Признайся мне первым

— Ты как? Н-да, похоже, этот вопрос скоро станет моим позывным — cлишком часто я его слышу. И сегодня он уже успел прозвучать три раза: в исполнении моей соседки Оли Баевой, сидящего впереди Андрюхи и Кати, специально пришедшей со своего третьего ряда на мой первый. Как обычно, прямо дежавю... И вот теперь его задавал Славка. Который ждал меня в коридоре после первого же урока. Опять — дежавю. И опять на этот вопрос было трудно ответить. …Когда я проснулся вчера в Славкиной квартире, Альки рядом уже не было – зато была мать, которая трясла меня за плечо, извинялась перед Славкиными родителями за «доставленные неудобства» и выговаривала про то, что со мной «никаких нервов не хватит». Впрочем, криков было немного. Разве что обычное: «совсем головой не думаешь», «своими выходками ты меня в могилу сведешь» и «хватит псих свой постоянно показывать, тебе уже не пять лет!». То есть – почти ничего и не было. А вечером, когда я во время ужина неожиданно разревелся (не столько от слов, которые мне говорили, сколько от собственных мыслей), то услышал даже что-то похожее «наверное, я тоже была неправа»… В общем, дома с матерью, можно считать, всё обошлось. Типа помирились. И даже почти поговорили нормально. «Нормально» — это значит не затрагивая никаких острых тем. Ни про мои двойки, ни, слава богу, про моих «нежелательных друзей». Только про всякую фигню – ведь фигня наше всё, правда? Про московских родственников, и про то, где будем новый год встречать (хотя с этим все традиционно – либо Риткины родители к нам придут, либо мы к ним отправимся), и про то, что в каникулы мне надо обязательно подстричься (потому что «с таким вороньим гнездом на голове ходить нельзя» — ну надо же, моя мамам почти дословно процитировала свою университетскую подругу). Я слушал, кивал… И думал, что всё это не имеет никакого значения. И говорит мама только для того, чтобы «поговорить», чтобы показать, что у нас «всё нормально», что мы «общаемся как обычно»… Но о чём со мной можно разговаривать — она не знает… И я не знаю, о чем разговаривать с ней… И от этого стало грустно. А когда перед сном ко мне зашёл папа – пожелать спокойной ночи, — и долго стоял в дверях, шевелил бровями, хотел что-то сказать, но так и не сказал кроме: «Ты уж больше так не делай, ладно?», я снова чуть не расплакался. И вспомнилась, как мы с папой болтали и дурачились, когда я был маленьким… А сейчас… Почему он сейчас всё чаще и чаще смотрит на меня таким же беспомощным взглядом, каким обычно смотрит на незнакомых людей, с которыми не знает как себя вести? Да, я вырос, но ведь я – всё тот же Данька, которого он таскал на плечах, и которому пел: «В далеком созвездии Тау-Кита»… Или уже нет? Или детство, когда папа и мама – это что-то естественное и само собой разумеющееся, уже закончилось? И теперь это уже не «мама» и «папа» — а просто чужие взрослые люди? С которыми заново нужно учится общаться? И потом, когда я остался в комнате один, я лежал, свернувшись калачиком под одеялом и не то что бы много думал (на самом деле думать я себе запретил строго-настрого: слишком хорошо я знал, до чего я могу такими темпами «додуматься»), но просто чувствовал, словно от меня отваливается что-то большое и надёжное. И я остаюсь один, без всякой опоры, с кучей проблем, которые я не знаю, как решить, и кучей вопросов, на которые я не знаю, как ответить. И от этого снова холод пополз по спине. Но… «Ты – моё солнце...» «Пожалуйста, не гасни...» Слова прокручивались в голове, и словно тёплая рука коснулась моих пальцев. Успокаивая. И я смог уснуть. Беспокойно и дёргано. И сейчас я понятия не имел «как я». Потому что проблемы по-прежнему были без решения, вопросы – без ответов, а сам я всё так же всеми силами заставлял себя ни чём не думать. Я чувствовал себя разобранным конструктором – причём таким, у которого половина деталек давно потерялась. Хотя Баевой, Андрюхе и Кате я ответил бодро: «Всё зашибись! Просто решил себе морду к Новому году украсить! Чтобы светить фингалами во все стороны, яко ёлочка!» Но Славка – это Славка. Ему так не скажешь. Поэтому я просто пожал плечами и посмотрел на него. А потом задал своё встречное: — А ты – как? Потому что этот вопрос для него тоже подходил. Славка выглядел растрепанным, невыспавшимся и каким-то… нервным что ли? Это было настолько не похоже на обычного невозмутимого Славку, что я даже растерялся. Что я с ним делаю? — Да что со мной-то будет? – Славка только усмехнулся, отходя к подоконнику. И я последовал за ним. — Ну… Ты вчера школу прогулял из-за меня… Родители, наверное, ругались… Прости… Я назвал самые очевидные причины – нужно же было что-то назвать. Не говорить же «Прости меня, за то, что ты в меня, дебила такого, влюбился, я это столько лет даже замечал… Прости, что всегда творю в какую-то херь, а ты переживаешь… Прости, что причиняю тебе боль постоянно…» Такого сказать я точно не мог… Славка снова усмехнулся: — Ну, у меня по всем предметам четвертные выведены, я вообще в этом году могу в школу не ходить. А родители… Они только рады были, что ты нашёлся. Он вообще к тебе хорошо относятся… — Ага, потому что я приличный ребенок из интеллигентной семьи, — я выдавил из себя беззаботный смешок. Хотя внутри меня мой чокнутый демон просто злобно заржал: ага-ага, хорошо относятся! А знали бы они правду – как бы они ко мне относились? Если бы до них дошло, что из-за меня их хороший и правильный Славочка с пути истинного сбился? Что вместо того, чтобы с нормальной девочкой начать встречаться, а потом на ней жениться и внуками их осчастливить, он по парню сохнет? И всё его светлое будущее летит в тар-тарары к хуям собачьим? И то, о чём я старался не думать, меня снова чуть волной не накрыло. Желание бежать куда подальше и долбануться головой о ближайшую бетонную стенку насмерть – и хоть так спасти бедного Славку от моего «дурного влияния»… Хотя сейчас эти мысли вызывали не столько боль и панику, сколько всё тот же дурацкий злобный хохот внутри: слишком они были дебильными. — Дань… — голос Славки вернул меня из тёмных тупиков собственных загонов в школьный светлый коридор. – У тебя, между прочим, все мысли на лице написаны… — Что, абсолютно все? – усмехнулся я горько. — Ага, — Славка чуть шевельнулся, подвигаясь ко мне ближе. Мне казалось, он хотел коснуться моего плеча. Но так и не решился. – Но… Ты помнишь, что вчера тебе Саша сказал? Тебе не нужно ничего решать за других, понимаешь? Конечно, ты в этом весь – о других больше заботишься, чем о себе. И спасибо – ты обо всём честно сказал, предупредил о проблемах. Ты сделал всё, что мог. Что делать дальше – это наш выбор. Мы сами во всем разберёмся, ладно? «Как вы с этим разберётесь?» — хотелось спросить мне, но я не спросил. Не для школьного коридора и перемены это был вопрос. Впрочем, я вообще не знал, есть ли такие место и время, где можно разобраться с тем, чем невозможно разобраться в принципе. Поэтому спросил о другом, о том, что тоже меня волновало: — Слав, а когда моя мать пришла… Она… Ну, она это… — Не столкнулась ли она нос к носу с «этим хулиганом»? – закончил за меня Славка. Видимо, у меня действительно мысли написаны на лице. – Нет, он ушёл ещё до прихода моих родителей. Мы подумали, что так безопаснее будет. Хотя моим пофиг, кто ко мне ходит. Но тут… Вдруг бы они случайно при твоей матери обмолвились, что он был… В общем, правильно сделали. Твоя мать вчера, перед тем, как тебя будить, долго моей жаловалась, что: «Развелось тут всяких, ребёнка из дома выпустить страшно, такого и гляди под дурное влияние попадёт. Вот у вас Славочка хотя бы ответственный, а мой оболтус…» Я рассмеялся – на это раз почти по-настоящему, без злобы и горечи. Уж очень похоже Славка изобразил мою маман. И на душе стало немного спокойнее. Потому что я всё никак не мог забыть материну фразу: «Думаешь, я на него управу не найду?» И то, что после моего «побега» она и ему звонила, меня очень волновало. И если бы она заподозрила, что Алька тоже был в Славкиной квартире… Кто знает, чем всё могло бы кончиться?! — Значит, моя мать сильно вам мозг выносила, да? — Ну... Меня больше волновало, чтобы она тебе мозг не вынесла... — Славка на секунду замолчал, а потом вскинул голову и, глядя мне прямо в глаза, сказал: — Знаешь, чего я вчера хотел? Чтобы она вообще никогда не пришла. И ты бы... Ты бы у меня жить остался... Насовсем... Вот... — Как хомячок, под кроватью? — пробормотал я, чувствуя, как краснеют уши. Потому что вдруг подумал: а если бы моя мама действительно бы не пришла... И Славкины родители тоже... И если бы меня разбудила не властная рука, трясущая за плечо, а нежный поцелуйчик... И вместо разговоров на тему «какой я дебил», мне рассказывали бы, какой я на самом деле хороший... И кормили бы меня вкусным горошком, и не какой-то «полезной» байдой, которую я терпеть не могу... И вспомнилась та дурацкая мысль, которая мне уже приходила в голову, когда я ночевал у Славки: если бы Славка был моей мамой... Ага, ага, «Славка, Алька, я — счастливая семья» — типа так, да? Но... Это и раньше выглядело бредом, а теперь, когда я знаю, что Славка на самом деле чувствует, и как Алька на самом деле ревнует, это... это вообще ни в какие ворота не лезет! Тогда почему у меня все так внутри горячеет от мысли, что было бы, «если бы мама не пришла»? — Для хомячка ты слишком большой, под кровать не влезешь, — ответил Славка со смешком, и его уши тоже стали красными. «Ага, я на кровать — влезу» — мелькнула у меня мысль, но слава богу, я успел закрыть рот, прежде, чем она выскочила. Потому что я очень хорошо мог представить, как бы это могло быть «на кровати». И в то же время я понимал, насколько эти «представления» неуместны сейчас, когда это всё так больно... «Если бы ты у меня жить остался...» Ага, я бы остался... А Алька? Он бы тоже остался? И что, вот так сидели бы втроём, как вчера — с одного боку Алька, с другого — Славка? Не, мне-то хорошо, со всех сторон тепло... А они — как?! — Слав... Послушай.. А вы вообще как вчера... ну... с ним... Я опять замялся, не зная как задать вопрос. «Как вы с ним друг друга не переубивали?» «Как вы оба это выдержали: он — когда слушал твои признания, ты – когда видел, как он меня обнимает... Как?!» «Как он там…что с ним...» И снова в голове заскакало: мы орём друг на друга в парке... ведущие в разные стороны следы на снегу... его взгляд «побитой собаки»... срывающийся голос: «Ты только не гасни»… Как он? Мы вообще — помирились? Вчера он был рядом, вместе со Славкой вытаскивая меня со дна той ямы, в которую я почти провалился. Но... Это ничего не значило! Я знал Альку: как бы он ни злился, в беде он человека никогда не бросит. Но теперь я в порядке... Спасать меня больше не надо... И он имеет право делать что хочет... А чего он хочет? Последнее, что мы сказали друг другу, до того как крышу сорвало окончательно, это: «Достал ты меня уже – это ты меня уже достал». И этим трудно спорить… А когда люди друг друга достали – они расстаются, так ведь? Тем более… «Мы больше не должны видеться» — ведь это я сам ему предложил... И Славка опять понял, что я хотел сказать. — Всё с ним в порядке, Дань. Он, как и ты, мастер себя накручивать, но всё-таки мозги у него имеются. Иногда он ими даже пользуется. И вчера... Он психовал, конечно, но... Понять, что психом ничего не решишь, у него ума хватило. И, знаешь, я думаю, это хорошо, что вчера вот так всё сложилось… Ну, что он знает, что я к тебя чувствую – меньше себе придумывать будет... — Ну... После того, что ты наговорил, ему даже придумывать не надо, — сказал я, больше себе под нос, чем Славке. И опустил голову, потому как одного воспоминания о том, что вчера Славка говорил, хватило, чтоб у меня уши не только покраснели, но ещё и дым из них чуть не повалил. А Славка усмехнулся: — Дань, не беспокойся за нас, ладно? Мы правда не собираемся дуэль устраивать... Я снова не смог сдержаться и фыркнул, потому как в мозгу моментально нарисовалась водевильная картинка из жизни какой-нибудь Севильи: Алька и Славка в плащах и со шпагами, и я такой — на балконе и с розой, которую собираюсь бросить победителю... Ну уж — нафиг-нафиг! — Ну уж, нафиг-нафиг! — сказал я вслух. — Я вам не «донна Бэлла», а если чё, сам кого угодно на дуэль вызову и так накостыляю, что мало не покажется! — О чём ваши с Сашей лица сейчас красноречиво свидетельствуют, — сказал Славка. И вдруг коснулся рукой моей щеки — той, которая до сих пор переливалась всеми оттенками красно-синего. От неожиданности я замер. Славкина рука была теплой, пальцы чуть дрожали. И взгляд у него был «тот самый» — от которого одновременно и дрожь пробирает и в жар бросает... «Я всегда смотрел только на тебя...» — отдалось у меня в голове, перекрывая привычный школьный гул, вопли проносящихся мимо пятиклашек, бубнёж заползающих в кабинет физики старшеклассников, крики математички, отчитывающей кого-то за отсутствие второй обуви... Чёрт, чёрт, чёрт!!! Это же просто Славка! Раньше я бы никакого внимания на такое прикосновение не обратил, ещё бы и сам чего-нибудь выкинул — по спине бы его хлопнул или к плечу привалился — и даже мысли бы не было, что в этом что-то не так! А теперь... Теперь сердце колотится как бешенное, в горле пересохло, а тепло от Славкиных пальцев мурашками по всей коже разбегается — до самых пяток... И всё только потому, что я знаю о его чувствах? Но ведь мои чувства не изменились? Или.. Да что ж это такое, а?! Я быстро отпрянул назад, вваливаясь обратно в школьный коридор. «Ты чего творишь?! Совсем с ума сошёл?» — хотелось заорать... Но слова потерялись. А Славка как ни в чём не бывало поправил висящую на плече сумку. — У тебя сегодня шесть уроков? — спросил он с какой-то странной беззаботностью. Я на беззаботность не среагировал. Смотрел на него в упор. — Шесть. Но... Но ждать сегодня после уроков меня не надо, ладно? Я ещё не совсем разваливаюсь, могу сам до дома дойти... — начал говорить я резко, но увидев, как меняется его лицо, быстро добавил: — Слав, ты не обижайся... Просто... — Просто ты думаешь, он будет ждать тебя после уроков, а вам надо поговорить, так? И снова навалилась тяжесть в мегатонну. Будет ждать... Не будет ждать... Я не знал... Я ничего не знал, и это было хуже всего. Да, я надеялся, я представлял, как выйду из школы — и увижу Альку. Но что тогда? Что мы скажем друг другу? «Нам надо поговорить»... Ну да, блин, надо! «Поговорить» — ведь это такая простая штука, которая всё решает... Вот только... Что делать, если я понятия не имею, о чём говорить!? «Не бросай меня, никогда больше не оставляй меня одного!», «Держись от меня подальше, иначе нам обоим будет плохо...», «Хочу быть рядом, прикасаться, чувствовать твоё тепло, вдыхать твой запах...», «Мы никогда не сможем быть вместе...», «Люблю тебя...», «Прости меня... За всё... Прости...» Что из этого я смогу сказать?! Ни-че-го-шеньки! И от этого в горле горечь собирается в тяжелый комок, который никак из себя не выхаркать... А ещё Славка... Который стоит тут рядом и говорит об этом так просто и спокойно, ни обиды, ни насмешки в голосе... И от этого ещё больнее... Потому что от этих слов снова накрывает, как вчера: его чувства, моё понимание.... Вот как он может взять и сказануть: «он тебя ждёт», когда в душе у него — такое?! Если бы я знал, что Альку будет ждать кто-то другой — меня бы просто на части разорвало от ярости, я бы поубивал всех к чёртовой матери! А он... Я не понимаю... Я совсем не могу его понять! Ответить мне было нечего, и я просто стоял, опустив голову. — Я пойду, Слав, ладно? А то.. на химию опоздаю... — выдавил я наконец. Я сам понимал, насколько по-скотски это звучит. Словно я хочу от Славки избавиться поскорее, словно на хуй его посылаю... И что раньше в этих словах: «Ну всё, я побежал, на химию опаздываю» не было бы вообще ничегошеньки «такого», я бы просто бросил их легко — и помчался по коридору... Ни о чём не задумываясь... И это «раньше» резануло болью потери — даже сильнее, чем вчера вечером, когда я смотрел на выходящего из моей комнаты папу. Всё кончается.... Уже не будет прежнем... Никогда... Словно я теряю ещё одну опору... — Я пойду... — повторил я, выплевывая из себя глупые слова. Но даже не пошевелился. Прирос к подоконнику намертво. — Ага, — голос Славки прозвучал совсем рядом, чуть ли не рядом с ухом, его дыхание коснулась щеки. Он что, так близко?! Я дёрнулся, резко вскидывая голову — и въехал макушкой в Славкин нос. Все мысли тут же выскочили из головы. — Ты как? Очень больно? — быстро спрашивал я, глядя как Славка прикрывает лицо ладонью. — Там до крови? Надо в туалет, холодной водой промыть, только голову назад не запрокидывай, это нельзя, иначе кровь внутрь, в голову, польётся, и ещё... — Чучело ты! — прервал Славка мой испуганный бред. А потом вздохнул и легким привычным движением взлохматил мои волосы. Как раньше. Как всегда было до его признания. До всего этого. Мой обычный Славка... Неожиданное тепло разлилось по телу. Я почувствовал, словно стал весить меньше примерно тонны на три. — Вали давай уже на химию, пока ты ещё чего-нибудь не раздолбал. — Да ладно... Чего я тут раздолбать-то могу... — Да что угодно! Это же ты... «И за это ты меня любишь» — мелькнуло в голове. Но вслух я спросил только: — Тебе правда не сильно больно? Может всё-таки водой... — Чучело ты... — повторил Славка и вдруг улыбнулся. И мои губы сами собой растянусь в ответной улыбке. И я наконец-то смог отлепиться от подоконника. И потопать на урок — почти легко, почти как обычно. Но попасть на химию мне сегодня не удалось. Потому что как только я завернул с лестницы на второй этаж, я наткнулся на Ритку. *** Наткнулся в самом прямом смысле — шёл, почти ничего не видя перед собой и врезался в неё. — Куда прёшь? — буркнула она, как привычно буркают, когда сталкиваются с кем-то в коридоре перед тем как продолжить свой путь. Но узнав меня, остановилась, посмотрела в упор. Глаза её нехорошо сузились. — Ну на-а-а-до же! Какие люди — и в школе! Куда на этот раз пытался сбежать? В Бразилию или в Антарктиду? Я вздохнул. Ну да, это — Ритка, что с неё возьмёшь. Но... Даже это было лучше, чем набившее оскомину «Ты как?» — В Тибет. Решил податься в Шао-Линьские монахи! Я был уверен, Ритка сейчас зацепится за тему «монахов» и отпустит что-то язвительное, что мне с моими наклонностями в монастыре самое месте. Но она продолжала смотреть на меня со злобой и говорить почти не разжимая губ. — А какие украшения на лице! Что, твой ненаглядный тебя хорошо приласкал? От её слов меня жаром прошибло. От того, что она орёт чуть ли не на весь коридор, пусть и порядком опустевший, о том, о чём надо молчать в тряпочку. А ещё от того, что она назвала Альку «моим ненаглядным»... И почему-то то, что кто-то другой говорит так о нас, пусть со злобой и издевкой, заставило моё сердце сжаться — с радостью и каким-то странным смущением. «Мой ненаглядный...» Ммммм... Но страх тоже никуда не делся, и я резко одёрнул Ритку: — Слушай, хватит уже! — Хватит? Это ты мне говоришь? Может... Может это тебе хватит дичь творить?! Знаешь что? А идите как вы оба к чёрту! И больше даже не приближайся ко мне! Надоело! Как мне всё это надоело! Пошёл на хуй! Она развернулась и побежала по коридору. Я замер на несколько секунд — и помчался за ней. Потому что... Что-то в этом было не то. Да, Ритка часто психовала. И сказануть могла всякое. Но... Матом она обычно не ругалась. Поддеть — да. В самое больное место кольнуть — сколько угодно. Но грубость — нет, не водилось за ней такого. Даже когда та история со штырём случилась — она орала много. Но без хуёв. И когда мы с Алькой что-то такое при ней выдавали, она всегда брезгливо морщилась. И потом... Может, мне показалось, но глаза у неё были какие-то слишком покрасневшие... Возможно, несколькими днями раньше я бы и внимания на это не обратил, лишь бы буркнул себе под нос «сама дура», и пошёл бы по своим делам... Но... Я вспомнил, как сам нёсся вот так незнамо куда, ничего перед собой не видя, один одинешенек... И, может быть и помер где-нибудь в чужом подъезде, если бы меня не нашли... Поэтому... Нельзя оставлять одного того, кому плохо! Теперь я это точно знал. Я догнал её недалеко от спортзала, схватил за руку. —Да что тобой?! —А тебе какая разница?! — Ритка рванулась, стараясь оттолкнуть меня, но я держал крепко. — Тебе же на всех плевать, кроме себя, разве нет? И мне плевать! Я уже говорила — хоть поубвайте друг друга — я вам на могилки цветочки носить не буду! Ненавижу! Как я это всё ненавижу! — Ритка! Ну прекращай уже! — А то что? Тоже ударишь? Давай! Для тебя же это нормально! Бьёт — значит любит, да?! Давай... Все вы такие... Только руки распускать и умеете! И ты, и он, и... Все! Сволочи! Она снова дёрнулась — и едва не упала. Потому что я от удивления руку разжал, выпуская её запястье. И остался стоять столбом, глядя на неё — на злые слезы, которые текли по её лицу, на дрожащие губы, на то, как тяжело она дышит и смотрит на меня как на главного в жизни врага. Звонок на урок заставил нас обоих вздрогнуть. Мы, как по команде, вскинули головы вверх и замерли. Словно звонок был громом небесным. — Ну вот, я из-за тебя на урок опоздала... — сказал Ритка устало, едва смолкла звонковая трель. — Ну и срать! — сказал я резко. — Ни на какой урок ты не пойдёшь, пока не скажешь, что происходит! Это же... Это же не из-за моего синяка, да? Что-то ещё случилось? — Да какая разница... — начала было Ритка. И вдруг заплакала — уже по настоящему, навзрыд. Пытаясь удержать слезы, закрывая лицо руками, отворачиваясь от меня. Я подошёл к ней. —Рит... Ты чего? — Отстань, отвали!!! Ага, счаз! Я схватил её за плечи и развернул к себе. — Ритка! Я не отстану. И не отвалю! Поэтому... Просто скажи уже, что происходит! Это же... не из-за нас, да? У тебя у самой что-то случилось? — Надо же, какая дедукция... Да ты прямо Шерлок Холмс... — Ритка старалась говорить как обычно язвительно, но из-за всхлипываний это не очень-то получалось. — Рит... Ну реально хватит! Если будешь молчать — лучше не станет... — А если скажу — станет? — Ритка посмотрела на меня в упор. — Вместе что-нибудь придумаем.... — Ага, придумывать ты мастер... Только знаешь, мне вряд ли поможет создание куриной фермы и поиск сокровищ инков в школьном подвале! Впрочем... Знаешь что, когда в следующий раз решишь из дома бежать, возьми меня с собой! Хоть в Сибирь, хоть в Тибет, хоть на край света... Хоть на тот свет! Не могу я так больше! Голос Ритки срывался и слёзы текли по щекам. А во взгляде была полная безнадежность. Такая же, как, наверное, у меня вчера. Я взял её за руку и потащил за собой. — Ты куда?! — В туннель. А то если будешь дальше тут орать, музычка из своего кабинета как выскочит, как выпрыгнет, пойдут клочки по закоулочкам… Наши с тобой клочки, между прочим... А нам оно надо? А там хоть поговорить можно... — Ты думаешь, я буду с тобой разговаривать? — А куда ты денешься? Ты же знаешь, если я чего-то в голову вобью — то обратно это хрен выбьешь. А если чего-то хочу узнать — то полюбасу узнаю. За миелофоном в будущее сгоняю — и усё, фиг ты чего от меня скроешь! Поэтому проще сказать, чем не сказать... Я говорил всю эту ерунду, таща Ритку вслед за собой вниз по лестнице на первый этаж, а там — туннель. Длинный темный коридор без окон и почти без дверей — с одной стороны только кабинеты трудов, а с другой — вечно закрытый запасной вход в столовую. Там и на переменах-то люди редко ходят, а во время урока вообще тишь тишайшая. Самое место для всяких разговоров... Я бросил сумку на пол и кивнул на неё Ритке. — Давай садись и рассказывай! Ритка села, сцепила руки на коленях, вздохнула. Я плюхнулся рядом на пол и повторил: — Рассказывай. Она шумно выпустила воздух, словно приготовилась в вводу прыгать. А затем сказала тихо и хрипло: — Помнишь, прошлой весной у меня мама в больнице лежала? — Ну... Помню… Какие-то осложнения типа, ты говорила... — Ага, говорила... Мы тогда чего только не говорили... А самом деле у неё ребро было сломано... Врачам она сказала, что на лестнице упала... Но... Она так же упала, как и ты летом «падал»! Понимаешь?! Она повернула ко мне голову — и посмотрела в упор. А я только глазами хлопал: — Её что, кто-то избил? Хулиганы? — Ты дебил, да?! Ритка бросила на меня прожигающий насквозь взгляд — и резко опустила голову на колени, сжалась в комок. А я смотрел на неё — и до меня начало доходить. То, во что невозможно было поверить. — Ты хочешь сказать, что... Что дядя Миша... Что твои родители... Ритка ещё сильнее обхватила себя руками и всхлипнула. А я сидел, смотрел в темный потолок — и ничего не мог понять. Риткиных родителей, дядю Мишу и тётю Валю, я знал с рождения. Они были классные. Может быть, я даже немного завидовал: мне казалось что её родители лучше моих. Дядя Миша был папиным другом со школы — и это удивляло, потому что они были полной противоположностью. Мой папа предпочитал сидеть в одиночестве и ковыряться в разной технике, а дядя Миша — душа компании, весь в движухе. То за грибами, то на рыбалку, то шалаш мастерить... Мне иногда казалось, что он такой большой ребёнок, который не наигрался и только и смотрит, как бы чего замутить интересное. С ним рядом даже мой папа оживал, начинал больше говорить и становился похож на человека, а не на улетевшего инопланетянина. И тётя Валя была не такой как моя мать. Моя вся из себя королева, хрен на какой кобыле к ней подъедешь, а тётя Валя... попроще, что ли? И говорит как-то более искренне. И смеётся чаще. И Ритку обнимает... В эти моменты мне особенно завидно было... И я иногда придумывал, что было бы, если бы мы с Риткой родителями поменялись... Не, не то чтоб мечтал прямо — всё-таки свои, какие бы ни были, — есть свои,но на пару деньков, может, интересно было бы... Побыть с мамой, с которой можно смеяться и дурачиться... И с отцом, который не против устроить какой-нибудь тарарам... Впрочем, в последнее время с родителями Ритки я не так часто общался. В конце концов, мы уже не мелкие, чтоб за взрослыми везде таскаться — на их дачи, рыбалки, всякие застолья по праздникам. У нас своя жизнь — и них своя... Вот, даже этим летом на день рождения к тёте Вале не ездил — ну да, шашлыки, лодка, баня — может оно и хорошо «воздухом дышать», но каждый год оно и тоже — нафиг надо. Если так подумать, то я с позапрошлого нового года их толком и не видел... Да и тогда почти не видел — мы с Риткой после «первого салата» ушли «чёртика вызывать» ко мне в комнату, а они затянули волынку про войну в Афганистане, войну в Ираке, про Нагорный Карабах, про Иванова и Дгляна, про Горбачёва с Рейганом — в общем, про все те вещи, к которым ни мои родители, ни Риткины, никакого отношения не имели... Всё как обычно.... Обычный дядя Миша, шумный и громогласный, обычная тётя Валя, которая в разгар бурной дискуссии о «судьбе Родины» спрашивала, не положить ли кому ещё пельменьчиков... Всё такое знакомое, всё как всегда... И как это могло измениться вот так?! Чтобы дядя Миша мог ударить свою жену?! Чтобы тётя Валя это терпела?! Этого просто быть не может!!! — Этого быть не может... — выдохнул я. Ритка вскинула голову и посмотрела на меня со злостью: — И зачем тогда рассказать требовал? Если всё равно не веришь! — Слушай... Может это ошибка какая-то? Может... Ты что-то не так поняла?! — Да что тут можно не так понять-то? Что он пить начал? Что у него крышу срывает? Что, как напьётся, начинает руки распускать?! А потом... Потом слёзы, букеты цветов, извинения... «Жить не могу, никогда больше не повторится...» Ага, до следующего запоя! И знаешь, что хуже всего? Что она прощает!!! Понимаешь? И мне говорит: мы должны понять, у него, мол, работа нервная, денег нет, зарплату платить бригаде нечем, все злые, из Москвы проверки идут, руководство меняется, то да сё... Вот он и пьёт, и злой ходит... И что она сама виновата, наговорила ему всякого... Что вот кончится перестройка — и заживём как прежде, всё хорошо будет... Да не будет уже хорошо! Я его ненавижу! И её тоже! Домой идти не хочу, слышать, как он орёт... Как она бурчит... А ещё новый год этот... Он же опять напьётся, она его пилить будет, пока он не сорвётся и руки не распустит... А потом слёзы, крики про развод, а кончится всё вот этим: «мы должны простить!» Пусть прощает! Но я... Я не хочу это прощать! Он ей в первый раз ребро сломал... Говорил: сам себя убью, если ещё раз такое... И что? Два месяца не прошло — как снова... И что — убил? Все вы такие! «Жить не могу, жить не могу...» А как дурь в голову ударит — так и всё... Ненавижу! Ненавижу я вас всех! Я сидел рядом с Риткой, закусив губы, а её слова впивались в меня пыточными иглами. И вспоминался чужой подъезд, горячее Алькино дыхание, слова: «Я так больше не могу! Я лучше себя убью, чем тебе сделаю больно...» И снова заныла щека, украшенная лилово-красным синячищем. Но сейчас... Сейчас не это было важно! — Рит, послушай! Нужно же с этим что-то делать! Почему твоя мама моей ничего не сказала? Моя бы быстро твоему отцу мозги вправила! Она же специалист по вправлению мозгов! Ритка посмотрела на меня как на таракана. — Ты что, дурак?! Ты думаешь, это можно вот так взять и сказать? Вот так? Тем более... Тем более твоей матери? Да моя мать меня убила бы, если бы узнала, что я тебе рассказала... И ты поклянись, что никому не расскажешь! — Почему?! — Это же... Это стыд небывалый! Ты совсем не понимаешь?! Моя мать твоей в рот смотрит! Всё перед ней пытается выпендриться — что у нас всё не хуже. И если твоя мать узнает... Для моей всё... Трындец... Она со стыда умрет! — Да почему же?! Что тут для неё стыдного-то! Это ему стыдиться надо! Она-то тут причём?! — Да потому что!!! Мы же такая хорошая семья, приличные люди... И если узнают, что у нас творится... Что о нас подумают? — Да какая разница, что подумают! А если... если что-то плохое произойдет? По-настоящему плохое? Если... Если дядя Миша совсем психанёт... Оно же реально – когда «шторка задергивается» — ничего не понимаешь! Совсем себя не контролируешь! А он вон какой здоровый! И что тогда будет?! Что, легче помереть, чем «плохо подумают»?! Ритка снова всхлипнула, но сказала почти без слёз, с ядовитой злостью: — А прикинь — да! Да!!! Для моей матери лучше терпеть и молчать, и так молча помереть! Лишь бы про нас «плохо не по подумали». И не только для неё. Твоя мать что, ли другая? Да большинство людей — такие! Выставят вперёд табличку «у нас всё прекрасно!» А что за ней говном воняет — насрать! И она снова опустила голову, уткнувшись лбом в колени. А я наоборот откинулся на стенку и уставился в темный потолок. Да, Ритка была права. Люди именно такие. И это было больнее всего. Безнадежность и бессилие… Ничего нельзя сделать… Ничегошеньки! Сказать моей матери — ну да, она поднимет скандал... Но поможет ли это Ритке? И дяде Мише с тетёй Валей? Да они от такого ещё больше пересрутся! Да и Ритке достанется... Мне самому с дядей Мишей поговорить? Станет он меня слушать! В милицию обратится? Ага, они приедут, заберут дядю Мишу на пятнадцать суток, а потом он выйдет — и ещё больше разойдется, решит, то его предали — и вообще всех возненавидит и пойдёт бухать по-чёрному... И нельзя в милицию! Это же и на работу настучат, а у него реально сейчас «должность на волоске висит», как моя мама говорит... И из Москвы проверки... Это совсем пиздец полный будет, если его из-за этого ещё с работы попрут! Но ведь что-то сделать можно?! — Закончить бы школу быстрее и уехать... — выдохнула Ритка не поднимая головы. — И никогда их больше не видеть... — А если... Если караулить? Ну, если он напьется, ты меня сразу зови, до того, как он руки распускать начнет... Я в гости типа приду. Подумаешь, пьяным его увижу, я не «люди», я «ребёнок»... А на детей им плевать, что мы там про них думаем, они нас не стыдятся... Но вряд ли он при мне что-то сделает — всё-таки посторонний человек... А если полезет — я вмешаюсь... — Ага, толку от твоего вмешательства — прямо вагон... — хмыкнула Ритка. — Для него что ты, что комар, прихлопнет — не заметит... Или ты думаешь, твои постоянные драчки помогут тебе со взрослым мужиком справиться? — Я еще и боксом занимаюсь вообще-то... Почти чемпион города! — Не смеши... Лучше... Изобрети уже какой-нибудь ускоритель времени... Чтобы скорее исполнилось восемнадцать, паспорт в руки — и свалить отсюда с концами! Я закусил губу. Вырасти... Ритка об этом мечтает, Алька не переставая про то же талдычит... В этом есть смысл. Пока мы дети — мы ничего не можем. Наши переживания — «неважные», наши идеи — «глупости». «Какие у тебя могут быть проблемы, иди уроки учи!». Хоть закричись — никто не услышит. Пытаешься что-то доказать — отмахнутся. И будь ты хоть сто раз прав — ты всё равно неправ, потому что ты «ребёнок», а взрослые — «лучше знают». И единственное спасение для нас — повзрослеть. Для того, чтобы хоть что-то сделать, чтобы хоть что-то доказать! Чтобы бороться с ними их же оружием, надо начать играть по их правилам... И стать такими же как они?! Ну уж нет! — Ритка! Я что-нибудь придумаю! Я точно придумаю! Но это нельзя так оставлять! — О хосподи... «Я придумаю» — это звучит страшно. Особенно от тебя. В последний раз когда ты что-то «придумывал», чуть все караванки на воздух не взлетели. Зря я тебе это рассказала... Ритка подняла голову и тряхнула косичками. Её ресницы были ещё влажными от слёз, но тон был уже привычно язвительным. — Ну не взлетели же... — ответил я дурашливо, хотя внутри этой дурашливости не было вовсе. Просто это была привычная игра: она пилит, я огрызаюсь. Ну да, именно так полагается вести себя будущим «мужу и жене», правда? Мне не то чтобы это нравилось. Но... если Ритке так проще успокоиться — то ладно... Путь лучше язвит, чем плачет. — Чучело ты, — сказала вдруг Ритка практически Славкиным тоном. А потом тяжело вздохнула. — «Это нельзя так оставлять!» — ага. А чего ты сам-то «это» так оставляешь?! Что думаешь — у вас с Кузнецовым ситуация лучше? То же самое! Он дичь творит, ты прощаешь — всё один к одному! Но ты даже не возмущаешься! И где тут-то твоё: «Это нельзя так оставлять»?! И снова перед глазами всплыло Алькино лицо — побелевшее от страха с подрагивающими губами и начинающим косить глазом. Такое, какое бывало у него каждый раз после того, как его заносило... И снова звучал в голове его голос: «Я не могу так больше...» Да... всё так... И в то же время... — Рит, ты не права... Я же... Я же не твоя мать... Ну в смысле — я же и сам двинуть могу... И нехило двинуть... Понимаешь? Женщин быть нельзя! Но мы оба — парни... И... ну... для нас это нормально... Драться... Наверное... — Нормально? — Ритка картинно вскинула бровь — примерно так, как любила делать моя мать (и я подумал, что может не только я один в детстве мечтал о том, чтоб «родителями поменяться» — уж слишком много у Ритки было матеренных ужимок) — Нехило двинуть можешь? Угу! Ну да, если вы друг взаимно прикончите — это будет намного лучше, чем если просто он тебя убьёт. Неужели ты совсем ничего не понимаешь?! — Чего не понимаю?! Ритка только рукой махнула. — Н-да... Всё больше убеждаюсь: мужики — дебилы. И ты ещё что-то «придумывать» собрался?! Когда до тебя даже элементарное не доходит! Что «любить» и «делать больно» — это разные, вообще-то, вещи! Я закусил губу. Разные да... Но... Разве это не всегда так бывает — больше всего боли причиняют именно те, кого любишь? Не только кулаками... Словом или взглядом — иногда это ещё больнее... В жизни... В книгах... В кино... Везде... Да, я видел «приличные семьи», где вроде «всё хорошо»... Вот мои родители, например, не особо сильно друг друга «болью терзали»... Но... любили ли они друг друга? Или... может быть потому у них и нет любви, что они не захотели «боли» — решили, что вот так спокойнее. Держись друг от друга подальше — и все будет замечательно! Когда каждый в своей вселенной, за сто световых — и насрать друг на друга. Тот, на кого «насрать» боли особой не причинит. Даже если что-то скажет или сделает — какая разница, плевать тебе на это с высокой колокольни! Но когда любишь — ты беззащитен, словно тебя лишили кожи... Любое неосторожное касание — страшная рана... Даже когда это нечаянно — больно. И что хуже всего, иногда так хочется причинить боль намеренно... Потому что.... А потому что наоборот это тоже работает! Если человеку больно, от твоих слов или действий — значит ему «не насрать»... И ты это видишь! Ты видишь, как он заходится от боли, причинённой тобой. И можешь точно понять — тебя любят! А как иначе это выяснить можно?! Любовь – не боль, хрен ее разглядишь. И слова всякие типа «Я тебя люблю» — вообще не показатель! Слов можно каких угодно наговорить, и хрен проссышь: правда это или тебе лапши на уши понавешали? Вот как бы я смог понять, что Алька любит меня, если бы не видел его страха, или его бешенства? Когда он сидел замерзший на лавке у моего подъезда… Когда орал на меня в парке… Когда говорил срывающимся шепотом «Пожалуйста, не гасни»… Когда это происходило – я точно знал, что всё-таки, наверное, я нужен ему… хоть немного… Что я для него – важен… Я – источник его боли, а значит ему не насрать! И плевать, что мне тоже больно так, что сдохнуть хочется! Эта боль – лишь подтверждение, что я люблю его! И чем мне больнее – тем сильнее мое чувство… И что ж тогда выходит? Мы любовь болью меряем? Ну типа как на физике, когда какую-нибудь силу тока не знаем, то можем вычислить ее через напряжение… И тут так же: наблюдая, насколько сильна боль, мы можем вычислить силу любви… Хоть формулу выводи! Ага, любовь прямо пропорциональна боли и обратно пропорциональна расстоянию между возлюбленными? Частный случай Закона Ома в приложении к отношениям — «Закон Даньки». Под этим именем он и войдем в анналы истории, ха-ха... А что! Разве это не правда? «Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал...» — так ведь и есть! Или нет? Возможна ли она вообще: любовь без боли? Или вообще никакого «закона Даньки» нет вовсе? Это просто я — такой долбанутый, тащусь по боли и ищу её везде как одержимый? И разрушаю всё к чертовой матери... А для других, для «нормальных людей», как для Ритки — любовь и боль «разные вещи»? И силу любви люди как-то по-другому замеряют? Или не замеряют вовсе? А просто верят… что их любят… без доказательств… Разве так бывает?! — Ладно, пошла я... И так урок прогуляла... Ритка поднялась с моей сумки, отряхнула платье, взяла свой аккуратный портфель. — Рит... — окликнул я её, оставаясь сидеть на месте, посмотрел на нее снизу вверх... — Послушай... Ты прости, ладно? Ну, что мы все такие дебилы... И... Я всё равно что-нибудь придумаю, хоть ты и не веришь! А с Алькой... Ты не беспокойся за нас... Мы… мы сами понимаем, что хватит уже... Наверное... у нас всё нормально будет... «Или не будет... Или мы вообще уже расстались и нет больше никакого «у нас»... И «хватит уже» — это реально «уже хватит», всё кончено, в разные стороны пора...» — заскакали внутри мысли. Мысли, которые болью раздирали меня на части, подтверждая в очередной раз – да, я люблю его! Я так люблю его… Безнадежно… Бессмысленно… Но всё равно… Я ничего не могу с этим сделать! И от этого ещё больнее... Словно попадаешь на бесконечною спираль из любви и боли, и падаешь в полную беспросветность… Ну уж нет! Не время сейчас никуда падать! Рядом Ритка – и ей плохо. Поэтому я собрал всю эту дурь в кучу – и мысленным прямым правым выбил из себя куда подальше. А потом повторил твердо, глядя Ритке в глаза: — Нормально всё будет! Правда! Обещаю! Она вздохнула, покачала головой, типа: ага, сдались мне твои обещания. Но в этом уже не было прошлой горечи.. Скорее просто часть «игры» — реакция «правильной женушки» на непутевого «муженька». — Пошли уже на уроки, обещатель. А то совсем распустился — только и ищешь повод, чтобы прогуливать. И других с верного пути сбиваешь, — сказала она своим обычным тоном, который меня порядком подбешивал, но сейчас был как нельзя кстати. — Пошли, — ответил я послушно, как и полагается всякому осознающему свою балбесность балбесу. И потащился вслед за Риткой на из туннеля к учебным кабинетам, стараясь не думать о всех «тех», кого сбиваю с верного пути. И продолжая считать минуты в ожидании конца занятий, чтобы увидеть наконец того, кого я с этого пути безвозвратно сбил...