если мне по-любому тюрьма светит — то какая разница? Лучше раньше начать, чтоб побольше успеть! И потом... Если будут деньги — может меня ещё хрен посадят, понимаешь? Я же говорил — УК на всех не хватит... И если кому надо в лапу дать, то вообще всем плевать — и с кем ты спишь, и чем торгуешь. Деньги — единственное, что может защитить, понимаешь? Нас с тобой защитить! Тебя! Вон, Корейца знаешь? Ну, Васю Ли? Который себе двухэтажную хибару Заречкой отгрохал? На какие шиши, при том что он по трудовой где-то дворником числится? Да никто и не спросит! Он кому надо отстегнул — и больше никто с вопросами не лезет! И пофигу, чем он там торгует и кого ебёт — хоть телок малолетних, хоть парней, хоть собачек — никто не вякнет! А всё потому, что у него бабла немеряно! Алька говорил негромко, но с вызовом, зло, словно выплескивал из себя то, что давно накопилось. И от этого мне стало не по себе... Я знал о Васе Ли — про него и его домину в городе шушукались часто и много. Да и Борисыч не раз его поминал. Что вот, мол, такой талантливый был боксер, чемпион области, мог на всесоюзных медаль взять, но «связался с плохой компанией и покатился по наклонной дорожке». На этой ноте обычно Борисыч заканчивал, не упоминая о том, что несмотря на две отсидки, Кореец теперь живет как король местного масштаба. А от самого Борисыча жена ушла полгода назад с формулировкой: «Мне надоело жить в нищете и без каких-либо перспектив». Так что — так ли уж неправ был Алька? Но... Борисыч был одним из немногих взрослых, кого я по-настоящему уважал. За то, что он делает то, что любит... За то, что всю душу вкладывает — в бокс, в нас, переживает за каждого, бьется — за каждого. И не бросает эту работу, даже теперь, когда заплату тренерам платят нерегулярно, когда всё начало разваливаться... И как он счастлив, когда мы побеждаем, когда видит, как его ученики добиваются чего-то, идут вперед.... А насколько счастлив Вася Ли в своем особняке и со своими деньгами — это еще хрен кому известно. И если бы мне нужно было выбирать, по какому пути идти — я бы скорее выбрал путь Борисыча. — Что, нашел себе пример для подражания? — бросил я Альке почти с тем же вызовом. — А у тебя есть другие примеры? — ответил он мне отчаянно. — Другие варианты? Только не надо мне про ПТУ заливать — в гробу я его видел! А что ещё? Что?! По партийной линии податься? Так всё, прикрылась эта лавочка. Да если бы и не прикрылась — хрен бы я туда пошёл, я так хорошо врать не умею, как там требуется! В институт — а потом на руководящий пост на фабрику? Да кто меня в институт возьмет? И фабрика наша мне на хрен не сдалась! Ещё что-то? А что ещё? Нету ничего больше! А таким, как мой отец, я не стану! Уж лучше уголовником, как Вася Ли, чем унылым чмом, как мой папаша и наши соседи по малосемейке! Я закусил губу... Да, я сам об этом думал... Почти то же самое, что Алька сейчас говорил, теми же самими словами... Может быть, потому я и не мог представить нас с Алькой взрослыми — я не видел будущего, ни для себя, ни для него. Что нас ждет? Только тьма. И падать в неё мы будем вместе... — Хорошо, — произнес я медленно. — Пожалуй, тогда и мне стоит присоединиться... Сейчас мы с тобой видеться не будем, времени свободного дофига станет... Почему бы мне тоже не подзаработать? Шмаль, поди, дело прибыльное... А «колеса» ещё прибыльнее... Скажешь, кто работенку тебя такую крутую подкидывает? Я с ним тоже поговорю, может и для меня что найдется... — Ты что, долбанулся?! — Алька даже вперед подался. Но я не отступил, не дернулся смотрел на него в упор, глаза в глаза: — А почему бы и нет? Мне тоже деньги нужны, надоело у матери то на одно, то на другое выпрашивать! И это же «просто шмаль, ничего такого»! Совсем не опасно, УК на всех не хватит — так ты говоришь? И потом... Мне тоже без разницы! Я же себя не переделаю — сто двадцать первая мне тоже по-любому светит! Не сейчас — так потом! Ну так не плевать ли, если к ней ещё и эта твоя — двести двадцать четвертая, да? — приклеится! Ну так что, расскажешь, к кому можно обратиться за работёнкой? Нет? Ну так я сам найду! У этого твоего приятеля Лехи Косого, который на автовокзале возле игровых автоматов отирается, спрошу... Или у того мужика с рынка, у которого ты шмотки берешь... — Не смей! — рявкнул Алька. От его крика с шумным карканьем сорвалась с ветвей дерева ворона, и нас обсыпало снегом, сорвавшимся с всколыхнувшихся веток. Мы оба замерли. Мое сердце колотилось так, что казалось сейчас из груди выскочит и улетит за вороной. А может, это оно и вылетело... — Не смей... — повторил Алька уже свистящим, прерывающимся от дрожи в голосе, шёпотом. — Ты этого не сделаешь, понял? — Значит, тебе можно — а мне нельзя? — спросил я, таким же срывающимся шёпотом. — Ты что, не понимаешь? У тебя любое будущее открыто! Любой институт, куда захочешь — поступишь! Газета твоя сраная, бокс, эта хрень с группой — всё может получиться! А не получится — еще что-нибудь придумаешь! Тебе нельзя всё это просрать! — А тебе — можно? — А мне просирать нечего, у меня уже все просрано! Только одна возможность осталась... — Стать, как Вася Ли, да?! — Стать ещё круче! Всем им покажу! Считают меня уголовником — буду уголовником! Но они сами пожалеют! Буду делать, что хочу! Жить как хочу! И пусть хоть кто-то вякнуть посмеет! И срать я хотел на их законы убогие, и на всё это дерьмо! А если в тюрьму посадят или грохнут — не велика потеря! Алька смотрел на меня, и его глаза пылали, я это даже в парковой темноте видел. И я от него глаз отвести не мог — сейчас он был невероятно красивым. В этом он был весь — не из тех, кто может быть «в середине». Если нельзя стать первым, то он станет первым «с другого края», если не на вершину горы — значит, на самое дно, глубже всех. Это было то, что делало его «моим Алькой», мои любимым... И в тоже время это было полной дуростью! Идиотизмом, который бесил меня так, что у меня руки в кулаки сжимались и зубы стискивались, и хотелось орать, и разнести всё вокруг. — Не велика потеря? — процедил, едва контролируя себя, чтоб не сорваться. — Ну да, ты же «никому не нужен»! Вбил себе это в голову и носишься с этим, как курица с яйцом! И даже не видишь ничего вокруг! Нет другого выхода, да? А ты его вообще искал? Ты что-то пробовал? Повёлся на то, что тебе идиоты наговорили! А на то, что я тебе говорю — тебе плевать, ты даже не слышишь! Поэтому, давай — вали в тюрьму! Только я туда же загремлю. А почему бы и нет?! Мне тоже на всё срать! — А тебе что за дело до меня? — выпалил Алька, и я увидел, что его руки тоже сжаты в кулаки. — Ты же решил меня бросить — так что какая тебе разница? — Я хочу, чтобы ты был в безопасности! Ты что, не понимаешь?! Думаешь, это всё — игрушки? Да, моя мать мне верит, но не тогда, когда речь о тебе идёт! Если она хоть что-то заподозрит, она всё сделает, чтобы от тебя избавиться! Или меня в другой город отправит — к тете, в Москву или ещё куда! Или тебя найдет способ в колонию упечь! — И поэтому ты всё сам решил, а меня перед фактом поставил?! А если мне плевать на безопасность?! Я готов рисковать! Узнают, не узнают — это всё вилами по воде писано! А ты сразу в панику и драпать? Я смотрел на него, орущего на меня, разъяренного — и чувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы. Он не понимает... Он в самом деле не понимает... Говорит: «Мне срать, в тюрьму сяду...» Но... Он не понимает! Что будет со мной, если с ним что-то случится?! Неужели он в самом деле считает, что мне на него настолько наплевать, что он в тюрьму сядет, а я такой довольный: «А, ну и ладно, пойду дальше веселиться!»? Он не понимает, он не хочет понять! Что он — единственное, что меня как-то держит «в рамках»... И если с ним что-то случится — для меня тоже всё будет кончено?! Как он так может говорить : «не велика потеря», «у меня уже все просрано», «по-любому тюрьма светит»... Как он так может говорить о своей жизни, если у нас с ним одна жизнь на двоих?! И что ломая свою — он и мою сломает?! Или ему и на это плевать?! — Ты не понимаешь... — сказал я тихо, стараясь удержать, подступающие к горлу слезы. — Всё я понимаю! — резко оборвал он меня. — Говоришь, что о безопасности мой заботишься? Да как бы не так! Я тебе просто надоел — вот и всё! У тебя же теперь Славочка есть, вот ты и решил от меня избавиться! Или... Или дело в том мужике, да? Он ведь не случайно всё просёк... Да он просто хочет тебя до усрачки! А тебе много не надо, чтоб растаять, ты на любого ведёшься, кто по шёрстке погладит! Внутри меня разорвалась бомба. Всё то, что я старался сдерживать: и обида, и страх, и безнадежность, и отчаяние — все сорвалось и закрутилось ураганом. — Достал ты меня уже! — заорал я, не выдержав. — Достал, понял?! Сам врёшь постоянно, хуйню разную творишь, ни на минуту задуматься не хочешь, что можно сделать, чтоб хоть как-то из дерьма выбраться — а виноват всегда я! «Этот тебя хочет, тот тебя хочет»... Тебя послушать — я тут как сучка течная, весь город только об том и думает, как меня выебать! Бесит! — Это ты меня достал! — заорал Алька чуть ли не громче меня. — Если ты ведешь себя, как сучка течная — как мне ещё об этом говорить?! Тебе то в одну сторону заносит, то в другую! Я с тобой — как на вулкане, только и ждешь, когда рванет! Я тоже тебя просил, умолял: не провоцируй меня больше! И ты обещал: всё, никогда... И что?! Ты же нарочно это всё делаешь! И со Славкой, и с хмырем этим... И весь ты такой невинный: ничего не знаю, ничего не понимаю... А всё ты понимаешь! И специально продолжаешь — чтобы все только на тебя смотрели! И весь ты такой невинный: ничего не знаю, ничего не понимаю... А всё ты понимаешь! И специально так делаешь — чтобы все только на тебя смотрели! Ты знаешь, как от этого крышу сносит?! Когда ты такой?! Когда ты там, в подъезде, этому хмырю всякую хуйню заливал — ты хоть понимаешь, как ты выглядел? Как он на тебя смотрел, словно съесть был готов! И теперь... Просидел там с ним час в закрытом кабинетике, а как вышел — так сразу решил меня к чёрту послать? Сразу куча претензий ко мне появилось — и у то у меня не так, и это не этак! Ну да, конечно! Он же взрослый, да? Опытный мужик... Скольких уже поимел — по-всякому, и так и этак... Есть чему поучиться, да?! Тебя же только это интересует! И он ушлый, точно найдет способ от всего отмазаться. И денег у него навалом! Конечно, с ним поинтереснее будет, чем со мной! Что, скажешь, это не так? Алька попытался схватить меня за плечи, и встряхнуть — как обычно он делал. Но ярость поднималась во мне неудержимой волной. И я не просто оттолкнул его — я ударил. Хуком снизу, под подбородок, из-за всей силы. Так, как бил только на ринге, когда точно знал — противник защищен шлемом и капой. Но теперь мне было плевать — в этот момент я ненавидел Альку больше всего на свете... Как он может!!! Как он может так? Я думал, что мы всё-таки друзья, несмотря на все наши «игры» — мы в первую очередь друзья... И я знаю его, как самого себя... И он меня знает тоже! А он... Он совсем меня не знает — если в самом деле думает всё это! Он меня не знает... «Я — это ты» — это только для меня аксиома, а он... а он... Я для него — никто! Да пошёл он на хуй! Алька от удара пошатнулся, едва не упав в снег, но устоял на ногах. И тут же ударил в ответ. Я видел его удар, уклонился, ударил снова — серией, по корпусу, с одним желанием — ударить как можно больнее, чтобы хоть как то выбросить из себя боль, которая разрывала меня изнутри. Больно? Пусть будет еще больнее! Все плыло вокруг, и я уже не понимал: где я, а где он, кто наносит удары, кто получает... В кровавой темноте, застилающий глаза, я не видел его ударов. Да и если бы видел — уже не стал бы уворачиваться. Пускай... Это не имеет значения... Убить его на хрен, себе горло разодрать, весь мир взорвать в чёрту... Ненавижу, как я ненавижу! Его, себя, всех на земле... Не хочу здесь оставаться! Я хочу умереть... Домой... хочу домой... Не туда, где орёт мать... И не туда, где мы могли бы быть счастливы в Алькой — потому что никогда и нигде мы с ним счастливы не будем... Я хочу Домой... В то место, где тихо... Где никого нет... Где нет даже меня... Но сейчас я хочу туда! Заберите меня отсюда... Из этого мира! Я его ненавижу!!! Заберите меня... Убей меня... Последняя мысль заполнила меня целиком — так что ничего больше не осталось. И «шторочка задернулась» окончательно...