Признайся мне первым

Алька держал меня за руку. Его пальцы были холодными, и холод проникал сквозь кожу, поднимался по венам к самому сердцу. Холодно. Кругом темнота. И тишина. Только слышно, как вода капает. Кап. Кап. Кап. Каждая капля — как последний удар замерзающего сердца. И каждая капля — красная. Это не вода. Это жизнь из нас утекает. Алька сидит на краю ванны и смотрит, как с запястья по пальцам течёт красное и падает крупными каплями на пожелтевшее от ржавчины дно. В голове пусто. Ничего не осталось. Ни чувств, ни мыслей. Просто смотреть, как оно течёт — это завораживает. Красиво. И я тоже смотрю. Просто смотрю — и всё. Ни чувств, ни мыслей. Кто-то внутри меня кричит, орёт изо всей силы, колотится в рёбра. Но вокруг — только лёд. И я смотрю, как Алька умирает. И умираю вместе с ним. И ничего при этом не чувствую. Даже боли от ударов того, кто заходится в агонии там, внутри. Вдруг Алька вздрагивает... прислушивается... поворачивает голову... И смотрит. Прямо на меня. Внутрь меня. Потом быстро вскакивает и выбегает в коридор. Щелкает замок. — Данька! Данька, постой! Дверь хлопает. Шаги по лестнице — вниз. Еще один дверной хлопок. Голоса... — Сколько можно копаться! Уже и так опаздываем! Снова хлопок. И снова шаги. Я открываю глаза. Темно. Холодно. Чужой подъезд. Чужие голоса. Ноги и руки колет тысячами иголок. Всё тело ломает. Надо встать. Но вставать не хочется. Еще один хлопок — этаже на третьем. — И сразу после уроков — домой! Поняла? — Да-да-да! — и быстрые шаги по лестнице в такт словам. Кто-то спешит в школу. И мне надо. В школу. Сегодня скажут результаты контрольной. А потом — репетиция. Репетиция моей группы. Той, с которой я хотел покорить мир. Но мне всё равно. И на контрольную. И на репетицию. И на мир. А ещё мне надо домой. Сказать матери, что я в порядке. Потому что она психует. Но от этой мысли мне совсем хочется исчезнуть. Снова будет ор. Не хочу. Я втягиваю голову в плечи, стараясь сжаться в молекулу. Если бы было можно остаться тут навсегда... Никуда не ходить. Ничего не решать. Не объяснять. Не выбирать. Не слышать. «Соберись, тряпка!» — говорю я себе. «Ты же понимаешь, что ты не сможешь здесь остаться. Сам себе жопу устроил — сам теперь и выбирайся! За свои действия надо отвечать! Ну, поорут на тебя — ничего страшного. Чё, первый раз что ли? Так что давай, ноги в руки — и потопал. Вниз по лесенке!» «Зачем?» — спросил я сам себя. И об этот вопрос разбились все мои бодрые фразы. Нет, я понимал — зачем. Жизнь — прекрасна и удивительна, всё такое. В ней сколько всего можно сделать. Написать книги или снять фильм как «Звездные войны». Петь со сцены — чтобы все смотрели только на меня. Найти сокровища инков, открыть новые острова в Тихом океане и исследовать Марианскую впадину. Купить мотоцикл — и проехать на нём через всю страну. Изобрести гиперпространственный двигатель и покорить космос. Да до хренища всего интересного! Вот только... Ни одна из этих мыслей ничего во мне не вызывала. Ничегошеньки. Лежать на чердачной площадке. Сжавшись от холода. Смотреть в темную стенку. И не вставать. Никогда. Всё. Это тупо. Так нельзя. Это ни чему хорошему не приведёт, если останусь здесь — будет только хуже, «соберись, тряпка»... Ничего не работало. Что бы я не говорил себе — я просто не мог. Не мог заставить себя подняться. Не мог заставить себя повернуться, расправить затекшие руки и ноги. Не мог даже вытереть слюну, которая текла изо рта по подбородку. Тело не слушалось. Совсем. И я перестал сопротивляться. И перестал думать. Просто тупо смотрел на стенку и слушал, как хлопает подъездная дверь, выплевывая людей в мир. А потом и это всё исчезло — растворилось в темноте и тишине. *** — Данька! Голос прорывался издалека. Сквозь толщу воды. Руки тянутся ко мне. Не достать. Не вздохнуть, грудь разрывается... — Данька! Тянут, толкают... Небо — то появляется, то пропадает. Холодно, тело сводит судорогой. — Данька! Толчок в плечо, ещё один, меня трясёт. Кто-то трясёт. Вода кругом. Или просто холод? — Даня, Данечка... Ну давай же! Открой глаза... — Данька! Холодные пальцы касаются моей щеки. Холодные, как лед... Холод. Сквозь кожу — прямо в сердце. Я вздрагиваю — и отшатываюсь так резко, что впечатываюсь головой в стенку. Перед глазами вспыхивают искры. — Даня, ты чего?! Ты в порядке? — Не трогай его! — «Не трогай?!» Это ты мне будешь говорить? После всего этого? Хочешь, чтобы я тебя здесь по стенке размазал? — Так и размажь! Если это поможет — то сколько угодно! Хоть совсем убей... — «Убей, убей»… Достал ты уже со своими заскоками! Можешь хоть раз в жизни не только о себе думать?! Сейчас надо «Скорую» вызывать! Срочно! А не фигней страдать! Голоса врываются в мозг, тащат на поверхность воды, как волосы. Слово «Скорая» тянет сильнее всего, царапает мозг до боли — и я выныриваю на поверхность. Кашляю, задыхаюсь, проталкивая воздух... И всё-таки — вдыхаю. — Не... надо... «Скорую»... Тишина. Я открываю глаза. Возле меня — темные тени. Я их знаю. Алька. Живой! Волна облегчения прокатывает по телу. Он жив, он в порядке... Он не обледенел до конца там, в пустоте сердца... Алька... Рядом с ним — Славка. Меня снова накрывает — волной ужаса. Славка! Вчера, выговаривая Альке про то, что нам лучше расстаться, я даже не вспомнил... Не вспомнил про Славку! А ведь это и его касается — даже больше, чем нас. Мы — психи. И Алька прав: скорее всего, мы оба хорошо не кончим. По-любому. Хоть одна статья, хоть другая, хоть поубиваем друг друга, хоть крышей съедем... Но Славка! Хороший, правильный, добрый, теплый... Славка... Он такого не заслужил! Он не заслужил всего этого кошмара! У него — вся жизнь впереди, самая лучшая! Я должен спасти его! От меня... Страх за Славку придал мне сил — настолько, что я смог повернуть голову. И смог говорить. Как можно более легко. Даже с улыбкой. Как обычно. Я справлюсь. Я же умею врать лучше всех. — Уходите. Пожалуйста. Не надо «Скорую». Я в порядке. Сейчас полежу немного. И домой пойду. Всё хорошо. Правда. Серые фигуры переглянулись. А потом та, которая, которая была Славкой, наклонилась ко мне... И я снова, немного не рассчитав, впечатался в стенку. На этот раз обдирая ухо о штукатурку. — Даня, ты... — Не трогай меня! — Данька! — это Алька, совсем рядом... — Не подходи! Валите отсюда! Оба! Не прикасайтесь! Идите на хуй! Пожалуйста... Они застыли. Смотрят на меня. — Пожалуйста... — повторяю я, чуть слышно. На большее нет сил. Ни на то, чтобы врать. Ни на то, чтобы орать. Славка резко поворачивается к Альке. — Что вчера произошло?! Я хочу знать точно! Что ты с ним сделал?! — Я?! Это тот журналюга ебанутый! Наплёл Даньке хуйни всякой! Я же говорил: он после этого клуба сраного сам не свой вылетел! — А ты не причём, да? И лицо ему тоже журналюга разбил? Алька молчит, дышит тяжело. А потом говорит, уже без крика. Тихо-тихо: — Я... Я — причём... Я знаю... Но... Если бы тот хер его не запугал... Ничего бы не было! — Что он сказал?! Алька молчит. — Что можно вообще сказать такого, что вот такое могло случиться?! — Он сказал... Что за это в тюрьму сажают... За то, что мы делаем... — выдавливаю из себя я. Говорить тяжело, в горле ком. Но сказать надо. Славка должен знать правду. Чтобы он понимал, чем его «любовь» может кончиться. Чтобы держался от меня подальше. Славка смотрит на меня — и в его взгляде недоумение. Потом поворачивается к Альке. — Но ведь это же враньё, да? Алька опускает голову. — Нет. Не враньё. — Да нет же! Это ошибка какая-то! Так не бывает... Алька взрывается: — Не бывает?! Тебе уголовный кодекс принести? Чтобы ты сам убедился, что все твои большие светлые чувства — это от пяти до восьми лет лишения свободы?! Так что давай, вали отсюда к мамочке! А Даньку в покое оставь! Видишь же, как он от тебя шарахается! Алька замолкает резко — и отворачивается. Славка тоже молчит. И я молчу. И жду. Жду, пока Славка скажет: «Вот оно как...» и пойдет вниз по лестнице. В ту прекрасную жизнь, которой достоин. Это правильно. Но почему-то от этого сердце сжимается от боли. Ну давай, уходи уже! Оба — уходите! Так будет лучше... Я — выдержу... Но Славка садится на корточки рядом со мной. — Дань, послушай... Я, может быть, ещё не понимаю всего... Но... Сейчас же всё в порядке? Тебя же не обвиняют ни в чём? Ни тебя, ни Сашу? Так ведь? А ты... А ты ведёшь себя, словно за тобой отряд милиции гонится — и все с собаками и автоматами... Но это же не так! Мне кажется... Ты просто немного себя накручиваешь... Я мотаю головой... Ну почему, почему они ничего не понимают? — Это всё серьёзно, Слав... Правда — серьёзно… Поэтому... Просто уходи, а? Оба уходите... Пожалуйста... Славка вздыхает. Но уходить и не думает. — Хорошо. Серьёзно. Я не спорю. Но... Сидеть вот так на чердаке — это не лучший выход... Мама твоя волнуется. Всех обзванивает, телефоны обрывает. И холодно здесь. А у тебя вся куртка порвана, шапки нет. Поэтому... Давай вот как сделаем: пойдем сейчас все вместе ко мне. Я матери твоей позвоню на работу, она мне номер оставила — на всякий случай, если ты объявишься. Вот, я ей всё объясню, скажу, что ты нашёлся. И у меня до вечера побудешь. А ты умоешься. Поешь. Поспишь. А потом мы всё и решим? Потому что нельзя же такие серьёзные вещи вот так решать. Хорошо? Славка смотрит на меня. И Алька смотрит. Я чувствую их взгляды, хотя сами они по-прежнему серые пятна, расплывающиеся перед глазами. Я должен сказать «нет». Я должен их спасти. Сделать всё, чтобы они ушли. А если не уйдут — уйти самому. Домой. Потому что Славка прав: сидеть на чердаке — вообще не вариант. И мама реально волнуется. Если я не «найдусь»— она милицию вызовет. Если ещё не вызвала... И тогда... Тогда всё может стать ещё опаснее. Для нас всех... Милиция — не мама. Если они начнут искать меня, начнут расспрашивать — они могут узнать правду. Про нас с Алькой... И тогда... Тогда — пиздец. Пойти сейчас домой одному — правильно. Позвонить матери самому — правильно. Слушать её ор. Врать что-то в ответ. Объяснять. Снова врать. Потому что если не получится хорошо наврать — точно будет «Скорая»... А потом — и областная... И Глеб Валентинович... И таблетки, от которых всё серое... Поэтому — надо хорошо врать. И принимать ответственность за «своё глупое поведение». Но я не хочу!!! Не хочу ничего говорить, ничего объяснять, ничего улаживать! Я не хочу, чтобы на меня орали! Мне кажется, если я услышу крик — то просто умру на месте! Я не хочу! — Данька... — Алька делает полшага вперед и останавливается, словно натыкается на стенку. — Пожалуйста... Пойдем... Послушай... Если не хочешь — никто к тебе не прикоснётся... Хочешь, чтобы я от тебя отвалил и не отсвечивал больше — хорошо. Но только... Давай это, в самом деле, не сейчас решим! Он говорит тихо, и его голос такой, что у меня от каждого слова всё внутри переворачивается. И против своей воли я киваю. Я ненавижу себя за это. Ненавижу то, что я — слабак. Слабак, который не хочет ничего решать. Который просто переваливает на других проблемы и — пусть разгребают. Который никого не может защитить... Но что поделать — если я такой?! Я с трудом разгибаюсь и пытаюсь встать на ноги. Это удается не сразу. Я говорю себе: «Вставай, тряпка» — но тело не слушается. — Даня? — Славка подается вперед, словно пытаясь меня подхватить, а Алька делает ещё шаг... Разряд страха меня просто подбрасывает, — и мне удается то, что казалось невозможным. Я вскакиваю на ноги. В теле словно взрываются тысячи бомб, каждая мышца — сгусток боли. В глазах темнеет, одежда моментально становится мокрой от пота, а к горлу подкатывает тошнота, мне едва удается сдержать рвоту. Но я держусь. За стенку — и так просто. Держусь. Я должен. Потому что иначе они захотят мне помочь. Подхватят. Обнимут. И тогда... Тогда я просто разорвусь на части. В этом тепле... В этой заботе... В том, что я хочу больше всего на свете... Я уже не смогу отказаться... Просто не смогу. И утащу нас всех на самое дно. Поэтому — я держусь. Я нахожу в расплывающейся картине мира перила. Теперь нужно перебросить тело от стенки туда. Не упасть. Вцепиться в них крепко. И двигаться вниз. Самому. *** Вода в ванной горячая, но согреться так и не получается. Дышать, правда, немного легче — не так, как в подъезде, когда казалось, что грудь стянута железным обручем. Я обхватываю себя руками за плечи, опускаюсь в воду по самый нос, так чтобы уши были закрыты и можно было слышать равномерный водяной гул... Который, наверное, через воду передается из самого Мирового Океана. Как трансляция по радиоволнам. И тогда для Океана каждая капля — проводник...И где бы не был, если рядом вода — ты можешь услышать послание... Вода накрывает... Уносит... В глубину... Туда, где тихо-тихо... Звонок в дверь — и я едва не подпрыгиваю. Всё внутри сжимается в тугой ком страха: это мать! Славка с ней связался, она пришла... И сейчас начнет орать. Если бы было можно выдернуть из ванны пробку и слиться вместе с водой по трубам куда-нибудь подальше — я бы так и сделал. Я замираю и прислушиваюсь. Ора нет. Правда нет! Только тихие голоса — Славка и Алька. Больше никого... Я выдыхаю медленно, словно возвращаюсь с того света. Но — почему дверь хлопала? Кто-то куда-то ходил? Алька? Они поссорились? Алька психанул и ушёл из квартиры? А теперь вернулся? Зачем?! Только бы... Только бы орать не начали... И сюда бы не зашли... Я кошу глазами на дверь — задвижка хорошо закрыта. А я ещё и корзину с бельём и тазы к двери подвинул... На то самое место, где в прошлый раз Алька прижимался ко мне, горяченный от страсти. А я изо всех сил старался быть «потише», чтобы Славка не услышал — и заходился от кайфа при мысли, что он слышит... Да, вот такой я... Извращенец долбанный! Ведь реально же — всё, о чём думать способен, — это о том, как кончить. «Сперма вместо мозгов», «На хуях помешан» — ага, всё верно, это про меня. Сам — порочный и чокнутый. И другим только жизнь порчу. Альке я своими прибамбасами все нервы вымотал... Славку с пути истинного сбил... А теперь — что мне с этим делать? Я прислушиваюсь — нет, они не орут, и вроде как даже не ссорятся... Слов не разобрать, только спокойный равномерный гул... Почти как от воды, когда она заливает в уши. Странно... Почему они вместе? Как они вообще меня нашли? Зачем припёрлись в подъезд? Мы же расстались с Алькой вчера – навсегда. Наговорили друг другу такого, что хрен простишь. Тогда – зачем он здесь? И почему со Славкой? Он же ещё вчера просто заходился от ревности... Убить был Славку готов... А теперь? Что с Алькой теперь? В подъезде я не почти не видел его — и темно было, и перед глазами всё плыло. И когда вышли из подъезда — не видел. Я шёл первым, смотрел прямо перед собой и был полностью сосредоточен на том, чтобы не упасть. Но... Мне не надо было видеть. Я и так знал — ему плохо. Я помнил, как звучал его голос, когда он говорил: «Так и размажь! Если это поможет — то сколько угодно! Хоть совсем убей...» или « Хочешь, чтобы я от тебя отвалил и не отсвечивал больше — хорошо». Это — не тот безбашенный крутой тип, который любую проблему встречает ухмылкой. Не тот Алька, который небрежно бросает: «На хуй, школу». Другой... Тот, каким он был, когда проломил мне голову. Тот, который ждал меня на лавке у подъезда с горкой снега на загривке. Сломанный. Смирившийся. И я снова вспомнил то ощущение перед пробуждением — кровь, вытекающая из тела по капле... леденеющее сердце... Что мы творим друг с другом?! Что?! А что можно сделать? Я не видел выхода. Разве что, в самом деле, — раствориться в воде и смыться по трубам в далёкий Мировой Океан. Но это тоже не выход. *** Славкины джинсы были мне велики, их пришлось подогнуть и хорошо ремнем перехватить, чтобы не сваливались. И Славкина рубашка была велика. А свитер вообще просто как плащ-палатка. Я посмотрел на себя в зеркало — и не мог сдержать усмешки. Наверное, так должны выглядеть мальчики-бродяжки типа Гекльберри Финна. Им также приходится носить шмотки с чужого плеча — всё висит и болтается. И морда у них также бывает часто разбита. И, наверное, им также холодно... Шаги за дверью. — Даня... Ты там как? Всё в порядке? Голос Славкин. И в голосе — тревога. Я снова не могу сдержать усмешку. Он что реально боится, что я растворился и смысля куда-нибудь по трубам? Впрочем... Пока я лежал и отмокал, пытаясь согреться, я много чего передумал... Не так чтобы всерьёз... Но... А что, если бы меня «накрыло», когда я пытался в ванну практически на ощупь залезть, и я бы грохнулся в обморок головой о чугунный бортик... А что, если бы меня «накрыло» уже в ванне — я бы ушёл под воду и захлебнулся... А что, если бы у меня просто сердце обледенело бы вконец и остановилось — ведь так тоже бывает... А что, если взять бритву Славкиного папы — и по венам... Но... Наверное, это не очень прилично — придти в гости и помереть? «Воспитанные мальчики из интеллигентной семьи» так точно не поступают. Что бы сказали Славкины родители, если бы нашли чужой труп у себя в ванной? Вряд ли бы они сочли это подходящим подарком на Новый Год… Ухмылка переходит в смех — я вижу это в зеркале: как губы начинают трястись, лицо перекашивает. Я пытаюсь остановиться, но получается плохо. — Даня? — Всё хорошо... Я сейчас... На самом деле я бы ещё хоть час в ванной просидел. Хоть два. Хоть сутки. Я боюсь того, что ждёт меня за дверью. Боюсь увидеть Алькино лицо. Боюсь Славкиного беспокойства. Больше всего — боюсь себя. Что я сорвусь. Потянусь к теплу — и разрушу всё на хрен. «Соберись, тряпка» — говорю я себе. И выхожу за дверь ванной как в открытый космос. И сразу встречаюсь глазами с Алькой. Он стоит, привалившись спиной к дверному косяку. Поза кажется расслабленной — но я вижу: он как взведенная до предела пружина. Лицо бледное, только на скуле здоровенная синеющая ссадина, волосы не зачесаны «вверх», как обычно, а просто стоят дыбом. От обычной ухмылки даже следа не осталось. И глаза — как у побитой собаки. Больно. Я отвожу взгляд — и тут же натыкаюсь на Славку. Он гораздо ближе ко мне, стоит в дверях кухни. И видок у него тоже странный — слишком сосредоточенный. Словно решает годовую контрольную. Или готовится к финальному бою. Губы плотно сжаты, глаза чуть прищурены, лицо — как из камня высеченное. — Ты как? — спрашивает он быстро. — Нормально, — отвечаю я. А что я ещё могу ответить? — Проходи в комнату. Я сейчас чай принесу. И поесть. Хорошо? Алька быстро подрывается, открывает передо мной дверь. И меня снова начинает разбирать непонятный смех — ага, я типа наследный принц, вступающий в тронную залу, и все подданные пропускают меня вперед и склоняются в низком поклоне... Я прохожу мимо Альки — и смех застревает в горле. Я стараюсь не смотреть в его сторону, но всё равно вижу. Даже не вижу — всем телом ощущаю: все его чувства натянуты как гитарные струны, ещё немного и лопнет. И сам он словно из стекла, и это стекло покрыто трещинами. Обнять. Ухватиться за него сейчас обеими руками, удержать то, что рассыпается на части... Почувствовать его тепло... Знать — мы вместе, мы одно... «А что потом? Его в тюрьму — а ты повесишься? Или поубиваете друг друга нафиг? Замечательное «вместе»! Хватит! Обнимашками ничего не решить, только ещё сильнее петлю на шее затянешь — и на его, и на своей!» И я прохожу мимо. Славкина комната. Диван, кровать, кресло, стул и табуретка... Я сажусь на пол между диваном и шкафом, забиваюсь в самый угол. Алька снова приваливается к стенке — напротив меня. Я обхватываю руками колени, опускаю голову вниз, чтобы его не видеть. Но чувствую его взгляд затылком. Шаги. Это Славка. Он приближается ко мне — и я сильнее вжимаюсь в стенку. — Дань, я тут тебе чай принес. Выпей. Чай? Пахнет совсем не чаем. Резкий, очень знакомый запах. — Это валерьянка, что ли? — Да. И корвалол. Дань, послушай... — Не надо объяснять... Я... я сам всё понимаю... Я действительно понимал. Хоть я и дурак, но не полный же. У меня бывали срывы. В детстве, в младших классах — часто, последнее время — совсем редко. Вспышки ярости, о которых я почти никогда не помнил... А потом — отходняк. Иногда — достаточно быстрый, почти без потерь, проревешься — и пройдет... А иногда всё кончалось областной клиникой с таблетками и уколами. Но чаще всего было «по среднему сценарию»: в школе — медкабинет и «валерьяночка», в секции — СанСаныч и «корвалолчик». Славка знал об этом, точно знал, потому что последний раз меня серьёзно переклинило два с лишним года назад на сборах. Мы тогда жили две недели в спортивном лагере — и это было не сказать что сильно легко. Не, оно, конечно, весело — играть вечером в карты или в «дурку», страшилки рассказывать.... Но... Люди! Двадцать четыре часа — вокруг тебя люди! Невозможно уединиться. Побыть «самому по себе», подумать о чём-то своём, в тишине книжку почитать или свою музыку послушать... Тем более некоторые товарищи начали меня бесить чуть ли не с первого дня. Леха Большой с его постоянными «советами» и желанием показать, что он всё делает лучше, а мы все — «слабаки», Ринат с тупыми шутками, Костян, который постоянно под ногами путается и лезет с непонятными вопросами и разговорами... И Альки рядом нет... В общем, я терпел. Долго. Изо всех сил. Когда совсем становилось невмоготу — шёл «круги наматывать» — типа тренироваться. Хотя, на самом деле, пробежка была единственной возможностью отдохнуть от людей. Но в конце меня всё-таки прорвало. Я не помнил даже из-за чего — скорее всего, из-за какого-то пустяка. То ли Ринат опять пошутил не в тему, то ли Леха в очередной раз начал выделываться... Но пришёл в себя я уже у СанСаныча. Тогда мне было плохо. Почти как сейчас. Тело не слушалось. Ничего не хотелось. Ни есть, ни пить, ни спать. Просто лежать, не шевелясь, и смотреть в потолок. Только слезы постоянно начинали течь, хотя даже грустно не было — было просто «никак». И тогда меня тоже разной вонючей хренью отпаивали. Помогло. Через пару дней я уже оклемался настолько, что даже и думать забыл, что что-то такое случалось. Когда домой возвращались с ребятами — все вместе как кони ржали, я громче всех. Так что сейчас Славка был прав. Мне нужно сделать всё возможное, чтобы придти в норму. Настолько, чтобы обмануть маму — и не загреметь в областную на весь Новый Год и каникулы. Поэтому я взял поставленную рядом со мной кружку и сделал глоток. — Даня, я маме твой позвонил, — говорил тем временем Славка. — Она... сильно орала? — спросил я, и почувствовал, что в животе опять всё сжимается от страха, словно мать прямо сейчас может выскочить из телефонной трубки и начать выговаривать, что «с тобой никаких нервов не хватит», и «до инфаркта хочешь меня довести». — Ну... Она беспокоилась... — ответил Славка тактично. — Сказала, во время обеда с работы уйдет, тебя заберёт. Но я её убедил... Сказал, что ты в порядке... Просто перенервничал... Что ты только что уснул, и тревожить тебя не надо... — Надо же, примерный мальчик Славочка научился врать, — бросил Алька с нервным смешком. Славка покосился на него: — Ага. Учителя были хорошие. Я закусил губу. Да. И это моя вина тоже. Я — самый хороший учитель для всего самого плохого. Такого, как я, вообще надо с клетку посадить и без намордника к людям не пускать! — Дань... Может, ты в самом деле поспишь сейчас? Я мотаю головой — спать я не хочу. Да даже если бы и хотел — вряд ли смог бы уснуть, когда они оба так на меня таращатся... Они оба? Точно! — Как вы меня нашли? И... Почему вы вдвоём? — спрашиваю я то, что уже давно в голове крутилось. Славка смотрит на Альку, а Алька — на Славку. Алька отворачивается. Славка опускает голову. Но говорить начинает: — Твоя мать мне вчера вечером звонила. Сказала, что ты из дома ушёл, и спрашивала, не ко мне ли. И утром звонила... Просила ей сообщить, если ты объявишься. Я прямо не знал, что и думать... Ну, когда мы вчера в школе виделись — с тобой же все нормально было! Ты такой довольный был, радовался, что репетиция будет... Я подумал, вдруг ты в школу всё-таки придёшь... Перед уроками в ваш класс заглянул — тебя нет, после первого заглянул — тоже нет. И я подумал... — Что это я во всем виноват, — закончил Алька едко. И, наконец, сел — точнее сполз по стенке, устраиваясь на полу напротив меня. — И решил ко мне пойти — выяснить, что я такого натворил. Вот только не дошёл. Потому что я сам к вам в школку припёрся. Тебя искать. Понимаешь, твоя мать и мне звонила, чуть мозг не вынесла. Вся такая с предъявами: где мой ребенок, это всё твоё «дурное влияние», я на тебя управу найду... Я её послал, в общем... Вежливо так послал... Сказал, что если она за своим сыном уследить не может, нехуй всех подряд в этом обвинять... Ну вот... Разосрались мы с ней... Окончательно... Я не удержался и фыркнул, так что остаток теплой вонючей воды мне чуть в нос не попал. «Окончательно»? А раньше оно как было? Ещё после нашего неудачного побега моя мать заявила, что «с этим уголовником ты будешь общаться только через мой труп». Так что, чтобы ей там Алька не сказал, хуже чем оно есть, оно вряд ли могло стать. — Мы у школьных ворот встретились, — продолжил Славка. — Ну и... — Поговорили, в общем, — закончил за него Алька. — Что, без мордобоя? — не удержался я от вопроса. Славка вздохнул. — На самом деле, мне очень хотелось ему вмазать. А он вообще на людей был готов просто так бросаться, такой злой был... Но... Тебя найти было важнее... — И как? Как вы догадались, где я? — Господи, ну где ты ещё мог быть, как не на каком-нибудь чердаке! — сказал Алька и, наверное, в первый раз за сегодня слабо улыбнулся. — Это к гадалке не ходить! Данька и чердачная площадка — неразделимые вещи. — И что, вы все дома в микрорайне обыскивали? — Ну, типа того, — усмехнулся Славка. — Только с применением «научного подхода». Начали от твоего подъезда... И стали думать — куда ты мог пойти? Вниз, к школе? Вряд ли, там нужно за дом заворачивать — а ты, когда в бешенстве, обычно по прямой двигаешься. Направо — пустырь, ты бы туда не пошел. Ну, подумали, что ты скорее всего выберешь обычный путь, как ты секцию ходишь, просто на автомате. То есть — по Карла Макса. Ну и пошли дома проверять. В пятом — повезло. — Ну надо же, какой я предсказуемый... — пробормотал я и поставил на пол пустую кружку. Славка потянулся за ней — и я инстинктивно шарахнулся, чтобы случайно не прикоснуться к нему. Шкаф содрогнулся. Славка быстро подался назад. — Все хорошо, Дань... Я не буду приближаться... Не бойся... «Не бойся»... Он в самом деле не понимает! Это ему надо бояться, а не мне! Потому что... Потому что я здесь — чудовище! Я прижимаюсь к шкафу, как к последнему своему спасению... Вот бы научиться сквозь стенки проходить — и оказаться внутри... В шкафу. Там хорошо... Темно, тихо... — Может быть, поешь? Я тут кое-что вкусное принёс... — Я не хочу... — А зеленый горошек? Зеленый горошек?! Осторожно высовываюсь из своей брони из коленок и локтей — и точно, на месте кружки стоит банка. С горошком. И он даже на этикетке выглядит вкусно. Вот зачем только люди такую классную штуку переводят на ерунду типа оливье или винегрета? Дома просто так банку не откроешь: «Это на салат!». А когда откроют «перед салатом», больше ложки съесть не дадут: «На салат не хватит!». Потом приходится его и соленые огурцы из салата выковыривать — что ещё, кроме горошка и огурцов, в салате вообще хорошего?! Так нет, и тут неладно: «Опять в еде копаешь, ешь как положено!». Ещё одна типичная взрослая тупость — есть «как положено», а не как нравится... И сейчас я кошусь на горошек с подозрением. — А можно? Это, наверное, на Новый Год, на салат... — Да папе на работе целую коробку выдали! Так что на салат точно хватит! Ешь... Я осторожно подвигаю к себе банку, подцепляю на ложку горошины, кладу в рот и прижимаю языком к нёбу. Вкусно. Вот когда я вырасту, я буду питаться одними консервами, просто так, из банок без всяких «салатов»! Когда я буду жить без родителей... С Алькой... Мысль разбивается вдребезги, и горошек встаёт поперек горла. Почему даже сейчас, когда я всё решил, я не могу перестать мечтать о невозможном? О будущем? О том, чего у нас нет и быть не может?! Зачем?! Что я здесь вообще делаю?! Всё ещё надеюсь на что-то? Им даю ложную надежду? А надежды — нет! И будущего — нет! Тогда — какого чёрта?! Я вскакиваю на ноги, так что банка с горошком падает на пол. — Я домой! — говорю и я быстро — и бросаюсь к двери. Но Алька опережает — закрывает собой проход. — Никуда ты не пойдешь! — Пойду! Хватит! Отстаньте от меня! Всё равно же ничего хорошего не выйдет... Какого хера со мной нянчитесь?! Просто отвалите уже! — Даня, послушай... Славка хочет схватить меня за плечи, но я уворачиваюсь... К двери прохода нет, к окну — тоже. Разве что опять забиться в свой угол у шкафа... Чувствую себя затравленным волком... Безнадёжно... Это всё безнадёжно... — Даня, ну что случилось опять? — Славка смотрит на меня. — Мы же договорились — ты успокоишься, и мы всё обсудим... — Ни о чём мы не договаривались! Я просто... Просто не хотел проблемы с матерью сам решать, вот и пошёл с тобой! Просто тебя использовал, как всегда! Я вас обоих всегда использовал, что, не понимаете?! Одного — как мягкую подушечку, другого — чтоб хуй почесать! Но это — неправильно! Так нельзя больше! И обсуждать нам нечего. У меня — своя жизнь... И в ней... В ней никому нет места! Тишина. Только дыхание раздирает легкие. Я закрываю глаза и с ужасом жду взрыва. Алька на взводе, даже искры не надо, чтобы эта пороховая бочка рванула. Славка — тоже на пределе, какой бы он не был «тормоз», я кого угодно могу «до ручки» довести... Что будет сейчас? Тишина. А потом я слышу Славки голос, ровный и спокойный: — Даня. Я понимаю — ты хочешь как лучше. Но послушай! Нельзя же так! Всё решить «в одного», да ещё и на психе. Ты же сам знаешь — когда вот так сгоряча дел наделаешь, потом это вообще будет не разгрести. А говорить друг другу гадости всякие — вообще тупик. Ты же себе больнее делаешь, чем мне или Сашке. Ну хватит уже! Если ты всё равно успокоиться не можешь — давай сейчас обо всем поговорим! Но только — поговорим! А не будем друг на друга орать, морду бить, убегать... Пожалуйста, Дань... От Славкиного голоса у меня внутри всё замирает — и буря останавливается. Но ком в горле становится только больше. Мне хочется плакать. От того, что он прав — но этой правотой ничего не решить... От того, что он такой теплый — но мне до этого тепла не дотянуться... Я соскальзываю на пол, поднимаю банку с горошком... И сообщаю скорее ей, чем им: — Ну ладно... Давайте поговорим...